Призрак Шекспира

9

Счастливая и тревожная пора, пока Нина делала первые шаги на сцене, пусть и провинциального, но настоящего профессионального театра, вспоминались ей иногда как радостно-беспредметный сон юной девушки, которая от каждого дня, да что там — от каждого часа — ждет оправдания романтических надежд.

Эта по-своему привлекательная полоса ее жизни отошла достаточно далеко — и во времени, и в понимании ею того, что в театре, на этом алтаре Мельпомены, как и везде в жизни, достаточно теневых сторон, и здесь хватает потаенных и явных соревнований за первенство, за успех любой ценой, даже за копеечные материальные выгоды, и алтарь в любой момент может стать не святым, а лобным местом.

До сих пор, особенно после замужества, Нине Пальченко удавалось обходить мелкие и крупные коллизии в труппе; она не работала локтями, чтобы напроситься на роль, не становилась на ту или иную сторону, когда возникали внезапные, часто бессмысленные противостояния, не принимала на себя роль третейского судьи, когда ей хотели это навязать — словом, старалась быть только актрисой, надеясь, что в конце концов за второстепенными придут роли первые.

Когда Петриченко-Черный отдал ей главную роль, что в течение двух сезонов была за его женой, Нине показалось наконец, что из-за туч выглянуло солнце, пришел ее желанный час, отныне горизонт стал шире, небо выше, воздух чище. Но состояние эйфории продолжалось недолго: впервые она почувствовала холодок в отношениях с актрисами-коллегами, которые еще вчера почти навязывались ей в подруги, и всегда далекая от каких-либо колебаний температуры в труппе, такая себе небожительница местного масштаба, народная артистка Тамара Третьякова только делала вид, что равнодушна к успехам молодой актрисы и распределению ролей ее мужем.

Знакомство с Емченко и его прозрачные намеки на мажорное течение ее карьеры вряд ли были стечением обстоятельств или же проявлением искреннего, простецкого восторга ее актерскими способностями. Безошибочная женская интуиция подсказывала ей, что благотворительностью и бескорыстием здесь не пахнет. Но думать о плате за возможные благодеяния Нина не стала — пусть как будет, сама — ни шагу.

Нина рассказала мужу, что губернатор подвозил ее домой, говорил комплименты — зачем Сергею узнавать об этом от кого-то из коллег?

— Меня знакомили с Емченко. Давненько уже, когда он еще только становился на область. Основательный мужик. Говорят, в фаворе у президента, а там кто знает. Чего это он так любезен?

— Случай. По дороге подвез.

— Ничего такого, Нина?

Сергей иногда демонстрировал нечто похожее на хозяйскую ревность — таким образом он проявлял свои чувства. Это всегда смешило Нину — с тех пор, как он заботился на даче об Олеге и дал ему старую командирскую накидку, на которой…

— Ничего такого, он воспитанный человек.

Зато Олег, будучи свидетелем внимания Емченко к любовнице, устроил ей сцену.

— Ну, как тебе наш губернатор? Любовь на заднем сиденье, как в Голливуде?

Нина вспыхнула.

— Слушай ты…

От обиды и ярости ей не хватало слов, но они нашлись.

— Ты свинья. Грязный кабан. Пигмей. Кто тебе дал право?

И раньше в их отношениях случались неожиданные землетрясения, но они не достигали двух-трех баллов, а в этот раз дошло до всех двенадцати по шкале Меркалли, несмотря на то что и он, и она говорили вполголоса, а не срываясь на крик, и лица их излучали спокойствие — оба помнили о том, что в театре почти всегда есть невидимый третий, любопытный и безжалостный.

Нина сердилась вполне искренне, хотя где-то в глубине души, как почти каждая женщина, уже знала, что встреча с Емченко непременно будет иметь то продолжение, о котором грубо сказал Олег. Она должна была признать, что мужчины тоже предчувствуют опасность, но выслушивать бред ревнивца не собиралась.

Они стояли в пустом фойе, Нина на всякий случай глянул слева направо, чтобы убедиться, что они действительно здесь одни, и сказала напоследок, не дав Олегу возможности второй раз открыть рот:

— Я не твоя собственность. Запомни. Лицедей… До новых веников будешь помнить.

В тот же вечер она хотела звонить Василию Егоровичу, но передумала: получилось бы так, что навязывается. Но для себя решила твердо, что тем собачьим свиданиям с Олегом — неизвестно где и неизвестно как — надо положить конец. Это в начале он был нежнее ангела, а теперь герой-любовник решил, что имеет на нее права. А дудки!

Конец сентября был теплее августа. Дни еще не настолько укоротились, чтобы людям не хватало времени понежиться под еще горячим солнцем, на реке было полно купальщиков, вечера хранили остатки дневного тепла, лишь ночью можно было почувствовать, что осень вот-вот начнет хозяйничать по-своему.

Полковник Пальченко убыл на полевые стрельбы, в среду и в четверг Нина в спектаклях занята не была, и она набрала номер мобильного телефона, отпечатанный на прямоугольнике из плотного картона.

— Я пришлю машину. Через четверть часа. Водитель Владимир Николаевич. «Лексус» помните?

Автомобиль прошел центр города, быстро оставил позади дома пригорода и выехал на загородную дорогу, набирая скорость.

— Куда это мы? — спросила Нина, немного озадаченная таким развитием событий. — Я думала…

— Василий Егорович ждет вас в загородной резиденции, по-нашему — даче. Он разве не сказал? Это недалеко. Он там работает.

Нина пробормотала что-то вроде фразы о плохой связи и сказала себе: «Не будь дурой».

Кроме Емченко и водителя на служебной даче словно никого не было, однако стол на веранде был накрыт, блюда накрыты белыми бумажными салфетками. Владимир Николаевич загнал машину в гараж, метрах в пятидесяти от дома, и растворился в лесу, который начинался сразу за дачей. Сквозь подлесок и стволы сосен просматривали поодаль стены и крыша еще одного, существенно меньшего домика.

Василий Егорович в светло-сером спортивном костюме с выпуклыми буквами «Champion» на куртке выглядел если не как атлет-тяжеловес, то, по крайней мере, как тренер команды.

— Вас не шокирует моя экипировка? — спросил он, увидев, если не иронию, то удивление в глазах Нины. — Могу переодеться. Однако, есть другой вариант. Переоденьтесь вы, Нина, и, если нет возражений, после ланча можем пойти за грибами. В лесу полно опят. Любите грибы собирать или равнодушны к такой забаве?

— Грибы? — переспросила Нина. — Не помню уж, когда последний раз была в лесу. Разве что школьницей.

Емченко повел Нину в комнату, где все было приготовлено: новенькие кроссовки, толстые носки, тренировочный костюм оранжевого цвета.

— Может, в душ после дороги? — спросил Василий Егорович перед тем, как оставить Нину одну. — Двери рядом. Вода горячая и холодная. Там и полотенца, и простыни.

Нина кивнула, но не спешила воспользоваться предложением. «Еще не вечер», — подумала она, беря на вооружение защитный черный юмор, хотя пока не было оснований для мыслей о защите. Она быстренько переоделась, удивляясь, что и кроссовки, и костюм были именно ее размеров.

— Как вы угадали?

— Что именно?

— Размеры. Как будто кто-то мерку снимал.

— А я на глаз. Подошло? Очень рад.

— Может, в вашем роду портные были? Или учились?

Емченко улыбнулся.

— Я с вашей костюмершей не общался, успокойтесь. А были ли портные в нашем роду? Были. Бабушка шила, полсела обшивала, сестра у меня портниха, всех своих детей обшивает. Четверо у нее.

— А у вас, Василий Егорович?

Они заканчивали обед, запивая еду красным испанским вином. Нина заметила, что Емченко пьет вино по глотку, совсем не так, как другие знакомые ей мужчины — как воду.

— У меня двое. Парень и девочка. Джентльменский набор.

— А почему…

— Почему семья не со мной? Так удобнее и им, и мне. Должность не вечна, я здесь по горло в делах, это сегодня дал себе немного свободы. Спасибо вам.

— За что?

— Посетили, успокоили. Так что, махнем в лес?

— А… а вам можно так, без никого?

— Вы об охране? Пустое. Никакой опасности. Я сам еще как будто при силе. Не волнуйтесь, Нина. Вам охрана обеспечена. В моем лице.

— Тогда действительно я спокойна.

Лес был опутан паутиной, длинные нити основы вверху и внизу то тут, то там были искусно перевиты радиальными и круговыми узорами, густые сети в снопиках солнечного света переливались цветами радуги, а в тени паутину не заметил бы и самый зоркий представитель мушиного и комариного племени. Нина уже несколько раз попадала в паучьи сети, ахала, смешно вытряхивала седенькие пряди из волос, обирала паутину с лица.

Наконец они вышли к вырубке, где Василий Егорович обещал россыпи грибов.

— Теперь смотрите внимательно, Нина, под пеньки, между ними не торопитесь. Скажите правду, вы когда-нибудь охотились на грибы? Что-то мне кажется…

— Не кажется. Мы жили в степи, какие там грибы…

— Ну, тогда причащайтесь. Смотрите, как надо резать.

Он под носом у Нины, не заметила рядом с собой целую семейку, аккуратно срезал опята и положил грибы в ее плетенную из лозы корзину — и это было в дачном хозяйстве.

За пару часов их кузовки были полны.

На обратном пути Емченко расспрашивал Нину о родителях, о детстве, и делал это так естественно и ненавязчиво, что Нина не заметила, как ее внутренняя настороженность, возникшая еще по дороге сюда, растаяла, испарилась. Ей показалось, что они с Василием Егоровичем знакомы неизвестно сколько и по-доброму, что он ей как будто старший товарищ, которому можно довериться, с которым легко и надежно.

Но когда они зашли в дом, опаска снова зашевелилась. Согласившись приехать сюда, она должна была быть готова к чему угодно и не могла искать пути к отступлению. Это было бы просто смешно: взрослая женщина приехала к еще более взрослому мужчине, который ей явно симпатизирует, для того чтобы насобирать грибов, съесть солянку и антрекот, поговорить о погоде и международном положении, а затем помахать мужчине, который пообещал ей не что иное, как звание, веселой ручкой из окна машины, отвозящей ее, целую и невредимую, к стенам семейной крепости.

Емченко смотрел на гостью.

— О чем вы думаете, Нина?

Она подняла немного виноватые глаза, будто он поймал ее на чем-то таком, о чем не стоило переживать при этих обстоятельствах.

— Хотите, угадаю? Вы думаете: неужели он заставит меня чистить это море грибов?

Нина засмеялась.

— Не угадали.

— Ну, если не о грибах… тогда о том, что будет сегодня дальше.

Поколебавшись, Нина решила не играть в прятки, ответила, глядя прямо в глаза Емченко:

— Да. Именно об этом.

Василий Егорович подошел к ней вплотную.

— Я скажу. Нам приготовят ужин. А дальше выбор ваш: или вас отвезут домой, или вы останетесь на ночь, и мы сможем еще и позавтракать вместе. Mы не дети, Нина, и я хочу, чтобы между нами не было недомолвок и игры неизвестно во что. Вы… ты мне очень нравишься. Я хочу быть с тобой и эту ночь, и все те ночи, которые подарят нам обстоятельства. Не говори мне о том, что замужем, знаю и так. Так же, как и ты знаешь, что я не свободен. Это ничего не меняет — по крайней мере для меня.

Он замолчал. Нина подумала, что сейчас он обнимет ее. Она бы не сопротивлялась, и пусть бы появились перед ней призраки мужа или Олега — она ​​послала бы их к черту, прежде всего — любовника, который порой становился ей неприятным, потому что иногда у нее появлялось ощущение, что она становится для Олега частью его игры во взрослого человека, состоявшегося как личность, знающего себе цену, но такого, который все чаще просит у нее денег и зачастую забывает отдать, а когда вспоминает, начинает жаловаться на проклятую нищенскую актерскую судьбу, вместо того чтобы заработать где угодно и не сгорать со стыда. И еще делает вид, что ревнует…

Василий положил руки ей на плечи. Ладони были тяжелые и теплые.

Утром домой Нину должен был отвозить тот же Владимир Николаевич.

— Доверяй ему, как мне, как себе, — сказал Василий Егорович. — Другие водители подконтрольные. И их вины в этом нет: таков порядок. А Николаевич свой.

— Значит, мы с тобой конспираторы?

— Еще какие!

Василий обнял Нину.

— Когда мы с тобой увидимся? И… увидимся?

— Странный вопрос.

— Почему же? А вдруг — что-то не так…

— Ты о чем?

Емченко молчал. Наконец до Нины дошло.

— Боже, ты как ребенок! Все, все так, Василий… До сих пор не могу привыкнуть без отчества.

— Ты чудо, Нина…

— И ты…

Виделись они редко, зимой — только несколько раз в его городской квартире, каждый раз это было связано с множеством трудностей, и тем острее становились их чувства.

Накануне восьмого марта в указе президента среди фамилий женщин, отмеченных за заслуги в той или иной области, Пальченко прочитала свою.

До сих пор Емченко и словом не обмолвился, что не забыл обещание.

Это произошло накануне дня театра, труппа устроила Нине овацию на коротком собрании, созванном Петриченко-Черным.

На афише премьерного спектакля «Король Лир», репетиции которого шли полным ходом, перед фамилией Н. Пальченко была наклеена полоска бумаги со срочно напечатанными словами: «заслуженная артистка Украины».

Полковник Сергей Михайлович Пальченко радовался за жену так, будто ей, а вместе с нею и ему, присвоили звание генерала.

— Надо, Нина, устроить банкет. Обязательно! Надо людей отблагодарить, конечно! Кто представление делал? Главный режиссер, дирекция? Управление культуры? Я правильно понимаю? Сделаем все честь по чести, в ресторане, по самым высоким меркам. У меня сын на ресторатора учится — так уж отец постарается!

Чего-чего, а житейской хватки, причем железной, у полковника достало бы на двух майоров.

«Знал бы ты, муж…» — вяло подумал Нине, а вслух сказала:

— Обо всем этом подумаем после премьеры, хорошо?

— Думать надо сейчас, а сделаем, когда скажешь, когда удобно будет. Это уж моя забота.