Призрак Шекспира

7

Емченко увидел Нину Пальченко на сцене местного театра во время концерта, посвященного Дню независимости. Обычно он посещал только торжественные части подобных мероприятий, сидел в президиумах, выступал, а потом находил повод, чтобы не оставаться на хороводы и романсы. Во время депутатства и находясь на государственной службе посетил не один десяток подобных мероприятий, спланированных в основном по неписаным шаблонам. Постановщиков спасал высокий уровень художественных коллективов и исполнителей; на праздничные концерты приглашали столичных звезд и — для антуража — что-то стоящее из провинции. Никто не отказывался от участия в транслируемых на всю страну помпезных концертах (разве что болезнь тенора или баса становилась помехой), ибо все знали, что это возможность получить или звание, или награду на блузку или отвороты пиджака, а еще лучше — когда-нибудь в будущем иметь неофициальное приглашение в общество сильных мира сего, где, ублажив эстетическую жажду присутствующих, можно решить свой больной вопрос, неподъемный любыми другими способами.

В августе прошлого года Емченко немного задержался, ища случая, чтобы незаметно исчезнуть из зала, и эта задержка стоила ему часового сидения на шероховатом кресле: городская культуртрегерша, яркая крупногабаритная блондинка, взяла его под руку и почти силой удержала от запланированного побега.

— Вы, Василий Егорович, извините, конечно, не обращаете внимания на нашу культуру. Понимаю, понимаю: загружены как никто. Не знаю, как вас на все хватает, но, Василий Егорович, не на всё. Я не буду просить у вас дотаций на культуру — просто побудьте в зале, посмотрите, послушайте. В чем-то и мы можем посоревноваться со столицей, даю слово.

Емченко ничего не оставалось, как улыбаться и под конвоем надушенной блондинки, командира подразделения культурного фронта, сесть в первом ряду.

Если бы номер Нины Андреевны Пальченко был во втором отделении, вряд ли какая-то другая возможность свела бы их так коротко как сейчас, потому что со второй части пышной и обширной импрезы Василий Егорович ушел, сославшись на неотложные дела.

Дама от культуры нашептывала на ухо Емченко информацию об ансамбле, чтецах и солистах, о постановщике концерта, о художественном руководителе областного театра Петриченко-Черном, а когда объявили выход Нины Пальченко, произнесла вслух:

— Наш соловей!

Нина действительно пела замечательно, аплодисменты долго не утихали, она вышла на поклон, но петь что-то другое не стала: как объяснила дама от культуры, у каждого исполнителя — только один номер, это железное правило.

Актриса приглянулась Емченко, он охотно еще послушал бы ее, полюбовался бы красивым лицом, длинным концертным платьем с разрезом спереди, который давал возможность увидеть стройные ноги выше колен. Что-то похожее на охотничий мужской интерес, атавистический и непреодолимый, вспыхнул в нем на миг. Он хотел расспросить у своей соседки об этой актрисе, но вовремя спохватился: подобные вещи непременно станут предметом перешептываний, и их источником станет вот эта пышнотелая защитница редутов культуры.

Повседневная хлопотная канитель унесла с собой впечатления Василия Емченко от концерта и певицы Пальченко надолго, но как-то в списке записавшихся на прием, он увидел фамилию художественного руководителя театра Петриченко-Черного и воспоминание о красавице в концертном платье с разрезом порадовало его душу. Визит режиссера он отложил на завтра, зато велел аппарату срочно предоставить данные о заведениях культуры, а отдельно — об областном театре, его бюджете, репертуаре, труппе, руководителе.

Емченко поняли правильно, и вскоре у него на столе аккуратной четырехгранной пагодой возвышались личные дела, а сбоку лежала справка о сети еще живых клубов (их осталось немного), количестве сплошь частных кинотеатров, о народных театрах, ансамблях, картинных галереях, музеях, библиотеках — вплоть до плачевных школьных, о районной и городской прессе, телевизионной студии. Завершалась справка дописанным, очевидно вдогон, перечнем памятных мест области, памятников историческим и культурным деятелям края — со времен революции 1917 года, советской эпохи и новейшей постройки в честь независимости государства.

Заботливая рука аппаратчика вывела также бюджетную цифру, которая касалась области (черт побери, как еще это назвать!) культуры, а рядом — общую цифру областного бюджета. Процент тоже был выведен — с точностью до третьего знака после запятой.

Просмотрев эту канцелярскую писанину, Емченко расшевелил папки с личными делами и вытащил одну.

После казенного жизнеописания Петриченко-Черного (придется с ним разговаривать, поэтому должен что-то знать) он докопался до биографии Нины Пальченко. Незаслуженно, а не народная. Двадцать восемь лет. Замужем. Высшее театральное образование. Пальченко, Пальченко… Василию Егоровичу фамилия была откуда-то знакома. Постой, постой… Полковник Пальченко, начальник военно-технического училища, еще в начале работы его знакомили со всеми более или менее важными руководителями, в том числе с меднолицым крепким полковником инженерных войск… Неужели он — муж этой актрисы?

Емченко полистал личные дела народных и заслуженных актеров театра — их была горстка — и положил папку на стопку, потеряв интерес к этому занятию.

Петриченко-Черный, как и все записанные на прием, располагал десятью минутами, чтобы изложить свои проблемы, но следующему посетителю пришлось ждать очереди более получаса. Откуда главному режиссеру было знать, что побудило первое лицо администрации заинтересоваться проблемами театра? Он и не подозревал, что этот мощный снаружи человек с приобретенной уже репутацией жесткого руководителя интересуется не так финансовым состоянием театра и творческими планами коллектива, как ищет пути, чтобы стать ближе к одному лицу женского пола.

Из кабинета Емченко Александр Иванович вышел окрыленный: ему была обещана финансовая поддержка дополнительно к министерской, Петриченко-Черный должен был подать несколько кандидатур актеров на звание, ремонт помещения театра, что откладывался из года в год, становился реальностью: губернатор заверил, что за гастрольные месяцы — уже на следующий год — все сделают.

Александр Иванович пригласил Емченко на открытие сезона.

Театр начинал сезон остроумной, ироничной постановкой модной пьесы киевского драматурга, парадоксальной версии известного еще со времен Тирсо де Молина и Жана Батиста Мольера сюжета. Выбор Петриченко был вынужденным: остальные спектакли требовали хотя бы нескольких репетиций, а этот, довольно свежий, еще не выветрился из памяти исполнителей и постановочной части. К тому же действующих лиц в пьесе было немного, и это облегчало хлопоты.

Главную роль пожилого, если не старого соблазнителя женщин играл Олег Гардеман, юную девушку — Нина Пальченко, ее возлюбленного — совсем молодой актер. Следовало бы главного героя играть кому-то из старших актеров, хотя бы маститому Салунскому. Александр Иванович поначалу репетировал с ним, но или роль Михаилу Кононовичу не нравилась, или просто стар он был для динамичных мизансцен, придуманных режиссером, только ничего путного из этой попытки не получилось, и Петриченко-Черный обратил внимание на Гардемана. С Олегом дела пошли лучше, здесь было и неподдельное желание еще молодого актера сыграть персонаж тяжелой возрастной категории — это всегда в актерской среде считалось высшим пилотажем — и предложенный автором вариант рисунка роли. Трудности возникли с гримом, и в конце концов удалось состарить полное живой силы лицо Гардемана, чтобы оно не выглядело маской на сцене. К тому же светом руководил опытный мастер.

Весенняя премьера имела успех, о ней одобрительно отозвалась местная пресса, причем львиная доля комплиментов прозвучала в адрес исполнителя главной роли, а не постановщика или героини.

Тогда роман между Ниной и Олегом перешел границу идеальных отношений, но в театре никто и не подозревал, что между ними есть что-то вне профессии. Чтобы отвести от себя и от любовника даже тень возможных подозрений (в театре сотни глаз и ушей, такая уж это гнусная и сплетнеопасная сфера), Пальченко тогда притворно возмутилась, что газетные лавры были отданы преимущественно Гардеману, и не жалела резких слов в адрес партнера — так, чтобы все слышали и чтобы это было донесено до ушей Олега. Обычная профессиональная актерская недоброжелательность — кто же мог заподозрить, что это всего лишь дымовая завеса?

Нина не была настолько счастлива в супружеской жизни, и эту свою тайну держала за семью замками, потому что никто бы не поверил, что рядовая провинциальная актриса, какой она, двадцатидвухлетняя, впервые вышла на профессиональную сцену, может жаловаться на брак, который для многих местных красавиц в возрасте невест означал бы оправдание заветных желаний.

Бравый полковник Сергей Михайлович Пальченко, начальник мощного военного учебного заведения, по сути единственного такого в государстве, меднолицый здоровяк, всегда чисто выбритый, без всякого изъяна, с быстрыми и будто умными глазами, был старше Нины на десяти лет.

В свое время, в молодости, был женат, но тогдашняя его жена не выдержала быта, частых переездов, и после того как муж сделал ей замечание — мол, не полгода же собирать грязное белье, сдай хотя бы в прачечную, не мне же стирать воротнички, носки и носовые платки, — устроила типичную женскую истерику на таком уровне децибел, что слышали все жены офицеров, которые жили по соседству в оборудованном под жилье бараке, а потом упаковала свои нехитрые пожитки и сиганула к родителям, которые, кстати, давно присмотрели для нее достойную партию. Детьми они не обзавелись, поэтому капитан, которому все сочувствовали, это поражение на семейном фронте пережил легко. Служба у него складывалась, женщин после развода хватало, и так бы оно в его жизни продолжалось неизвестно сколько, кабы на очередной инспекции генерал, знакомясь с офицерскими кадрами, перспективными в смысле карьерного роста, не обратил внимания на капитана Пальченко. Вызвав капитана на беседу, генерал посмотрел на вытянувшегося офицера, пригласил жестом садиться и после долгой паузы изрек:

— Да, капитан. Получишь майора. Поедешь заместителем в училище. Дадим квартиру. Единственное условие — женись, как только приедешь по месту службы. Даю полгода. Не больше. Блядунов терпеть не могу. Ты, говорят, свою норму с этой дрянью перевыполнил. Берись за ум, а не за…

Таким оригинальным способом Пальченко получил новое назначение. Став вскоре майором, он с головой ушел в работу, не вылезал из мастерских, курсантских казарм, полевых учений. Начальник училища, ожидая выхода на пенсию, все возложил на молодого заместителя, и недаром: в приказах военного министерства училище упоминалось как образцовое.

За работой, ежедневной суетой майор Пальченко забыл о словах генерала о женитьбе — точнее, подумал, что это обычная армейская идиотская шутка. Ан нет — тот самый генерал приехал в образцовое училище и, увидев перед собой знакомое, твердое, с медным отливом, обветренное лицо офицера, спросил напрямую:

— Женился?

— Ищу! — вытянулся Пальченко.

— Что, искатель испортился? Я что сказал?

— Я не могу на любой, товарищ генерал… Работа к тому же…

Генерал посмотрел на офицера пренебрежительно.

— Даю еще месяц, майор. От неженатых — вся грязь в армии.

— Два! — вдруг вырвалось у Пальченко.

На том аудиенция закончилась, и майор приступил к решению проклятого вопроса. За рюмкой в ​​семье начальника училища он рассказал о своей проблеме. Жена начальника, полная, миловидная, добрая, какими почти всегда бывают женщины такого типа в ее возрасте, долго смеялась.

— Ну, дети, ей-Богу, дети. Тоже мне хлопоты! Вон, весь город переполнен невестами! Ты что, майор, всерьез этим озабочен? Вот армия! Сказал генерал — умри, а сделай.

И сам Пальченко не понимал, почему он, взрослый человек, должен выполнять дурацкую прихоть солдафона в генеральском мундире, который считает, что все неженатые, как он изящно выразился, — блядуны. И все же начал ходить в кинотеатр в центре города, притворно равнодушным взглядом посматривать на девушек и молодых женщин, прислушиваться к их щебетанию, к разговорам между ними и молодыми людьми, чтобы хоть немного приблизиться к кругу их интересов, манере общения — не хотел быть увальнем, если придется затронуть словом кого-то из красавиц.

Как-то в училище распространяли билеты в театр, и Пальченко в партикулярном наряде, от которого сильно отвык, сел в кресло третьего ряда, оглядываясь по сторонам. Публика не очень порадовала глаз — взрослые и пожилые люди, супружеские пары, только с галерки слышались звонкие молодые голоса.

Давали водевиль. Еще до открытия занавеса заиграл оркестр, настраивая публику на веселую волну, медленно вверх и в сторону поехал полог сцены, свет залил декорации, представление началось с танцевального номера, дальше запели женщины, наряжая невесту перед свадьбой.

Пальченко сидел близко, еще зачем-то и бинокль взял в гардеробе, так что ему были видны лица женщин в массовой сцене, густо покрытые гримом, подведенные брови, жирные мазки помады на видавших виды губах. А вот невеста была вполне естественна — немного пудры на лице, может, и все. Не нужны были этой красавице ни подведенные брови, ни искусственный огонь помады, ни капли атропина в глаза.

Майор думал, что эта актриса будет играть главную роль, но ошибся: сцена приготовлений к свадьбе была этакой затравкой дальнейшего действа, говорилось в пьесе о судьбе и страданиях другой, старшей женщины, и бинокль Пальченко нашел лицо и фигуру молодой актрисы только в конце спектакля, опять в массовой сцене, где сельский народ, в основном его женская половина, грустно пел о надежде на то, что судьба наконец улыбнется людям и счастье не обойдет тех, которые заслуживают лучшей доли.

Пока Пальченко пешком добирался на свой угол в недавно полученную квартиру, еще не обжитую, похожую на филиал казармы, лицо молодой актрисы, которая так хорошо пела, то и дело возникало перед ним.

На следующий вечер, уже в парадной военной форме, майор снова сидел в зрительном зале. Вчерашний спектакль шел подряд три дня. Пальченко расспросил у контролерши, где служебный вход, дождался, когда актеры начнут выходить после спектакля, боясь одного: не узнать ее лицо ночью.

Над дверью служебного входа светила довольно яркая лампа, вокруг нее кружилась стая мошкары и ночных бабочек, внизу, под тремя ступенями, стоял с немного увядшим букетом меднолицый майор, пристально вглядываясь в лица женщин, выходящих поодиночке, парами и стайками по трое-четверо.

Он узнал ее мгновенно, как только Нина шагнула на крыльцо, под свет большой лампы-двухсотки. Кроме Пальченко у служебного входа толпилось с десяток театральных фанатов и фанаток, но майор, стоящий за их спинами, вдруг решительно раздвинул группу своими бетонными плечами и встал перед девушкой, как милиционер при исполнении своих обязанностей (так потом шутила Нина).

— Это вам, — сказал он командирским голосом и подал букет.

Майорские звездочки отблескивали крошечными золотниками, значки и две награды прятались в тени, лицо Пальченко было глупо-возвышенным, кисти рук казались Нине огромными — они такими и были.

— Позвольте представиться…

Пальченко назвал свое имя и отчество.

Нина стрельнула глазами на подружек, которые со стороны наблюдали эту сцену, тряхнула светлым венчиком волос и ответила:

— Нина.