Правила секса

Патрик

Лимузин должен был забрать его в какой-то момент между половиной одиннадцатого и без четверти одиннадцать. Он должен оказаться в аэропорту в Кине по крайней мере без десяти двенадцать, откуда на «лирджете» прилетит в Кеннеди в половину второго или без четверти. Он должен был быть в больнице полчаса назад, но наверняка же отправился сначала в «Карлейль» напиться, или пыхнуть, или чего он там еще с собой делает. Но поскольку его никогда не заботила ни ответственность, ни то, что он заставляет других ждать, меня это совсем не удивляет. Я жду в вестибюле больницы, поглядывая на часы, звоню Эвелин, которая в больницу не приедет, и жду, когда его привезет лимузин. Когда становится очевидно, что он решил не появляться, поднимаюсь на лифте обратно на пятый этаж и принимаюсь ждать, расхаживая взад-вперед, в то время как помощники отца сидят у двери в его палату, переговариваясь друг с другом, изредка нервно поглядывая на меня. Один из них сегодня же вечером поздравил меня с загаром, который я приобрел на прошлой неделе на Багамах с Эвелин, что я воспринял как едкий сарказм. Он снова проходит мимо, направляясь в уборную. Улыбается. Я полностью его игнорирую. Мне не нравится ни один из этих людей, и они все будут уволены, как только отец умрет.

По темному коридору ко мне идет Шон. Он глядит на меня с неприязнью, в которой сквозит самодовольство, и я с отвращением отступаю. Молча, жестом, он спрашивает, можно ли войти в палату. Я пожимаю плечами и отпускаю его восвояси.

Через какое-то время он выходит из палаты, но не с бледной маской ужаса, на которую я рассчитывал, а с постным, невыразительным лицом — ни улыбки, ни грусти. Его налитым кровью, полузакрытым глазам еще удается излучать ненависть и слабость характера, которая мне кажется отвратительной. Но он мой брат, и поначалу я это пропускаю. Он направляется в уборную.

Я спрашиваю:

— Слышь, куда ты?

— В сортир! — кричит он в ответ. Медсестра ночной смены отрывает глаза от своих бумаг, чтобы нас унять, но, заметив мой жест, успокаивается.

— Встретимся в столовой, — говорю я ему, прежде чем захлопывается дверь в туалет.

То, чем он там занимается, так жалко и так очевидно (кокаин? или он по крэку?), и мне становится стыдно того, что ему на все наплевать и что он с такой легкостью выводит меня из себя.

Он сидит напротив меня в темной столовой, курит сигареты.

— Тебя там что, не кормят? — спрашиваю я. Он не смотрит на меня.

— Теоретически — кормят.

Он поигрывает палочкой для коктейлей. Я допиваю оставшуюся воду «Эвиан». Он тушит сигарету и закуривает другую.

— Ну… всем весело? — спрашивает он. — Что происходит? Почему я здесь?

— Он вот-вот помрет, — говорю я, надеясь, что к его обдолбанной пустой башке, раскачивающейся передо мной, прорвется частица реальности.

— Нет! — в ужасе говорит он, и на какую-то миллисекунду я не готов к этому выходу эмоций, но затем он произносит: — Как тонко подмечено, — и я уже стыжусь своей реакции.

— Где ты был? — настаиваю я.

— На местности, — говорит он. — Я был на местности.

— Где ты был? — спрашиваю я снова. — Поточнее.

— Я же пришел, — говорит он. — Разве этого не достаточно?

— Где ты был?

— Ты давно маму навещал? — спрашивает он.

— Не об этом речь, — говорю я, не позволяя ему сбить меня с толку.

— Хватит меня допрашивать, — говорит он со смехом.

— Хватит делать вид, что ты меня не понимаешь, — отвечаю я без смеха.

— Решай вопрос, — говорит он.

— Нет, Шон. — Я показываю на него пальцем, все серьезно, не до шуток — Это ты будешь решать вопрос.

Один из помощников моего отца заходит в пустую столовую и шепчет мне что-то на ухо. Я киваю, по-прежнему не спуская глаз с Шона. Помощник уходит.

— Кто это был? — спрашивает он. — ЦРУ?

— Что ты принял? — спрашиваю я. — Кокс? Метаквалон?

Он снова поднимает на меня глаза и с тем же презрением смеется, передразнивая:

— Кокс? Метаквалон?

— Я положил тебе семь штук на счет. Где они? — спрашиваю я.

Проходит медсестра, и он разглядывает ее, прежде чем ответить:

— Там же. По-прежнему там же.

Наступает трехминутное молчание. Я продолжаю смотреть на часы, думая о том, чем сейчас занимается Эвелин. Она сказала, что спит, но я слышал приглушенную музыку на заднем плане. Я позвонил Роберту. Никто не подошел. Когда я перезвонил Эвелин, у нее работал автоответчик. Лицо Шона выглядит таким же. Я пытаюсь вспомнить, когда он возненавидел меня, когда я ответил на его чувство тем же. Он поигрывает еще какое-то время палочкой для коктейлей. У меня урчит в желудке. Ему нечего мне сказать, а мне, в конце концов, с ним и вовсе не о чем разговаривать.

— Что ты собираешься делать? — спрашиваю я.

— О чем это ты? — Он прямо-таки удивлен.

— Я говорю, работать собираешься?

— Не у отца, — говорит он.

— Ну и где же тогда? — спрашиваю его. Это честный вопрос.

— А ты что думаешь? — спрашивает он. — Есть предложения?

— Я тебя спрашиваю, — говорю ему.

— Потому что?.. — Он поднимает руки вверх, держит их мгновение в воздухе.

— Потому что следующий семестр ты уже не вытянешь, — ставлю я его в известность.

— Ну, кто тебе нужен? Адвокат? Священник? Нейрохирург? — спрашивает он. — Ты-то чем занимаешься?

— Как насчет сына, каким его хотел видеть отец? — спрашиваю я.

— Думаешь, ту штуковину это хоть как-то колышет? — отвечает он со смехом, показывая большим пальцем в коридор, громко хлюпая носом.

— Он был бы рад узнать, что ты уходишь оттуда, назовем это так, в «академический отпуск», — говорю я.

Рассматриваю другие варианты, тактики пожестче.

— Знаешь, его всегда расстраивало, что ты прошляпил все футбольные стипендии, — говорю я.

Он сурово смотрит на меня, не прошибешь.

— Так.

— Что ты будешь делать? — спрашиваю я.

— Не знаю, — говорит он.

— Куда поедешь?

— Не знаю.

— Куда?

— Не знаю. В Юту! — орет он. — Я поеду в Юту! В Юту или в Европу. — Он поднимается, отталкиваясь от стола. — Я больше не буду отвечать ни на один из твоих дурацких вопросов.

— Сядь, Шон, — говорю я.

— Меня тошнит от тебя, — говорит он.

— Это ничего не меняет, — говорю. — Теперь сядь на место.

Он не обращает на меня внимания и идет по коридору мимо палаты отца, мимо остальных палат.

— Я возьму лимузин, поеду к отцу домой, — говорит он, ударяя по кнопке лифта.

Вдруг раздается сигнал, и двери открываются. Он заходит, не оглядываясь.

Я подбираю палочку для коктейлей, которую он гнул. Выхожу из столовой и иду по коридору мимо помощников, которые даже не удосуживаются поднять на меня глаза. Звоню Эвелин с телефонного аппарата в коридоре. Она просит перезвонить позднее, напоминает, что сейчас уже ночь. Она вешает трубку, а я стою с трубкой, боясь ее повесить. Вот теперь те двое, что сидят возле двери, заинтересовались, теперь они наблюдают.