Правая сторона

19

Тамара стояла у окна в красном платье. Она всегда надевала его по воскресеньям, хотя никуда не ходила и идти не собиралась. Неподвижно смотрела в окно.

— Почему ты молчишь?

Тамара не ответила на вопрос мужа.

За окном ворочался синий туман, будто сырой дым костра. Из затуманенной дали в зализ шли волны. Они двигались группами, ряд за рядом. Волны косо врезались в узкую полоску песка, мутнели, ударялись о скалы, по-осеннему отступившие от воды.

Иван отложил авторучку, помрачнел.

— Грустно мне, — сказала Тамара осенним голосом, все так же неподвижно глядя в стекло на волны, которые, казалось, хотели разнести вдребезги и скалы, и берег, и все на свете.

Он подошел к жене, обнял ее за плечи, но она не шевельнулась. Сказала:

— Знаешь, у меня такое чувство, будто чего-то не стало. Будто я что-то потеряла.

— Это лето кончается.

— Наверное…

Летом жене было легче, она реже грустила. Теперь близится осень, напоминает: не всегда бывает тепло и ясно. Вслед за туманами придут ветры и не смолкнут до весны. Заунывные, тягучие, выворачивающие душу ветры, — скоро им быть здесь. Но осень осенью. Она придет и уйдет. И не от ее дыхания сжалось сердце у Ивана, от жутких, безысходных слов жены.

Ее можно понять, думал он. Скоро в городе откроется концертный сезон. Афиши на всех углах, зонтики у подъездов концертных залов, аплодисменты. Не отвыкнуть ей от этого, как не отвыкнуть ему от тайги.

— Если бы мы жили хотя бы в Ключах, — сказал он. — Ты бы работала в музыкальной школе. А здесь и ребятишек-то нет. Все в Ключах, в интернате… А знаешь, давай какой-нибудь лекторий организуем для лесников. Радиолу в клубе поставим, пластинки достанем?

— Примитивно…

— Ну так что же? Вон Анисим устроил выставку. Люди ходили смотреть. И ему, и им хорошо… А что если нам пианино купить? А? На самом деле!

Тамара обернулась, смотрела на мужа. Глаза ее оживились и тотчас померкли.

Иван отошел к дверному косяку, курил, думал, как непохожа его жена на местных женщин, которые вместе с мужьями косят сено, садят огороды, пилят дрова. Лица их красны, а походка тяжеловата. Тамару с ними не спутаешь. От коровы она отказалась. Иван, впрочем, и не настаивал. Сам ходил к бабке Спирихе за молоком для Альки. Сам по ночам пек хлеб, варил, жарил, когда был дома. С самого начала все хозяйство взвалил на себя, и теперь жена напоминала дачницу, замешкавшуюся с отъездом.

Вспоминал, как они встретились.

Впервые Тамару он увидел в городском читальном зале. Беленькая, с золотистой копной волос, какая-то очень светлая, она сразу бросилась в глаза. «Такими только любоваться», — подумал Иван. Наблюдал ее жадно, не понимая, почему парни, а в зале их было достаточно, спокойно листают учебники, не пялят на нее глаза.

Иван готовился к экзаменам, ходил в читалку каждый день и скоро узнал, что она из музыкального училища, что ей восемнадцать лет и звать Тамара. Учеба на ум не шла, и он решил себя проверить. Если через две недели не надоест на нее смотреть, значит, дело серьезное.

Но не прошло и недели, Тамара перестала ходить в читалку. Иван забеспокоился, долго мучился, стал искать ее. Подкараулил у подъезда училища.

— Здравствуйте. Вы меня не помните?

Девушка удивленно его оглядела. Довольно приятный парень в солдатской гимнастерке, в сапогах. Наверное, недавно демобилизовался. Нет, она его не помнила.

— Я вас в читальном зале видел.

— Ну и что? — ее уже забавляла растерянность незнакомца.

— Почему вы перестали ходить туда? Сессия кончилась?

Девушка хотела рассердиться, но он был так покорен, так преданно смотрел на нее, что она пожалела парня и даже позволила себя проводить.

По дороге Иван рассказал о себе. Недавно из армии, учится на третьем курсе лесного техникума. Тамаре понравилась его манера держаться. Он даже не пытался взять ее под руку, и ее настороженность прошла. Она рассказала, что обожает музыку, что ее отец тоже музыкант, играет в оркестре. Подтрунивала над какой-то Светкой, которая при игре кусает губы, и когда долго играет, все губы искусает до крови.

Вскоре фигура Ивана примелькалась возле музыкального училища. Девчатам Тамара сообщила, что в нее без памяти влюбился этот чудак. Подруги, глядя в окно с третьего этажа, смеялись:

— Твой солдатик уже на посту.

Это Тамару сначала смешило, но постепенно привыкла видеть Ивана у подъезда училища, и ей уже чего-то не хватало, когда он не появлялся. Они вместе ходили в кино, в концертные залы, где Иван откровенно скучал, слушая симфонии, бродили по ночным улицам.

Ивану хорошо было с ней, как ни с кем и никогда раньше. Голова кругом шла от счастья, и через месяц он предложил ей пожениться.

Тамара не удивилась, спросила только:

«А где жить будем?»

«Пока на частной».

Вскоре он начистил сапоги, купил бутылку вина — слышал, свататься надо обязательно с бутылкой — и пришел к Тамаре домой.

Дверь ему открыл благообразный мужчина, ее отец. Полный, в диковинном цветастом халате, он долго и недоуменно рассматривал гостя.

Иван сказал:

— Здравствуйте, я к вам.

— Ко мне? — удивился тот, посторонился. — Пожалуйста.

В коридор выскочила смущенная Тамара.

— Папа, это тот самый Иван, про которого я говорила.

— Да? — только и сказал папа, уплывая в комнаты.

В прихожей лежал ковер, и Иван посмотрел на свои сапоги.

— Ничего, — успокоила Тамара и почему-то покраснела.

Просторная гостиная была обставлена роскошно: заграничная мебель, сверкающая черными зеркалами, старинное пианино, огромный ковер на полу, торшеры, хрустальные вазы без цветов. На стенах — тоже ковры. Будто не в квартиру, в музей попал.

Было тихо, и он слушал приглушенный говор в одной из комнат. Потом оттуда медленно и настороженно вышла тоже благообразная, довольно моложавая женщина. Внимательно Ивана осмотрела, плавным кивком головы ответила на приветствие.

— Мама, это тот самый Иван…

— Догадываюсь, — сказала мама.

— Давайте пить чай, — предложила вдруг Тамара, чтобы как-то сгладить неловкость и вообще чем-нибудь заняться.

Мать неопределенно повела головой и пригласила в столовую. Тамара сама накрывала на стол. Ставила какие-то вазочки, розетки, блюдечки. А когда сели втроем, Иван вынул из кармана галифе бутылку, поставил на стол.

— А хозяин-то где?

Благообразное лицо матери окаменело. Она смотрела на бутылку, будто это бомба и скоро взорвется.

Тамара очень растерялась, вскочила:

— Я позову папу.

Мать остановила ее:

— Ты разве не знаешь, что папа работает в это время?

Понял Иван оплошность, покраснел, готов был сгореть от стыда. Мать, придя в себя, спросила, кто он, откуда. Иван чувствовал себя скованно, отвечал односложно.

Не вышло разговора.

Когда встали из-за стола и Иван, поблагодарив за угощение, стал прощаться, мать кивнула на стол, заметила:

— Возьмите это…

Тамара догнала его на улице.

— Не сердись, — говорила виновато. — Они у меня такие. Очень строгие и скучные. Все любят по-светски. «Это — нельзя, это — неприлично». А я хочу, как мне нравится. Не маленькая. Вот возьму и выйду за тебя. И никого не спрошу.

Скромную свадьбу устроили на частной квартире, куда родители Тамары, разумеется, не пришли.

Днем Иван ходил на лекции, а вечерами и по воскресеньям разгружал вагоны на железнодорожной станции, чтобы как-то поддержать семью. Он закончил техникум раньше, чем жена училище, — родился Алик, и Тамара брала академический отпуск. Работать Иван устроился в управление лесного хозяйства, но скучал по тайге и, лишь Тамара получила диплом, перевелся в родные края.

Сначала жене нравилось на новом месте. Приехали летом, все цвело. Алику было два года, жена водила его по берегу озера и выглядела счастливой. К деревенскому дому привыкла, жизнь вроде пошла нормально.

А к осени Тамара заскучала. Первую зиму и вспомнить страшно. Тамара изнывала от тоски по всему привычному, от вынужденного безделья, без пианино. Сначала она на листе ватмана нарисовала клавиатуру и тренировала пальцы. Вскоре забросила и это. Пристрастилась читать.

Больно было на нее смотреть. Да еще навалились ветра. Раскачали волну. Грохот стоял день и ночь. Чтобы отвлечь как-то жену, Иван взял у Матвея радиолу. По вечерам слушали музыку. А по ночам жена плакала под грохот озера, под жуткое завывание ветра.

И вот скоро все снова.

Курил Иван и смотрел на жену.

Она повернулась к нему. Глаза темны, мокры. Возле рта ранние морщинки. Это в такие-то годы.

— Ваня, помнишь, как мы поженились?

— Помню, — ответил хрипло и удивился внезапной хриплости голоса. — Конечно, помню.

— Ты меня тогда не спросил даже, люблю тебя или нет.

— Я думал — любишь. Раз выходила за меня, то как же без любви? Я любил, а ты вот… не знаю, — горечь застряла в горле.

— Наверное, я не очень любила тебя. У меня сейчас такое чувство, что я что-то очень хорошее потеряла.

— Навсегда? — спросил Иван задумчиво.

— Не знаю…

Они молчали. Очень долго молчали. Потом Тамара сказала:

— Наверно, я очень виновата перед тобой. Сама мучаюсь и тебя мучаю. Пусто у меня внутри.

«Что это, конец?» — спрашивал себя Иван. И страшно было признать, что это так.

— Ваня…

Промолчал.

— Ты на меня сердишься?

— Нет, — вздохнул он. — Я не могу на тебя сердиться. — И обнаружил, что на самом деле не сердится на нее и даже благодарен за то, что было раньше.

— Ну, что же, — выдохнул он, будто сваливая с плеч тяжесть. — Давай сразу рвать не будем. У нас ведь Алька. Ты поезжай к матери, поживи там. Подумай, я тоже подумаю… как дальше. А сына пока оставь. У меня Альку отнять — все равно, что сердце вынуть.

Тамара легла на диван лицом вниз. Плечи тихонько вздрагивали — плакала.

«Ну, она девчонкой вышла замуж — ничего еще не соображала. Но ты-то о чем думал? Видел, что не ровня, что из другого мира. Зачем притащил ее сюда, где ей все чужое, где надо родиться, чтобы жить. Уж лучше бы не встречал ее. Или бы прогнала от подъезда училища. Помучался бы и успокоился. Теперь — троим мучаться. Женился бы на какой-нибудь девушке в тех же Ключах, куда из окрестных деревень парни приезжали свататься. Взял бы по себе — таежную девушку. Была бы она и женой, и товарищем…»

Иван сел на диван, положил жене на голову грубоватую руку, перебирал волосы.

— Ну, что же, Тамара… Может, поехать тебе к матери. Поживи зиму. К весне напишешь. Что сердце подскажет, то и напишешь. Зиму мы как-нибудь перебьемся. Бабка Спириха поможет. А к весне мы в клуб обязательно пианино купим. Ты приедешь, будешь ребятишек музыке учить, если захочешь… Мы тебя с Алькой цветами встретим. Много нарвем цветов…

Она молчала. Догадывалась — он прощается с ней. Иван, правда, прощался. Гладил ее волосы, ее заплаканное лицо и жалел, что родились они такие разные. И что за эти годы никак не удалось стереть, перемолоть эту разность.