Призрак Шекспира

6

Еще не было семи утра. Окончательно проснувшись, он подумал, что прошедший день был не таким бездарным, как другие на этой неделе.

Его гостья спала, раскинув руки над тонкой простыней, лицо ее было такое, будто и не спит, что-то сказала во сне, но он не услышал, что именно. Скажет, если запомнила сон. Он отбросил простыню, увидел в утреннем свете то, что видел в вечернем. Она проснулась, но не боролась за независимость и не цеплялась за остатки сна.

Затем побежала в ванную, а Василий Егорович стал под струи воды: в доме рядом с просторной ванной была поставлена ​​полупрозрачная душевая кабина.

Оба одновременно вышли, вытирая остатки капель, Василий Егорович в который раз увидел совершенную фигуру Нины, чуть впавший живот, темный треугольник внизу, который он называл бермудским (Нина за это окрестила его хулиганом, потому что в этом слове ей слышалась грубая составляющая, известная ей со школьной науки здоровяка-старшеклассника), налитые здоровьем груди.

Они молча обнялись и постояли так немного, подбородком он касался затылка Нины — был выше на голову.

— Что у тебя сегодня?

— Прогон. И премьера. Я же говорила.

— Разве?

— Забыл? У тебя на столе должно быть официальное приглашение. Главное — приглашаю я. Или договориться о контрамарке?

— Действительно что-то выдающееся?

— Не знаю. Режиссер из нас все души повытрусил.

— Это, наверное, вся управленческая команду приглашена?

— Конечно. Событие планетарного масштаба. Шекспир в свете провинции двадцать первого века.

— Шекспир… Гм… Почему Шекспир?

— Мировая классика.

— Спасибо. Грандиозное объяснение. У меня образование техническое, однако, кто такой Шекспир, догадываюсь.

Нина засмеялась.

— Этого достаточно. То придешь?

— Если не будет форс-мажоров.

— Никаких мажоров. Буду для тебя играть…

Нина встала на цыпочки, поцеловала Василия в щеку.

— Побрейся, колешься…

Водитель повез заслуженную артистку Нину Пальченко в город, а глава администрации, по журналистской терминологии губернатор, Василий Егорович Емченко, побрился, надел темный костюм, рубашку в мелкую полоску, пристроил галстук в фиолетовых тонах, взял телефон, чтобы пожелать доброго утра жене.

За пятнадцать лет, прошедших со дня их свадьбы, особенно за последние два года, Марта привыкла к одиночеству в кровати. Еще когда они вместе жили в столице и Василий без устали продвигался, сначала медленно, а потом все динамичнее, по ступеням власти, он просиживал ночи, готовя срочные бумаги в Кабмине, а затем в администрации Президента, и это стало нормой их супружеской жизни. Марте никогда не приходило в голову, что кроме служебного долга у мужа могут быть другие причины днями, а иногда и ночами не переступать порог квартиры. На их детей, мальчика и девочки, уходило все ее время, матерью она была по призванию. Если бы у них не было детей, возможно, у Марты появилось бы чувство одиночества, пустоты в жизни, а то, гляди, подозрительность да ревность свили бы гнездо в ее здравомыслящей голове, а так за постоянными заботами сначала о здоровье и благополучии, а дальше о школьных успехах потомков ей некогда было предаваться глупым мыслям.

В отпуск — это было железное правило — они ездили всей семьей, и этого курортного месяца вместе с мужем и детьми Марте хватало надолго.

Брать семью на Слобожанщину, куда он был назначен для наведения порядка (так и сказало первое лицо государства при короткой встречи с глазу на глаз: «Наведи порядок, Василий Егорович, полагаюсь на тебя»), Емченко не стал. Оснований на то было больше, чем достаточно: во-первых, судьба губернатора всегда непредсказуема, местные деятели во все времена ревностно относятся к «варягам», мало ли что могут придумать, чтобы избавиться от пришлого, если он начнет наступать на мозоли; во-вторых, оставлять приличную столичную квартиру в престижном районе было бы — по меньшей мере — опрометчиво: никто не знает, какие неожиданности может подбросить жизнь; в-третьих, дети учатся в гимназии высшей категории, провинция никогда не даст такого уровня образования, что бы там ни говорили; и в-четвертых, минимум раз, а то и больше в месяц приходилось бывать в столице, контактов в телефонном режиме с президентской командой и с кабминовскими генералами было недостаточно. Так, он говорил в шутку жене: «Считай, вышла замуж за дальнобойщика, неделю в рейсе, два дня дома». Марта делала вид, что воспринимает мужнин юмор, только как-то сказала так, между прочим: «Интересно, что ты будешь делать, когда перестанешь свою фуру гонять? Ваши фуры, кажется, ремонту не подлежат: или на металлолом, или…» Выяснять, что именно стояло за вторым «или», Василий не стал, однако, отдав должное здравому смыслу жены, отшутился: «Когда-нибудь, может, переквалифицируюсь в диспетчера. Хоть так, хоть сяк перспектива одинакова: от сидячей работы сама знаешь, что и на чем бывает».

Возможности аварии, карьерной катастрофы Емченко не предполагал, шестым или седьмым специфическим аппаратным чувством предвидел призрачные, туманные препятствия, гипотетические опасности и находил те варианты решений, действий или противодействий, которые давали оптимальный результат.

До поры, когда началась его управленческая карьера, Василий Емченко успел окончить аспирантуру при политехническом и защитить кандидатскую. Возможно, и дальше ему стелился бы научный путь, но молодой кандидат решил совместить теорию с практикой и пошел работать на относительно молодое предприятие электронной промышленности. Там подхватила его волна народного энтузиазма, сопровождавшая решительные перемены общественного климата. Емченко, завсегдатая митингов, при случае хорошего оратора, заметили. Участковый инженер к тому же был квалифицированным специалистом, и ничего удивительного в том, что вскоре он заменил специалиста старой школы в должности главного инженера, не было. Дальше — пошло-поехало: городской совет, где он занимался проблемами компьютеризации образовательных учреждений, целых отраслей хозяйства, а дальше — неожиданное предложение баллотироваться в Верховную Раду.

Четыре года депутатства в тогдашнем парламенте дали Василию большой образовательный опыт, его позицию сторонний наблюдатель мог бы назвать центристской, потому что Емченко не из осторожности, а только руководствуясь здравым смыслом технократа, а не гуманитария, не заострял политические страсти. Выступая с депутатской трибуны, обращал внимание на вещи более существенные: экономическое здоровье страны, необходимость модернизации всего разнообразного хозяйства, улучшения исполнительской дисциплины на всех уровнях управления. Он никогда не был членом некогда единой и единственно мудрой партии, поэтому его не освистывали, когда он предупредил, что непродуманная, ковбойская капитализация, приватизация — угроза для экономики, построенной на других принципах, и требовал надежных механизмов, маяков контроля в море свободного рынка. Коммунисты ему аплодировали, и зря, потому что и железные тиски плана Емченко считал неэффективными, и предметно доказывал это под аплодисменты ожесточенных оппонентов, сторонников импотентной и поэтому воинственной общественной утопии.

Когда срок депутатства истек, молодому энергичному человеку показалась заманчивым предложение о работе в Кабмине, но он не стал баллотироваться во второй раз, а пошел на определенный участок работы — в управление энергетикой. В это время Емченко к своему кандидатскому диплому добавил еще документ об окончании управленческой академии, сделал этот шаг без подсказки, словно предчувствовал, что это будет не лишним.

Статный, высокий, хорош внешне, атлет с густой каштановой шевелюрой на фоне кабминовских кадров, в основном низкорослых, через одного лысых или лысоватых, с плохо скрытыми брюшками, однако находчивых, вышколенных, железноглазых, выглядел преподавателем физкультуры в учебном заведении для лиц с физическими недостатками и это было причиной лишнего и недоброжелательного любопытства коллег не только к его деятельности в отделе, но и к биографии «красавчика», его семейным делам, в общем — к частной жизни. Когда попытки найти какой-либо изъян в биографии или поймать Емченко на чем-то таком, что могло бы служить компроматом, ничего не дали, а благосклонность начальства к специалисту стала очевидной, коллеги начали набиваться к Василию Егоровичу в друзья, но особого успеха это не имело. Так же ничем не кончались попытки втянуть Емченко в разговоры с политическим привкусом или в споры вокруг деятельности того или иного министра и уровня его компетентности. Нет, Василий Егорович не играл в грибоедовского Молчалина — просто несколькими фразами давал понять, что не относится к тем, кто, на манер обласканной челяди, все равно норовит замарать своего господина. Делал он это так искусно, что лишь впоследствии коллеги начинали понимать, что камни, брошенные Емченко как будто наугад, падают на их город.

В администрацию первого лица Емченко был приглашен в повелительном наклонении: президент не видит другого человека на предлагаемом месте, а это доверие и честь, что перевешивает любые личные интересы, отнестись к предложению с сомнением или с какой-то настороженностью означает почти предательство национальных интересов. О национальных интересах Василий Егорович по самое никуда наслушался еще в парламенте и знал, что эту карту вытаскивают из рукава нечистые на руку игроки, какой бы масти они ни были — красной, желто-голубой, бело-голубой, и только добившись своего результата, сразу забывают о патриотической риторике, которой только что терзали уши украинцев.

Новая работа поначалу забирала все спрессованное время, причем не сама она — здесь Емченко был как рыба в воде, — а изучение сложной диспозиции и взаимоотношений между составляющими президентского аппарата. К тому времени он знал, как опытный священник Священное писание, что успех на новом месте гарантирован не профессионально сделанным, а знанием, кому, какие, насколько результаты его деятельности будут полезными, а кому — наоборот.

Емченко остался среди немногих специалистов среднего звена, которые не лишились своих мест после смены хозяина главного кресла. Более того — новое первое лицо повысило ценного работника, дало ему больше полномочий и иногда проявляло признаки доверия. При таких обстоятельствах назначение Емченко на место человека, который был ярым оппонентом нового президента и размахивал над областью флагами других цветов, могло быть прогнозируемым: областные администрации, прежде всего люди, их возглавлявшие, проходили беспощадную процедуру люстрации, оппоненты шли в отставку, назначались новые люди. От них ожидали успехов в хозяйствовании, укрепления кадрового корпуса и — самое главное — безоговорочной преданности.

На Слобожанщину Емченко приехал во всеоружии: изучил личные дела руководителей области, которые остались на месте после кадровой чистки, досконально проштудировал хозяйственные отчеты и профессиональные оценки этих реляций, взвесил плюсы и минусы жизнедеятельности области, особенности края, ответственность за успешность которого отныне ложилась на его плечи.

Первый год нового назначения Емченко провел на колесах автомобиля, в вагонах местных и транзитных поездов, на борту вертолета. Совещания проводил короткие, останавливал попытки демагогии мрачной фразой «Мы не на митинге», не выпускал из виду ни сельское хозяйство, ни строительство, ни пищевую отрасль, ни индустрию, особенно работу гиганта машиностроения прошлых времен, приватизированного при руководстве предшественника его предшественника; не стоило бы думать о том, чтобы вернуть предприятию его прежний статус, но Емченко искал пути к этому, чем нажил влиятельных врагов — вплоть до анонимных писем с угрозами, авторов которых клялись найти милиция и прокуратура, конечно же, без всякого результата.

В квартире, выделенной ему, Василий Егорович почти не бывал, часто ночевал в комнате отдыха за просторным кабинетом, оборудованной вполне прилично для трапперского быта, как называл он свой нынешний образ жизни.

Только летом следующего года, в жаркий июльский день, попросив секретаршу принести холодной воды, он подумал, что такой гонки и ежедневного напряжения в дальнейшем может не выдержать, и вспомнил о загородной так называемой губернаторской резиденции, «освоить» которую ему не раз советовали ближайшие коллеги — заместители.

— Там же провести ночь — здоровья на неделю приобрести. Лес, озера, воздух сказочный. Час дороги — и вы в раю. Сидор Ковпак знал, где партизанское движение начинать. Некоторые землянки, кстати, до сих пор сохранились. Не мемориальные — натуральные. Время, конечно, над ними поработало, но если захотите скрыться от потасовки, то с удовольствием.

Соблазнительные тирады наконец подействовали, и Емченко в кои то веки начал посещать этот поистине сказочный уголок, тем более что резиденция была оборудована не хуже пятизвездочного отеля.

Телефон в Киеве долго не отзывался, Василий уже хотел выключить мобильный, когда Марта наконец ответила.

— Была под душем, не слышала, Василий. Как ты?

— Как всегда. Что там у нас? Как дети?

Емченко удивлялся себе: будто и не выпорхнула только что с его кровати любовница — голос ровный, спокойный, рассудительный.

— Когда приедешь? Дети соскучились.

— А ты?

— Я тоже. Тебя уже месяц не было.

— Работы по горло. Как там, в столице? Что люди говорят?

— Очередей нет, денег мало — ничего нового. Да и общаюсь я с такими же мамашами, как сама, а мы народ специфический. Моя информация необъективна.

— Серьезная ты женщина, Марта. В гимназии все в порядке?

— Отличники наши детки. Так когда будешь?

— Как позовут. Думаю, вскоре.

— Звучит обнадеживающе.

В голосе жены Василий Егорович почувствовал нотки если не недовольства, то как минимум — усталости.

— Ты здорова, Марта?

— В полной мере. Дети тоже. Все в порядке, Вася. Твои дела как?

— Все как положено. Я тебя обнимаю.

— И я… Счастливо.

От разговора у Емченко остался неприятный осадок: впервые за их брачную жизнь он пустился во все тяжкие, а главное — не почувствовал и намека на угрызения совести, которые должны хоть как-то подать голос. Что с ним? Кожа одеревенела? Сердце окаменело?

Вряд ли он влюбился в Нину, красавицу с бархатным голосом и фигуркой выпускницы. Почему же тогда, едва проводив любовницу, вспоминает прошедшую ночь как подарок судьбы, а не как пикантное приключение, что иногда случаются с мужчинами его рискованного сорокапятилетнего возраста? Почему, зная, какие опасности создает себе, будучи свидетелем краха служебного пути коллег, обвиненных в прелюбодеянии, их падения на низшие уровни жизни и их деградации, позволил себе пренебречь предохранительными сигналами и продолжал тайную связь с женщиной, прекратить которую собирался после первой же ночи с нею, — слишком большие неприятности подстерегали не так ее, как его, первое лицо в местном табели о рангах, креатуру президента?

Василий Емченко не имел ответа на это. Слишком привлекательным был запретный плод, и желание ощутить его вкус еще и еще раз пересиливало аргументы здравого смысла.