Правая сторона

26

Артем проснулся с ясным ощущением, что в природе произошло какое-то важное изменение. Он пока не знал, какое, но перемену погоды чувствовал, еще лежа в постели.

Он вскочил с кровати, сунул ноги в тапочки, сшитые из выпрошенного у Ивана клока медвежьей шкуры, и выскочил за дверь. Его встретила резкая прохлада, так не идущая к ясному, чуть подсиненному небу. На затененных березой досках крыльца сахарился иней. Был он необычайно чист и нежен, манил прикоснуться рукой к его холодной, непрочной плоти.

Ну, вот они и первые заморозки. Ушло лето, закатилось, а казалось, будет оно бесконечным. Скоро листья выстелют путь зиме, приходи — твое время. Немного тревожно было Артему: не только лето ушло, от него ушло и еще что-то необъяснимо дорогое, та пора, которую человек вспоминает всю жизнь. Но светло в душе от этой легкой тревоги и грусти, впереди у него — новое. Каким-то оно будет? И все равно, хорошо жить в ожидании и надежде на радостное, предчувствовать его…

В полутемном коридоре конторы натолкнулся на Риту. Оба растерялись от такой неожиданности.

— Тебя Дмитрий Иванович зовет, — сказала она.

Артем смотрел на нее. Лицо Риты похудело, стало строже.

— Подождет, — сказал он тихо. Как он надеялся вот так встретить ее, лицом к лицу, и высказать ей все, что теснилось в сердце, а встретил и снова мнется перед ней в поисках нужных слов, которые так неожиданно развеялись.

— Я пойду, — сказала Рита, опустив голову, и хотела уйти, но Артем нашел ее руку. Рука у нее была теплая, так не хотелось ее отпускать.

— Пусти, мне надо в бухгалтерию, — умоляюще попросила она и попыталась освободить ладонь, но он держал крепко.

— Я тебя так давно не видел.

— Почти каждый день видимся.

— Ну, это мельком. Это не считается. Близко тебя не видел.

— А надо ли…

— Надо, Рита, — сказал он твердо. — Я к тебе сегодня приду.

— Куда придешь? — быстро и, кажется, испуганно спросила она.

— К тебе домой.

— Не вздумай. Слышишь, не надо…

— Приду, — горячо шепнул ей в самое лицо и, не сдержавшись, чмокнул в щеку.

Рита выскользнула, побежала по коридору.

Навстречу шли лесники, что-то весело сказали ей, добродушно смеялись. Артем пошел в приемную.

Перед самым порогом его остановил Анисим.

— Поговорить надо, — сказал он хмуро.

— Говори, — Артем приготовился слушать.

— Ты чего же девку срамишь?

— Я? Срамлю?

— Срамишь. Я тебе, парень, вот что скажу… Я к ней давно чувство питаю… Люблю я ее, знаешь…

— А она? — перебил Артем. — Она как?

Анисим замешкался с ответом, смотрел на Артема сверху вниз, глаза у него были страдающие. Нашелся он не сразу.

— Ты побаловался да уехал. А ей тут жить. Ей нужен постоянный мужик. Чтобы навсегда.

— А я, может, тоже — постоянный. И я тоже люблю ее, Анисим, слышишь? Тоже люблю. И хочу по-серьезному. Крепко. Пусть сама решит, Анисим.

— Пусть, — согласился Анисим. — Как ей лучше, так и решит. Ты на меня зла не держи, что я так сказал тебе, — и медленно пошел по коридору, ссутулившись, даже, кажется, став меньше ростом.

Артем вошел в приемную, все еще думая над словами Спирина, приостановился у двери в кабинет Глухова. Дверь прикрыта была неплотно, оттуда слышались голоса. Значит, кто-то у него там есть, надо подождать.

Он приблизился к окну, за которым неоглядной синью лежало озеро, далеко-далеко, на размытом горизонте, едва угадывались вершины гор, белесые, как облака. Черной точкой казалась чья-то одинокая лодка, бороздящая синюю гладь. Все это: и озеро, и горы, нависшие над Полуденным, и крошечная лодка, плывущая неизвестно куда, было ему настолько знакомым, так тепло на все это отзывалась душа, что подумалось Артему, будто он нигде и не жил, кроме Полуденного, не было у него никакой другой жизни, кроме этой, да и не представляет он другой жизни.

Долго стоял он, в оцепенении глядя в озерную бесконечность, пока не хлопнула директорская дверь и не вышел оттуда Матвей, торопливо протопав в коридор.

Артем заглянул в кабинет, молчаливо спрашивая, войти ли.

— А-а, это вы… Заходите, заходите… — Дмитрий Иванович стоял возле стола и напряженно морщил лоб, будто пытался понять что-то очень важное для него. Тонкие его губы подрагивали.

Артем все стоял у порога, ждал.

— Ах, да-а… — Дмитрий Иванович словно очнулся, вытащил из стола незапечатанный конверт, подал. — Это Клубкову. Немедленно поезжайте на Щучий, вручите. Пусть в течение недели выезжает.

Артем держал в руке конверт. Вот оно время отомстить браконьеру, да только какая уж теперь месть обезноженному, не сильному уже Клубкову. Не было у Артема злости, только жалость к хозяину Щучьего.

Дмитрий Иванович по-своему истолковал ожидание Артема.

— С Зуевым поплывете. На «Дозоре». А то погода ненадежная. Так что прямо сейчас и отправляйтесь. Зуев уже получил команду, ждет на причале.

— Может, разрешим перезимовать? — робко спросил Артем, переминаясь с ноги на ногу.

— Кому перезимовать? — Директор сделал вид, что не понял.

— Клубкову. У него нога… Пусть бы перезимовал, а к весне…

— Вы мне эту анархию кончайте, — тихо, но жестко сказал Дмитрий Иванович. — Никаких зимовок. Слышите? — И повернулся к окну. Что-то его там заинтересовало, даже шею вытянул — смотрел, покусывал губу.

Отошел от окна, сел за стол, взял красный карандаш, почеркал на подвернувшемся листе бумаги, смел со стола. Загремев стулом, снова поднялся, пристроился у окна сбоку, чтобы и причал, и Артема было видно.

— Никакой весны! Слышите?.. Распустились… — Глядел в окно прищуренными гневными глазами, казалось, слова его были направлены не Артему, а туда. — Немедленно плывите и вручите распоряжение. Вы слышите, Стригунов? Зуев ждет, идите.

В коридоре Артем повертел конверт, словно не зная, как с ним быть, спрятал в карман. Медленно, все еще нерешительно пошел на причал. Не доходя до берега, увидел, как из-за дамбы выплыла моторка и, оставляя пенный след, рванулась на середину озера, взбитого темной рябью. На корме бугрилась спина Матвея.

На дамбе стоял Ларион в мичманке набекрень, наблюдал, как лодка Матвея ныряла в волнах, уходила все дальше и дальше.

— Ну, закрутилось колесо, — ухмыльнулся он. — Матвей теперь шороху наведет. Это уж точно.

— А что случилось? — екнуло сердце у Артема. — Почему все такие?

— Что, что… Не знаешь, что ли? Ивана забрали.

— Куда забрали?

— Куда забирают. В милицию. — И вдруг заспешил. — Садись, поплыли, чего резину тянуть?

— Постой, за что его?

— Откуда я знаю. Матвей поехал выручать. Матвей-то весь аж зеленый от злости. Ох, и горячий он…

Перебрались на палубу «Дозора». Лодка главного лесничего казалась уже совсем крошечной, ныряла в волнах, только по белевшему буруну и угадывалась.

— Да-а, — причмокнул моторист толстыми губами и покачал головой, берясь за штурвал. — Ты как думаешь, выручит его Матвей? Ивана-то?

— Ничего не понимаю, — сказал Артем. — Худого Иван не мог совершить, я его знаю. Скорее всего какое-нибудь недоразумение, ошибка. Ведь бывают же ошибки.

— Дай бог, — вздохнул Ларион.

Моторист еще что-то говорил, но Артем его не слышал. Он словно забыл, зачем он тут, на «Дозоре», куда собрался плыть. Прислонившись спиной к рулевой рубке, рассеянно поглаживал холодные трубы поручней. Зыбкая волна северянки гулко ударялась о борт, раскачивала катер.

Потом, когда прошло оцепенение, вынул из кармана конверт. В нем лежала бумажка — распоряжение Глухова. Директор писал, что вся Сельга с протоками стала заповедной, и предлагал Клубкову за неделю покинуть Черный мыс. «Если в течение недели, — писал директор, — вы не освободите Щучий, будете выселены принудительно».

Вот куда он плыл, к Клубкову, на Щучий. Выселять, вернее, пока только уведомить хозяина. Сказать, чтобы собирался. А потом мужики приедут и помогут погрузить барахло на катер. И тут же подумал, что хотя и не место Александру Тихоновичу в заповеднике, но все же неловко, совестно будет смотреть в глаза Клубкову. Неловко и совестно. Куда же его на зиму выгонять? Да и нет такого закона, чтобы выселять человека осенью. Не иначе как Глухов решил сделать это на свой страх и риск. Выселю, мол, а там разбирайся, жалуйся, зато покажу свою власть и силу.

— Вот так, Александр Тихонович… — задумчиво проговорил Артем и остро почувствовал, как не хватает ему сейчас Ивана, с которым можно и посоветоваться, и вообще поговорить откровенно, ничего в себе не тая. Уж Иван-то знал бы, как поступить в этой неловкой ситуации.

Как же вести себя с Клубковым? Что сказать ему? Передать распоряжение из рук в руки — и назад? Меня, мол, остальное не касается, мне дали бумажку, я ее и привез…

В памяти встали прищуренные глаза лесничего: «Ты заметил, что после северянки на берегу много мелкой рыбешки? Она жмется к берегу, и ее разбивает о камни…»

Артем зажмурился, как от боли. Советчиков рядом нет. Тут надо решать самому, решать, как подскажет сердце, чтобы потом не было стыдно и горько. Это ох как трудно — решать самому, но ведь вся жизнь еще впереди, будут вопросы и посложнее.

Да, он передаст Клубкову бумагу, но честно скажет, что тот, при желании, сможет отстоять свое право жить здесь до весны. Вот, мол, как получается: всю жизнь ты, Александр Тихонович, шел против закона, а теперь закон тебя защитит. А весной… Тут уж никакой зацепки не будет. Можешь уехать в Ключи, устроиться где-нибудь сторожем или еще кем. А захочешь остаться в заповеднике — найдется и здесь работа. Если, конечно, поймешь, что пора тебе начинать другую жизнь.

Усмехнулся своим мыслям: складно получается, но как Дмитрий Иванович на это посмотрит? Накричит, выгонит из кабинета? В последнее время стал раздражительный. Не возьмет Клубкова в заповедник. Из принципа не возьмет.

Он представил, как заходит в кабинет к директору, и заранее робел, и ладони становились противно липкими. Уничтожающий, презрительный взгляд Глухова. Тяжелый будет разговор, тяжелый, неприятный, от него заранее язык костенеет, а надо. Иначе — лучше и не жить.

— Надо! — повторил он вслух и смутился: мог услышать моторист. Но Ларион не услышал. Ему не до этого было — лавировал на встречной волне.

И от принятого решения Артему как будто даже легче стало, захотелось поскорее приплыть на Щучий, скорым шагом подняться к знакомому уже дому. И как бы его Александр Тихонович ни встретил, но глядеть на него он, Артем, будет прямо и смело, не опуская глаз, потому что он, Артем, с правой стороны, за его спиной Иван, Матвей, Анисим и другие люди, охраняющие заповедник…

Волна разыгрывалась при ясном небе. Ледяные брызги летели на палубу, хлестали в лицо. Ветер надувал штормовку, и по телу прокатывался озноб. Ларион уже давно манил Артема в рубку, но он не шел в тепло и безветрие. Ему казалось, что здесь, на ветру, под обжигающими брызгами осеннего озера, его уверенность в себе только окрепнет.