Прощай, творение

Глава 19

Калеб так и не может заснуть снова, а вот Айслинн спит, как убитая. Калеб смотрит на ее красивое лицо и борется с нестерпимым желанием разбить ей об голову хрустальную пепельницу с тумбочки. В пепельнице лежит недокуренная сигарета со следами ее алой помады, Калеб берет ее, вертит в руках. Потом подкуривает и с наслаждением затягивается.

За окном светлеет, и кошмар уже отступил, но все же Калебу не спится. Он предчувствует то, что вскоре случится. То, ради чего он на самом деле родился, ради чего сжег когда-то Чэрити Одли, ради чего жил сотнями лет.

Ощущение, как если найти под диваном последний кусок паззла, который уже отчаялся собрать.

Голова и глаза болят немилосердно, Калеб встает с кровати, проходится по комнате и ощущает легкую тошноту. Нет ничего отвратительнее бессонной ночи, будто внутри, в самом мозгу, скрутился и не желает раскручиваться какой-то узел, и от этого узла кругами расходится боль, сложно даже шевелиться лишний раз.

Впрочем, Калеб, кажется, готов выдержать что угодно. Лихорадочная радость придает ему сил. Калеб оглядывает комнату и думает, что, наверное, больше не увидит ее. Нет, его совершенно не мучают страхи, смерти он не боится, ведь он выполнит все, что скажет Шаул. Просто зачем ему теперь квартира, что это все для него такое теперь, когда он так близок к тому, чтобы больше не собирать сокровищ на земле.

Что-то внутри, что-то, что когда-то пыталось в нем понять и веру и Бога даже знает, что Господь не может этого хотеть, что он милосерден, а не жесток. Калеб давит в себе это грызущее ощущение, как назойливую мошку. Бессонница порождает сомнения, вот и все. Калеб слишком долго прожил без цели, без смысла, без веры во что-либо, кроме собственного голоса.

Калеб подходит к шкафу с книгами, достает оттуда ту единственную, которую изучил действительно хорошо за прошедшие лет двадцать. "Наше место на земле" авторства Калеба Мэйсона. Простая книга с простыми, доступными каждому выводами. Сколько людей ее прочитали? Миллион, два, три? У Калеба, наконец, есть для них для всех окончательный ответ. Калеб отбрасывает книгу, стекло жалобно звенит, но не вылетает. Даже на решительное признание самому себе в чем-то важном Калеб не способен.

Что до людей и их многочисленных вопросов? Нет для них места на этой земле.

Калеб заваривает себе сладкий, крепкий кофе. Завтрак употребить у него не получается никак, кусок не лезет в горло от волнения и недосыпа. Его последний шанс насладиться спокойствием мира. Калеб открывает окно настежь, высовывается почти по пояс. Машины начинают свое утреннее движение по дорогам, как кровь, неспешно разгоняемая в венах. Калеб смотрит вниз, на людей, спешащих куда-то, на раздуваемые ветром кроны деревьев, на погасшие фонари. Момент кажется ему каким-то удивительно величественным, во всем, что происходит внизу, в каждом листике, в каждом человечке, появляется вдруг смысл, истинное предназначение всего этого города, этой страны, этого мира. И Калеб знает его, а больше не знает почти никто. Он мог бы кричать об этом, предупредить людей, и ему без сомнения поверили бы.

Только нет силы, которая может остановить наступление Великого Года, бороться с ним бессмысленно, бесполезно. В неопределенном, неясном мире, окружающем Калеба с тех пор, как он пережил свой век, теперь есть четкие координаты. Калебу, наконец, есть чему следовать.

- Наслаждаешься тем, что все эти люди умрут по твоей вине? - спрашивает Айслинн. Калеб вздрагивает, потом оборачивается. Айслинн стоит, сложив руки на груди. На ней рубашка Калеба, закрывающая ее израненную спину. Айслинн садится на стол, некоторое время болтает ногами. Вид у нее не предвкушающий, скорее тоскливый. Так выполняют долг, когда не ждут уже никакой награды.

- Что ты делала ночью? - спрашивает Калеб. Айслинн зябко передергивает плечами от холода, и он закрывает окно.

- Я же говорила тебе. Это заклинание, которое я храню. Слишком опасное, чтобы иметь его запись в какой-либо иной форме. Слишком бесполезное, чтобы пользоваться им часто. Но, в конце концов, слишком могущественное, чтобы его забывать. О нем знаем только я и Ливия. А вырезала его на себе и вовсе только я. Учитель не доверил его ни Гуннару, ни Раду.

- Совершенно понятно почему, - говорит Калеб. - Я видел их с пару часов, но не доверил бы им и незаряженного пистолета.

Айслинн вздыхает:

- У меня прекрасные братья, Калеб. Ты никогда не станешь достоин ни одного из них. И, тем не менее, доверять им ритуал такой силы было бы неосмотрительно. Тьери не дал мне помнить это заклинание, но дал способ восстановить его с помощью зеркала, что я ночью и делала.

- Довольно надежно, - говорит Калеб. - Так в чем, собственно, суть этого заклинания?

- Дело в том, что Ритуал Общего Круга, за которым мы поедем, лишь поместит тебя в сеть, позволит тебе быть в ней сознанием, но не творить из нее магию. Тебя будут видеть, слышать, но ничего не произойдет, как и обычно, когда ты выступаешь по телевизору, и все вокруг недоумевают, что люди в зале в тебе нашли, - усмехается Айслинн.

Вот дрянь, думает Калеб, какая же она дрянь.

- А это заклинание распространит твое Слово. Теоретически - по всей земле. Оно связывает магию и сознание. Миг наивысшей свободы, ты будешь всюду и нигде. Вознесешься, сойдешь с ума, снимешь все ограничения. Твоя сила будет бесконечна, само твое сознание станет ей. Всего пару минут, но, думаю, этого будет достаточно. Заклинание свяжет тебя со всем миром, твой разум будет воспринимать все. Пару минут абсолютной открытости миру, абсолютной осознанности. Если в этот момент твой разум будет в спутниковой сети, у тебя не будет ограничений на воздействие. Ты сможешь говорить с каждого из телеэкранов мира, но не только говорить, как мог бы без ритуала, ты сможешь действовать через свое сознание. Творить магию прямо из телевизионной сети. Да, черт возьми, откуда угодно!

- Тогда почему это заклинание еще не использовал ни один больной колдун?

- Его единожды использовал и придумал мой Учитель. Думаю, каждый мечтал бы о минуте такой славы. Но, скажем, без сочетания с тем, что мы получим сегодня, для тебя оно было бы бесполезно. Для меня... пожалуй, я бы могла разломить земной шар напополам.

- Тогда почему все делаю я, а не ты? Зачем усложнять? - фыркает Калеб. А потом улыбается широко и радостно. Да она просто трусит. Айслинн замолкает, продолжая болтать ногами, задумчиво смотрит на свой аккуратный педикюр.

- Я, - говорит она. - Не хочу убивать всех этих людей. Я просто думаю, что обладая видениями, Тьери не зря доверил этот ритуал именно мне. Он хочет, чтобы я вернула его. Я хочу вернуть его. Ты хочешь убивать несчастных людей, чтобы исполнить миссию на этой земле. Исполняй.

Трусливая маленькая дрянь, вот и все.

И снова Калеба вдруг осеняет неожиданная мысль: какие они с Айслинн маленькие, несчастные, одинокие люди. Как она, в своей тоске по родному человеку, готова предать все, что тот ценил. Как сам Калеб мучительно не хочет быть ничтожеством, все больше утопая в грязи.

Калеб ненавидит подобные прозрения. Отчасти из-за них он и стал священником когда-то. Он смотрел на себя со стороны и видел все больное, неправильное, черное, глупое и низменное в себе самом. И ему хотелось это как-то изменить. И помочь другим измениться.

- Собирайся, - говорит Айслинн. - Давай сделаем все как можно быстрее.

Через полчаса они стоят у его машины, белого Кадиллака. Айслинн в алом платье с закрытой спиной, праздничном даже для нее, а Калеб в самом лучше своем костюме. Не сговариваясь, они оделись, как на торжество. Или, может быть, как на похороны.

Они едут в Бостон. После небольшой пробки на выезде из Провиденса, дороги расчищаются, и Калеб открывает окно, так что ветер бьет ему в лицо. Айслинн выжимает максимально возможную скорость. Калеб смотрит на нее, и ему кажется, что, может быть, она была бы рада разбиться, рада и его угробить. Будто бы сейчас Айслинн борется с желанием въехать в первый попавшийся столб. Калеб знает, что не справится с ее силой, поэтому просто закрывает глаза и наслаждается скоростью.

Они въезжают в Бостон к одиннадцати утра. Дождь в городе прошел и закончился, оставив после себя свежесть и холод, а также огромные лужи, которые вздымаются, будто воды моря под колесами машин. Они проезжают по мосту, металлические балки над ними скрывают небо. Город Бостон, уютный и строгий одновременно, встречает их аккуратными высотными домами, башнями бизнес-центров, нарочито неброскими и скромными, как и полагается постройкам Новой Англии.

- Ты знаешь, к кому мы едем?

- Знаю, - кивает Айслинн. - К одной современной колдунье, чье Слово - Информация. Я никогда не видела ее прежде, однако слышала о ней. В своем деле она - легенда, занимается поиском по информационным каналам, однако сама немного со странностями.

- И как зовут твою легенду?

Айслинн протягивает руку к бардачку, безошибочно определяя, что у Калеба есть здесь блокнот и ручка. Она пишет на листке, не отвлекаясь от дороги, вслепую огромный ряд нулей и единиц, перемешанных друг с другом.

- Что это?

- Так она себя называет. Я запомнила это на случай, если она мне понадобится. Это бинарный код. Я ничего в этом не понимаю.

- Ты хотя бы знаешь название.

- А я ведь старше тебя, Калеб. Есть над чем задуматься.

Бостон: оранжевый, коричневый, серый и бордовый, весь в теплых, несвойственных остальной Америке цветах, впускает их все дальше в свое нутро. Район, который им нужен, благополучным не назовешь. Крепкие кирпичные дома, оснащенные хлипкими пожарными лестницами, тесно стоят, прижавшись друг к другу. Некоторые из них обещают постель и завтрак, некоторые горят вывесками магазинов для взрослых или супермаркетов.

Они поднимаются в один из таких домов, ничем не отличающийся от остальных, и Калеб думает, надо же, вот здесь решится судьба человечества. Заплеванный подъезд, тусклые лампочки и запах сырого камня, вот что встречает Калеба на пороге его судьбы.

- Ты хотя бы знаешь, в какой она живет квартире?

- На чердаке, мой дорогой. По крайней мере, так про нее говорят. Она работает на чердаке.

- А что еще про нее говорят?

- Что она почти Вознеслась.

Они поднимаются по лестнице на последний этаж, а потом, оттуда, на чердак. Калеб ожидает увидеть, может быть, кого-нибудь вроде маленькой сумасшедшей бездомной в грязном, замусоренном помещении.

Но то, что он видит, поражает Калеба куда глубже, в самое сердце, своей чуждостью и странностью. Весь чердак оплетен проводами, уходящими к каким-нибудь устройствам. Ни одно из этих устройств не работает, по крайней мере, с виду, все они выдают ошибки - на экранах телевизоров белый шум, синие экраны компьютеров так же не внушают надежды, все электронные часы показывают лишь прочерки.

Ошибки, ошибки, везде ошибки, и отовсюду провода, образующие причудливую сеть, стремятся к фигуре в центре. Тоненькая, неопределенного возраста девушка в подросткового вида пижамке висит, удерживая хрупкое равновесие на этих проводах.

Калеб подходит ближе к ней, рассматривает ее лицо. Глаза у девушки открыты, но взгляд совершенно слепой, лишенный какой бы то ни было разумной мысли.

- Она точно та, кто нам нужна?

- Определенно, Калеб, - говорит Айслинн. - Посмотри на нее. Полагаю, она вполне похожа на ведьму, путешествующую в медиамире.

Калеб оттягивает воротник на ее пижамке, видит край шрама. По крайней мере, эта девчушка точно колдунья. Девушка никак не реагирует на его прикосновения, будто находится в коме.

Айслинн проходится между разнообразными приборами, останавливается напротив девушки и Калеба, а потом начинает цифру за цифрой называть то, что написала как имя девушки на листе бумаги в машине.

Когда Айслинн называет все цифры до одной, девушка дергается, будто приходит в себя. Хрупкое равновесие нарушается, и провода выскальзывают из-под ее кожи, она падает, некрасиво и неловко.

Приподняв голову от пола, она некоторое время пытается сфокусировать взгляд, потом говорит:

- Калеб Мэйсон, телеевангелист. Выступает в общей сложности пять лет. Ведет колонку в газете правого толка, издал мемуары. Последнее интервью - три месяца назад в журнале "Христианский День". Относит себя к баптистам, имеет ярко выраженные милленаристкие настроения.

Она некоторое время смотрит на Айслинн, хмурится и отводит взгляд. Айслинн улыбается, говорит:

- Я для нее слепое пятно.

Наконец, взгляд девушки приобретает осмысленность. Ее голос, казавшийся прежде совершенно механическим, меняется. Она говорит:

- Ну? Чего надо? Вы мне мешаете.

- Извини, - говорит Калеб, опешив. Довольно очевидно, что они ей мешают, но девушка говорит об этом открыто и безо всякого стеснения. - Как тебя можно называть?

Она тоже воспроизводит длинный ряд чисел, который Калебу никогда не запомнить.

- Но можно Тамзин, - добавляет девушка в конце. - Это то и значит.

У нее лицо типичной отличницы, но говор грубоватый и дворовый. Айслинн протягивает ей руку, говорит:

- Очень приятно, Тамзин. Я Айслинн.

- Угу.

- А это мой ученик Калеб. Мы пришли за помощью.

- Ой, ну только не это.

Тамзин стряхивает с себя остатки проводов, перезагружает один из компьютеров. Синий экран сменяется заставкой операционной системы.

- Мы можем хорошо заплатить, - говорит Айслинн.

- За что?

- За Ритуал Общего Круга. Покажи нам, как поместить сознание в сеть. Ты ведь это сейчас делала?

- Не совсем, но, предположим, - говорит Тамзин. Калеб подходит ближе к ней, Тамзин поднимает палец.

- Здесь везде камеры, так что лучше мне не угрожать.

Грубоватая и резкая, Тамзин, тем не менее, не производит впечатление злого человека. Она роется на полу, берет очки с толстыми линзами, напяливает на себя, поправляет указательным пальцем. Тамзин сосредоточенно строчит какой-то код в строке компьютера.

- Я и не собираюсь, - говорит Калеб.

- Тогда знайте, что я не даю моих секретов. Если вам что-то нужно, просите результат, а не средство достижения результата.

- У всего есть цена, - говорит Айслинн. - Я перекупала и продавала Ритуалы Общего Круга много лет. Назови свою цену. Может быть, дело не в деньгах. Может быть, тебе хочется узнать что-нибудь? Ритуал я готова обменять на ритуал.

Так вот чем ты, Айслинн, занималась все эти годы. Скупкой и продажей редкой магии.

Калебу даже интересно узнать, что именно может предложить девчонке Айслинн, но Тамзин вдруг мотает головой, поднимает вверх палец. Ноготь у нее обгрызенный.

- Очень быстро: нет. Мне еще нужно здесь все убрать. Вы же не думаете, что я здесь постоянно живу?

- О тебе говорят, что живешь.

- И как вы себе это представляете?

Айслинн с Калебом молчат. Калебу хочется засмеяться. Девчушка на сотни лет младше вычитывает их, как младшеклассников.

- Нет, - говорит Тамзин после паузы. - Я почти у цели. Я имею в виду ваше предложение. Мне не нужно чужой магии. Я люблю свою. Кроме того, я занята важным делом. Мне не нравится, что происходит, я чувствую в информационных потоках магию. Кто-то активно воздействует на мир, я хочу выяснить, зачем.

И тогда Калебу вдруг приходит в голову мысль простая и в то же время чудесная. Он говорит:

- Мы именно об этом. Мы хотим остановить Апокалипсис.

- Насколько мне известно о тебе, Калеб Мэйсон, ты поешь оды Апокалипсису, - говорит Тамзин недоверчиво.

- Тебе ли не знать, как строится шоу-бизнес, - отвечает Калеб невозмутимо. - Но реальный мир совсем другая штука. Магические вмешательства происходят не просто так. Голод, Мор, Война, Смерть...

Тамзин резко разворачивается к ним, вперяется взглядом в Калеба, глаза ее кажутся влажными и несчастными за линзами очков. Она ничего не говорит. Калеб продолжает:

- Мои астрономические вычисления показали, что приближается конец Великого Года, Тамзин. Кто-то подстраивает гибель мира.

Тамзин закрывает глаза, перечисляет:

- Исцеление корпуса инфекционной больницы номер один в Будапеште. Ограбление морга в частной больнице Земмельвайса, снова в Будапеште. Резня в лагере для военнопленных в Ливане. Ливан - ближневосточная Швейцария, государство на территории...

Тамзин замолкает, потом снова добавляет нормальным голосом:

- Простите. Кто-то творит большую, разрушительную магию, это правда.

Лицо у Тамзин становится действительно озабоченное. Ее явно волнует судьба мира. Даже висящую на проводах девчонку это волнует, думает Калеб. А потом говорит:

- Мы хотим остановить это, Тамзин.

Айслинн вскидывает бровь, но Калеб уже использует магию. Лицо у Тамзин не смягчается, но глаза, наконец, становятся очень и очень внимательными.

- Я хочу это остановить. Я знаю, кто совершает все это зло: дух, вселяющийся в колдунов. Я хочу найти его и уничтожить. Но, в отличие от него, мое тело материально. Я хотел бы очистить свое сознание от плоти с помощью твоего Ритуала.

Все девочки ведь любят трансгуманизм. А особенно девочка по имени Тамзин.

Калеб знает, что Тамзин уже у него на крючке. И она, сама того не подозревая, отдаст ему ключ от гибели мира, а вовсе не от спасения. Калеб подходит к ней ближе, и Тамзин вскидывает голову, чтобы на него посмотреть.

- Мне нужно это знание. Тот, с кем я борюсь, может поработить любого, у кого есть тело. Но не того, кто есть только разум.

Лицо у Тамзин становится очень и очень уверенное. Но она все равно спрашивает:

- И на что ты способен?

Калеб вкладывает в ответ всю магию, на которую способен сейчас, чтобы вызвать у нее веру:

- Я умею пленять духов. Дух - мое слово. Мне не нужно тело, чтобы ими манипулировать, но я не могу добраться до...

- Я уже поняла, - прерывает его Тамзин. Голос у нее такой скептический, что Калебу приходит в голову абсурдная мысль: сорвалась с крючка. Айслинн издает смешок.

А потом Тамзин вдруг резко встает, подается к Калебу, по-детски, как дети говорят с Сантой, нашептывает ему Ритуал.

И тем самым эта гениальная, глупая девчушка обрекает себя и мир. Из всех она, больше остальных связанная с сетью коммуникаций, конечно, будет первой.