Правила секса

Лорен

Лежу в постели голая. Поздно. Полпервого. В соседней комнате кто-то слушает новую пластинку Talking Heads. Докуриваю сигарету и закуриваю другую. Гляжу на Шона. Он виновато отводит взгляд. Облокачивается головой о стену. Кот Сары, Сеймур, подходит к кровати и запрыгивает мне на колени, мяукая от голода. Тереблю кошачью голову и перевожу взгляд на Шона. Он снова смотрит на меня, затем опять в ту же точку на стене, в которую таращился прежде. Он знает: я хочу, чтобы он ушел. У него на лице полное понимание; одевайся, иди же, думаю я. Зеваю. В соседней комнате заедает пластинку, начинается снова. Мне не хочется, чтобы он видел меня голой, так что я натягиваю простыню до подбородка.

— Скажи что-нибудь, — говорю я, поглаживая кота.

— Типа чего?

Кот смотрит на него и мяукает.

— Типа почему мы всегда в моей комнате? — спрашиваю я.

— Потому что у меня ужасный сосед-француз, вот почему, — отвечает он.

— Он ужасный, потому что француз?

— Да, — кивает он.

— Господи. — Гляжу на сигарету, которую держу; на моем запястье покачивается золотой браслет.

Он смотрит на меня. Он знает, что я курю, только чтобы его позлить, выдувая дым в его сторону.

— Знаешь, что он сделал? — спрашивает он. Принюхиваюсь к своему запястью, затем к пальцам.

— Что?

— Завтра ведь Хеллоуин, так он купил в городе тыкву, понадрезал, напялил на нее французскую шапку — эдакое шапо, знаешь, эдакий беретик, — надел, значит, его на гребаную тыкву, а позади написал: «Париж — это навсегда».

Это самое продолжительное, что я от него когда-нибудь слышала; я под впечатлением, но помалкиваю. Почему это Виктор встречается с Джейме? Мне он нравится больше, чем ей. Сумасшествие. Я концентрируюсь на Сеймуре, который довольно мяукает.

— Что может быть хуже соседа-парижанина? — спрашивает он.

— Что? — выказываю я минимум интереса.

— Сосед-парижанин с личным телефоном.

— Это надо будет обмозговать.

— Что может быть хуже соседа-парижанина с личным телефоном?

— Что? — раздраженно спрашиваю я. — Шон?

— Сосед-парижанин, у которого личный телефон и шарф вместо галстука, — говорит он.

В соседней комнате кто-то заново ставит первую сторону. Я вылезаю из постели.

— Если услышу эту песню еще раз — заору. Надеваю халат, сажусь в кресло у окна, мне хочется, чтобы он ушел.

— Поехали в «Прайс-чоппер», — предлагаю я.

Теперь он усаживается. Он определенно знает: мне хочется, чтобы он ушел. Он знает, что мне ужасно этого хочется, как можно скорее.

— Зачем? — спрашивает он, глядя, как Сеймур забирается к нему на колени и мяукает.

— Потому что мне нужны тампоны, — привираю я. — И зубная паста, кошачья еда, сигареты, вода «Эвиан», арахисовая пастила в шоколаде… — Я дотягиваюсь до сумочки и, черт подери… — Но, кажется, у меня нет денег.

— Купи в кредит, — говорит он.

— Господи, — шепчу я, — ненавижу, когда ты язвишь.

Он спихивает кота с кровати и начинает одеваться. Тянется за трусами, запутавшимися в простыне, надевает их, а я его спрашиваю:

— А кота почему ты спихнул с кровати?

— Потому что мне так хотелось? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Иди сюда, кисонька, иди сюда, Сеймурчик, — зову я.

Мне тоже опротивел кот, но я притворяюсь заботливой только для того, чтобы позлить Шона. Кот снова мяукает и прыгает мне на колени. Глажу его. Смотрю, как Шон одевается. Напряженная тишина. Он натягивает джинсы. Затем снова усаживается на краю кровати в стороне от меня, по пояс голый. Он выглядит так, будто у него ужасное предчувствие, что мне что-то известно и меня это злит. Бедняжка. Закрывает голову руками, трет лицо. И вот я его спрашиваю:

— А что это у тебя на шее?

Он очень заметно напрягается, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

— А что на шее?

— Похоже на засос, — говорю я как ни в чем не бывало.

Он подходит к зеркалу, принимается вовсю разглядывать свою шею, изучая отметину. У него слегка подергивается челюсть. Смотрю, как он пялится в зеркало на свою увядшую красоту.

— Это родимое пятно, — говорит он. То-то, дебил.

— Как же мы себя любим.

— Почему ты сегодня такая стерва? — спрашивает он, повернувшись ко мне спиной, натягивая футболку.

Поглаживаю Сеймура по голове.

— Вовсе я не стерва.

Он идет обратно к зеркалу и смотрит на небольшой багрово-желтый синячок. Я бы вообще его не заметила, если бы не слышала новости. И тут он произносит:

— Не знаю, о чем ты говоришь. Это не засос. Это родимое пятно.

И теперь вступаю я и, не получая и толики ожидаемого удовольствия, произношу:

— Ты трахнул Джуди. Вот и все.

Я говорю это быстро, очень быстро, рублю с плеча, и это выводит его из равновесия. Он усиленно пытается не показать виду, не посмотреть на меня еще раз пристально.

Он отворачивается от зеркала:

— Что?

— Ты слышал, Шон.

Я сжимаю Сеймура слишком крепко. Он больше не урчит.

— Ты больна, — говорит он.

— Ох, да неужто? — спрашиваю я. — Слышала, ты искусал ей все ляжки, изнутри.

Кот взвизгивает и спрыгивает с колен, крадется по полу к двери.

Шон смеется. Пытается не обращать на меня внимания. Присаживается на кровать, завязывая шнурки. Он не перестает смеяться, тряся головой.

— Ну, бог ты мой. А это-то кто тебе рассказал? Сьюзен? Роксанн? Скажи же, кто? — спрашивает он с невинной улыбочкой.

Театральная пауза. С таким же невинным видом гляжу на Сеймура, который сидит у двери, облизывая лапы. Он тоже смотрит на меня, ожидая моего ответа.

— Джуди, — говорю я.

Теперь Шон перестает смеяться. Перестает трясти головой. У него вытягивается физиономия. Он надевает другой ботинок.

— Ничьи ляжки я не кусал. Твои же не кусал, верно? — бормочет он.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — озадаченно спрашиваю я. — Сказать, чтобы она раздвинула ноги и дала мне посмотреть?

О чем мы вообще говорим? Меня это вообще не слишком-то и волнует. Это такая мелочь, что я не понимаю, зачем я так его подначиваю. Может, потому что мне хочется все это закончить и Джуди — подходящий предлог.

— Ох, господи, — произносит он с разочарованным видом, — поверить не могу. Ты серьезно или у тебя месячные, типа?

— Ты прав, — говорю я, — у меня месячные. Ничего не было.

Этому кретину как будто бы полегчало:

— Так я и думал.

Стараясь выглядеть подавленной, как будто сердце мое разбито, я говорю:

— Зачем же ты это сделал, Шон?

— Я ухожу, — говорит он, отпирая дверь.

Выходит в коридор. В ванной шумно — там кто-то кого-то стрижет. Он выглядит обескураженным. Я прикуриваю.

— Ты правда серьезно? — спрашивает он из коридора. — Ты действительно ей веришь?

Я начинаю смеяться.

— Что такого смешного? — спрашивает он.

Я смотрю на него, задумавшись, и перестаю смеяться.

— Ничего.

Он закрывает дверь, не переставая трясти головой и по-прежнему бормоча:

— Поверить не могу.

Я отодвигаю кресло, тушу сигарету и ложусь на кровать. В соседней комнате кто-то снимает иглу с пластинки и снова ставит первую сторону. В коридоре в морозилке мороженое «Бен-энд-Джерри», которое я собираюсь украсть и съесть, но я слышу, что он стоит за дверью и прислушивается, так что сижу неподвижно, едва дышу. Кот мяукает. Пластинку заедает. Его шаги раздаются в коридоре, шлепают по лестнице; внизу хлопает дверь. Я подхожу к окну и смотрю, как он направляется к своей общаге. На полпути к общему корпусу он меняет курс и направляется к Вули, где живет Джуди.