Правая сторона

15

— Эй, парень, вставай, леший тебя дери!..

Ночью Артем ходил с Тихоном дежурить к очагам и заснул недавно. Он приоткрыл глаза и сквозь тяжелые еще ресницы увидел над собой морщинистое, будто литое из бронзы, лицо.

— Хватай лопату, не слышишь, как лес-то пластает!

Только теперь Артем понял, отчего нависшее над ним лицо кажется бронзовым и откуда этот низкий гул и треск, который вошел в сон и стоял в ушах до самого пробуждения.

Еще не веря в случившееся, вскочил с хвойной подстилки, увидел меж стволов далекое красное зарево, к которому бежали люди. Там ярко вспыхивало и трещало, будто работала сотня электросварщиков.

— Че делается… Че делается… — твердил Кугушев, суетливо собирая в кучу заплечные мешки лесников, — Я это проснулся, показалось, конь захрапел, а ветер уж огонь раздул. И ведь как быстро! Ох, пластает! — Гаврила Афанасьевич вдруг выпустил из рук чей-то рюкзак, схватил ведро, в котором плескалась вода, подскочил с ним к Артему:

— Нагибайся!

— Зачем?

— Нагибайся, говорю! — и, подняв ведро, окатил с головы до ног. Вода с ночи была холодная, у Артема глаза полезли на лоб, но раздумывать некогда. Ухватив лопату за черенок, спотыкаясь о вывороченные корневища и кочки, бежал к огню, чувствуя лицом недалекий жар. Бежал на силуэты размахивающих лопатами людей.

Люди стояли широкой цепью, ворочая лопатами направо и налево, неистово били, и их невозможно было отличить друг от друга, потому что лица прятали, заслонялись то рукавом, то полой телогрейки.

Один из них отскочил назад, выпустил лопату, руками стряхивал с себя горящие ветки, упавшие сверху.

Это был Иван.

— Вставай сюда! Сбивай пламя! Не пропускай! — и с размаху хлопнул почерневшим штыком лопаты по кусту жимолости, уже охваченному ярко-желтыми злыми язычками.

Огонь наступал, тесня людей, оставляя за собой полосу выжженной земли и обугленные подножья деревьев. И если его пропустить, он сожрет все, что встретит на пути. Вот он лижет траву у ног Артема, норовя перекинуться на низкие ветви молодой пихты.

— Нет, гад! — гаркнул Артем неожиданно для себя, давясь жаром. И с размаху срезал пламя. Огонь под лопатой исчез, но тут же возник снова, потянулся к ветвям упорно, неуступчиво. Артем ударил еще.

— Не дам пихту! По дам! — хрипел он, видя, как от его одежды валит пар, чувствуя, как штормовка, высыхая, накаляется, как проникает жар сквозь кирзовые голенища сапог и припекает ноги. — Не дам! — наносил удары и ликовал, что огонь под лопатой растворяется в смолистом дыме.

Артем вдруг до боли понял всю нелепость, противоестественность гибели молодой пихты, и все его существо воспротивилось этому. К нему пришло неведомое раньше удалое отчаяние, от которого сердцу стало сладко и страшно. Как бы хотелось, чтобы сейчас его видела Рита!

Из-под лопаты летел легкий пепел и дым. Не видать огню пихты, лопатой его по рыжей голове. Плашмя! С придыхом! Ни травы, ни цветов, ни кустов ему! Плашмя!

Он работал средним в цепочке мужиков, краем глаза видел, как сгибают и разгибают они спины. Лица их были красны, словно у кузнецов. Артем подумал, что и у него такое же лицо, и что мысли у всех такие же, как у него. Нежность и родственную близость он почувствовал к мужикам.

Он любил их всех.

— Постой, не машись! — подскочил Гаврила Афанасьевич с неполным ведром воды. Артем выхватил ведро. Он нестерпимо хотел пить, но прилипнуть спекшимися губами к краю ведра казалось непростительным грехом, кощунством.

Артем ступил сапогами в горячую золу, чтобы даром не пропала ни одна капля. Опрокинул ведро на подножье дерева, остужая обожженные корни.

Влажный жар и пепел ударили в лицо. Он зажмурился и держал ведро перевернутым, чтобы даже капли пошли на пользу обгорелому дереву. И шипенье смолкло, черный ручей покатился вниз, вспенивая золу у кустов жимолости.

— Сгоришь, леший! — орал Гаврила Афанасьевич и тащил за полу штормовки назад. — Сгоришь!

— Лишь бы сапоги не сгорели! — морщил Артем закопченное лицо, подпрыгивая, потому что подошвы уже раскалились.

Приплясывая, кинулся к Ивану, возле которого полыхал сухой маральник. С бегу взмахнул лопатой, стряхнул языки огня в траву, бешено топтался по ним, шурша раскаленной штормовкой.

Шши! Шши! — хлестали лопаты по кустам, сбивая мелкие горящие ветки. Вдвоем быстро затушили пламя, и когда маральник зачадил, мерцая искрами, Иван оперся на лопату.

— Корни целые, переболеют.

— Думаешь, оживут? — с надеждой спросил Артем.

Иван ответить не успел. Выше, где без передыху махал лопатой Анисим, вдруг полыхнуло, тугая волна горячего воздуха шибанула в лицо. Анисим отскочил, согнулся, будто переламывался пополам, и, не разгибаясь, боком скатился вниз, потирая лицо, будто умываясь.

Артем увидел красные, сумасшедшие глаза Анисима без бровей и ресниц, и когда тот убрал руку с подбородка, насилу его узнал. Странным и жалким казалось лицо Анисима без бороды. Вместо нее свисали грязные обожженные клочья. Широко разевая рот, Анисим показывал рукой на вспыхнувшие пихты.

Иван остекленевшими глазами посмотрел на Спирина и, путаясь ногами в высокой траве, полез вверх, на пригорок. Анисим и Артем карабкались за ним.

Сбоку гудел низовой пал, подгоняемый горячим ветром. Печным поддувалом гудела сухая трава. В густоте пихтача с треском занялись заросли малинника. Пламя было нестерпимо ярким даже в утреннем свете.

До Артема дошло, что они отрезаны и от кордона, и от места ночевки огненной стенкой, и если эта стенка будет их теснить и дальше, то бежать придется к скалистому озерному берегу, где может и не быть спуска к воде.

Но эта мысль сразу забылась. Он карабкался вверх, вдоль пала, вдоль пихтача, точно зная, что деревья, мимо которых он бежит, сгорят, и можно считать, что их уже нет, потому что просеку будут рубить выше.

Иван остановился, смотрел вниз, на ползущий огонь, рассчитывал: сумеют ли здесь прорубить, или подняться выше. Он прикидывал, а Анисим махал рукой вверх, советовал подняться еще.

Иван отрицательно помотал головой. Ему жаль было отдавать огню большой клин леса и, вытянув из-за пояса легкий охотничий топорик, одним ударом снял с корня пихточку, отбросил в сторону, принялся за другую.

— Рубите перешеек! — приказал Анисиму и Артему. — Тут всего метров десять. Должны успеть!

Лезвие топора так и сверкало.

Анисим, как медведь, врезался в бурелом — треск стоял. Топор у него оказался большой, с длинным топорищем, им он будто косил молодой лесок.

Артем тоже подскочил, ударил пихту лопатой, но лишь рассек кожицу. Под ней блеснули прозрачные слезинки живицы. Ударил другой раз, третий и, сообразив, что лопатой ничего не сделать, отбросил ее, принялся оттаскивать деревья, срубленные Анисимом и Иваном.

— Давай! Давай! — ревел Иван, топором и сапогами расчищая просеку. — А то нас тут прижмет!

Гул огня резко наплывал. Густой, удушливый дым окутал перешеек, людей в нем не было видно, только неслись сочные врубы топоров, да из дыма вылетали срубленные пихты.

— Руби, руби! — твердил Иван из густоты дыма, отшвыривая искореженные тонкие стволы, но огонь уж рядом.

«Надо было выше подняться, — думал Артем, пробиваясь к Ивану. — Хотя бы еще немного, метра на два».

Когда он сунулся в просеку, клубы синего дыма осветились изнутри. На вершину дерева, которое собрался рубить Анисим, прилетела горящая ветка.

— Все… — выдохнул Иван отрешенно. — Сейчас верховой пойдет, — и потащил Артема на поляну. — Эх, было бы нас больше, мы бы успели.

Они выскочили на открытое место.

— Анисим! — позвал Иван.

— Анисим! — пронзительно крикнул и Артем, удивляясь, до чего высок и визглив его голос.

Но тот не отзывался, а может, и отзывался, да не было слышно в сплошном гуле, от которого дрожал воздух.

Тогда Иван сам бросился в чащу и растаял в дыму. У Артема сжалось сердце. Однако спина лесничего тут же показалась. Он волок Анисима по траве, подхватив руками под мышки. Вдвоем увели Спирина на поляну. Анисима душил кашель. Лицо посинело, казалось страшным.

— Задохся было, — хрипел он и вымученно улыбался распухшими, кровоточащими губами.

— Идти можешь? — в самое ухо прокричал ему Иван.

— Могу, поди…

Анисим пошатывался, слепо искал руками опору. Телогрейка во многих местах прогорела, дымилась ватой.

А пихтач уже пластал единым пламенем. Вот он, верховой, самый страшный пал, от которого не уйти ни птице, ни зверю. Все трое неотрывно глядели на желтый дым, окутавший перешеек, словно чего-то ждали. Хвоя пропыхала быстро, и уже чадили черные скелеты деревьев.

Иван, еще не веря в случившееся, уставился на Анисима.

— Неужто успели?

— Кажись, — ответил тот.

И тут они услышали прерывистый, тарахтящий звук. Он падал сверху, из облаков. Над поляной пронесся вертолет. Задрав головы, следили, как машина обходила кромку горящего леса.

Иван поднял над головой закопченные кулаки, весело скалился. Но вертолет потерялся за деревьями, держал путь к кедрачу.

— Анисим! — вдруг опомнился Иван. — Жми на кордон, скажи, чтобы мужики поднимались с другой стороны хребта и возле кедрача сделали еще одну просеку. Для гарантии.

Анисим огляделся.

— Я по скалам спущусь.

— Давай, только не загреми в озеро!

Страшная усталость сковала Артема. Хотелось лечь и лежать долго-долго, ни о чем не думая. Пока тушили огонь, усталости почему-то не чувствовал, а теперь она навалилась сразу, внезапно. Иван тоже тяжело дышал. Веки покраснели, набухли. Пошатывался.

Верховой пал они остановили, но трава горела, огонь по-прежнему двигался на них, тянулся к сапогам. И не было сил тушить его. Они пятились, лениво смотрели, как сворачивается и темнеет трава.

— Надо уходить, — сказал Иван. — Задохнемся, да и стоять тут бесполезно. Впереди — камни. Они остановят пал.

— А пихтач? — спросил Артем.

— Там до верхового не дойдет. Просека заглушила. Мы ведь вырубили дерн.

Иван закашлялся и, шатаясь, пошел в сторону берега. Ноги у него заплетались. Шел по еще живой траве, по поздним белым цветам, которым скоро быть пеплом. Артем шел вслед за ним, волоча лопату. Глаза слезились, он протирал их воротником рубашки. А когда протер, увидел, что Иван идет ему навстречу.

— Конь остался, — Иван закашлялся.

— Его мужики увели.

— По огню?

— По тропе увели.

— А если нет? Ты же видел, оттуда верховой пал шел. Мужиков от стоянки тоже отрезало, и они скатились на берег.

Артем опустил голову. Хотелось бежать. Куда угодно и сколько угодно, но только бежать, не стоять среди удушья и страха.

Лесничий резко махнул рукой.

— Ладно, давай к берегу. Раз Анисим спустился, и ты спустишься.

— А ты?

— Я — к коню.

— Не надо! — Артем схватил Ивана за рукав. — Увели ведь коня! Увели, слышишь!

Иван боком от него отстранился и побежал, прикрыв рукавом рот. Артем в оцепенении смотрел на него и вдруг тоже побежал за лесничим туда, где желтая горячая волна пожирала сухую траву.

Иван прыгнул через огонь и растворился в дыму.

«Конец», — подумал Артем. Зажмурился. Боком махнул через огонь, поджав на лету ноги. Когда открыл глаза, увидел впереди нечеткий силуэт бегущего Ивана. Тот на ходу оглядывался, орал, махал рукой. Артем, догоняя, прыгал через пни, сапоги проваливались в кипящую золу, тошнота спазмами сжимала горло, в глазах плыли оранжевые круги.

Но огонь был уже за спиной. Здесь же горячий ветер ворошил пепел, взвихривал над обугленными стволами. Корни деревьев горели едким, чадящим пламенем.

Уже обессиленные, Иван и Артем петляли среди мертвых деревьев. «Лишь бы не задохнуться, лишь бы не упасть», — мельтешило в голове у Артема, и он старался не терять из виду спину лесничего. Стволы перед ним двоились. Он чувствовал, что теряет сознание, и ничего не мог поделать. Колени как-то сами собой подогнулись, он упал. Но тотчас вскочил, почувствовав сильный ожог. Стоял, согнувшись, а земля клонила его к себе. С трудом держал равновесие, понимая, что больше не сможет ступить ни шагу. Шарил по сторонам дрожащими руками, ища, за что бы уцепиться.

Подскочил Иван с искореженным злостью лицом.

— Ты что? Сдохнуть хочешь? — потащил за полу штормовки в скальную расщелину. Камни были горячи, мох на них высох, потемнел, напоминал табак.

— Шевелись, шевелись! Болото не помнишь? Вон за пригорком!

— Ты иди, иди… Я приду…

— Я т-те дам приду!

Кое-как влезли на пригорок, увидели черное пятно потухшего костра. На пожелтевшем, уже высохшем лапнике валялись пустые фляги.

Лошадь была здесь. Она билась в кустах, шарахнулась к людям, захрапела, дико кося глазами. Иван поймал конец веревки, долго разглядывал.

— Обрезана веревка. Чтобы лошадь сама спасалась. По скалам ее не спустить, а через пал она не пойдет, — облизнул распухшие губы, повел лошадь вниз, к болотцу. Зачавкала под копытами изумрудная травка, такая неправдоподобная среди гари, будто из другого мира.

Иван отпустил веревку. Лошадь ткнулась мордой между кочек, шумно тянула ноздрями — искала воду.

Оба сели на кочки. Артем погрузил руки в траву, вдавил их во влажную землю, грязью потер лицо. Кожу защипало.

— Ветер переменился, — сказал Иван. — Северянка кончается. Дым, видишь, обратно пошел.

Артем не откликался, пристраивался лечь. Иван внимательно рассматривал своего помощника. Лицо в ожогах, под глазами — сине от удушья.

— Я говорил: спускайся. Зачем пошел? С меня, понятно, спрос и за лошадь, и за все. А ты? Сидел бы сейчас на бережке…

— Не знаю, — прошептал Артем, лежа во влажной траве. — Пошел, значит, надо было. Поэтому и пошел.

— Еропла-ан! — пропел Иван, и непонятно было: осуждает он помощника или одобряет. — Помолчали, прислушиваясь к гулу огня. — Надо рубахи намочить, через них легче дышать будет, — предложил Иван. Расстегнул штормовку, вытащил подол исподней рубахи, надрезал край лезвием топора, рванул.

От сосняка, обходя скалы, возле которых они ночевали, шел верховой пал. Пронзительно ярко вспыхивали деревья и с оглушительным треском, будто взрываясь, рушились на землю, поднимали тучи искр.

Артем равнодушно смотрел в дымное небо. Ему казалось, страшнее того, что он уже пережил, быть не может. Да и вообще чувство опасности в нем притупилось. Он видел, как огонь беснуется вокруг болотца, как от зеленой травы повалил пар, как горящие ветки, прилетавшие сюда, шипели и корчились, затухая. Смотрел, и ничто в нем не отзывалось на это.

Иван лег рядом.

— Если мужики пал не остановят, сгорит кордон, — через силу выдохнул он и вздохнул.

Лошадь вздрагивала, чутко поводя ушами, жалась к людям. Иван толкнул Артема в бок, протягивая сигарету. Тот потянулся, но пальцы, в крови и саже, не гнулись. Тогда лесничий сам прикурил сигарету и поднес к спекшимся губам Артема.