Проще, чем анатомия

Глава 11. Федюхины высоты, 14–15 сентября 1941 года

Новое пополнение прибыло ближе к вечеру, приехало в том же грузовике, с теми же песнями. В расположении «части без номера» вновь сделалось шумно и многолюдно. Раиса внезапно догадалась, почему так хмуро и строго по уставу держался тот часовой, которого она встретила по прибытии. Девичьи-то курсы здесь как бы не месяц сидят! Своих бойцов командир небось пропесочил, да не раз, чтобы и глядеть в ту сторону не думали, если никто наряда вне очереди не хочет заработать. На минуту отвернись — и прахом пойдет дисциплина. Война отсюда еще далеко, солнце печет совсем по-летнему, а тут — девчата, три десятка веселых, бойких, молоденьких совсем, не знающих толком ни устава, никаких армейских порядков. И войны, по большому счету, еще не понявших.

Да, она прошлась по Севастополю в первый же день. Там дежурят на крышах, роют укрытия, каждый день выходят из бухты минные тральщики. Когда тяжелые мины уничтожают подрывом — весь город вздрагивает. Зенитки, прожектора, сирены… Но эти девчонки не видели того, что видела Раиса. Они еще не успели, ни разу, всерьез испугаться. Так что пока это никакая не воинская часть, хотя бы и без номера, а форменный пионерский лагерь, вроде того, где Раиса две смены вожатой была, когда в медтехникуме училась.

Стол и две длинных скамейки под маскировочной сеткой из столовой превратились в аудиторию. Сидели тесно, но уместились все.

“Снова аудитория. На этот раз на открытом воздухе — в Финляндии на воздухе не поговоришь. И с каждым разом курсанты — все моложе и зеленее, — Огнев обвел взглядом притихших слушательниц. — Этак я через пару лет школьников учить буду, типун мне на язык. Ну да ладно, какие карты сданы, теми и играем. По крайней мере одно не меняется — смотрят внимательно, слушать будут хорошо. Эх, месяца бы три на подготовку, вместо трех недель. Ну, ужмем вчетверо. Начнем, пожалуй…”

— Санитар должен знать и уметь многое, а у нас с вами на все три недели. Поэтому, учить буду, в основном, практике. Теорию вам придется осваивать самостоятельно, по учебной литературе. Будет сложно, будет некогда, но медицинский работник — даже санитар — что без теории, что без практики — как одноногий бегун. А кроме занятий, нужно будет втянуть вас в физические нагрузки. На вас, скорее всего, ляжет самая тяжелая часть санитарной службы — розыск раненых на поле боя и тот этап санитарной эвакуации, который впереди первого. Темы наших занятий будут такие: наложение повязок и жгута, в особенности, наложение их лежа. Шинирование, в первую очередь — подручными средствами. Перемещение по полю боя и стрельба. Марши. Погрузка-разгрузка раненых. Вопросы есть?

— Товарищ военный…

— Военврач третьего ранга.

Раиса, сидевшая с краю, обернулась на голос и подумала, что нет, не самая смешная она тут в части знания уставов. Вот, пожалуйста, Вера Саенко, ефрейтор уже, а тянет руку, как отличница в школе. Обращается к командиру и вовсе как первоклашка. “Господи, какая же мелкая! — Раиса пригляделась к щуплой, в круглых очках, и очень серьезной девушке, — Я ее в случае чего и одной рукой подниму. А кого и куда она дотащит? Надорвется с таким-то теловычитанием!”

— Ой, простите, товарищ военврач третьего ранга! Я читала про международные конвенции, они же запрещают нон-ком-ба-тан-там, — сложное слово Вера запомнила, но произнесла неуверенно, словно по книжке читала, — принимать участие в бою? И носить оружие?

На Веру удивленно зашикали. Что, мол, за чушь ты несешь? Сейчас тебя командир взгреет за соглашательство! Но командир глядел на нее задумчиво.

“Эх, сплошала медкомиссия. Очки с линзами чуть не в палец толщиной, шейка тоненькая, даже по военному времени ее и в нестроевые не стоило бы брать. Впрочем, если пробилась, Головина и Сивцева [* Таблицы Головина и таблицы Сивцева для проверки зрения], небось, наизусть затвердила, с честным лицом наврала, что сильная да выносливая… И любознательная, с хорошей памятью. Найдем применение, найдем…”

— Хороший вопрос, товарищ Саенко.

Шиканье и ропот сразу стихли.

— В двух словах не отвечу, так что подробности — сегодня вечером. Можно и нужно. Но с оговорками. Итак, приступаем. Достали индивидуальные пакеты… Что такое, товарищ ефрейтор?

— Они же стерильные! Их потом нельзя будет использовать!

— Разумно. Но есть более важная мысль. Вам нужно хотя бы по десятку пакетов вскрыть, чтобы руки сами все правильно делали. А большую часть повязок, разумеется, отрабатывать будем нестерильными бинтами. Индпакеты на войне расходуются миллионами, даже тысяча пакетов на обучение погоды не сделают. Индивидуальный пакет состоит из матерчатой оболочки…

Учились, старательно. РОКК или не РОКК, но как повязки накладывать, быстро усвоили. А вот с военной частью обучения выходило не так гладко. Впрочем, с ней и у Раисы не все аккуратно. Невелика казалось бы наука — передвигаться ползком. Всякий человек сначала ползал, а после уж на ноги встал. А поди ж ты — с непривычки тяжко.

— Быстрее, быстрее. Не спим, товарищи бойцы! На передовой вам так двигаться никто не даст. Головы не поднимать! Всего остального тоже!

Сам-то Алексей Петрович, даром что добрых два метра ростом, ползет, как капля ртути, вроде ничем особо не шевелит, от земли даже носа не отрывает, а как быстро ползет! А вот с Раисы уже семь потов. И с девчонок столько же. Особенно одной не давалось. Пухленькая, сдобная, покрупнее подружек. Все округлости ползти явно мешают. Да и филонит боец Мухина, как есть филонит! Все норовит на карачках проползти, чтобы быстрее. Тут даже у Алексея Петровича в конце концов терпение кончилось:

— Мухина! Куда опять жопу выставила?! Отстрелят… простите! Но ранения в ягодицы — и очень болезненны, и опасны. Плотнее к земле, пожалуйста!

Засопела, покраснела, заморгала часто. Но стала стараться. Кое-как управились. Дали время на перерыв, обед скоро. Перед обедом командир решил показать прием, который “отрабатывать пока рано, через пару дней начнем, когда хоть малость втянетесь”.

— Называют его “пожарный вынос” — так выносят пострадавших пожарные, а им приходится еще сложнее, чем санитарам. Коридоры узкие, и если пуля может мимо пролететь, то огонь и дым — нет. Разумеется, по полю так таскать раненого бесполезно, но по окопу, или за закрытием — можно. Товарищ Мухина, вы — условно раненая.

Мухина охотно и чуть-чуть с театральщиной упала, раскинув руки.

— Смотрите внимательно, как подхватываю. Завтра еще раз покажу, а послезавтра уже будете отрабатывать сами.

Алексей Петрович подполз к ней, ухватил ее за руку и за ногу, извернулся и внезапно встал с “раненой” на плечах. Даже не крякнул от натуги, хотя лицо покраснело — только Мухина пискнула от удивления.

— На показательных выступлениях лежащего так подхватывают с переката, — произнес он, по-прежнему с грузом на плечах, — Но это требует нетривиальной акробатической подготовки. И неженской силы. Внимание, Мухина, ставлю!

Мухина снова пискнула, оказавшись на ногах.

— Вот так. А теперь — мыть руки и обедать!

После обеда Раиса обнаружила, что ползала так усердно, что две пуговицы потеряла. Сунулась в палатку, к вещмешку за иголкой. А за палаткой, слышно, Мухина от досады носом хлюпает, девчата утешают.

— Ну что я сделаю, если я толстая? Я как ни поползу — все равно меня видно!

Подошла, на ходу заканчивая последние стежки:

— Будет тебе, красавица! Во-первых — не толстая, крупная просто. Во-вторых, учись сейчас, пока не стреляют.

— А у вас сразу получилось, товарищ старший сержант?

— Меня страх научил, — честно ответила Раиса. — Устав и все остальное я не больше вашего знаю, девчата. Фельдшером десять лет работаю, а солдатом только этим летом стала. Когда над тобой осколки по веткам чиркают, тут не захочешь — выучишься. Ты, Наталья, не просто ползти, ты в землю врасти должна, как трава. Ну или как… Ты же местная, рыбу в море видала, как она по дну идет, в камнях хоронится. Так и ты.

— Правильно! — улыбнулась худенькая рыжая девушка, — Наташ, ты камбалу знаешь? Вот и ползи, как камбала плавает.

— Я не могу как камбала, — под общий смех пожаловалась та, — она плоская, а я — нет.

— Да, ты у нас целый кит. Ну ничего, — успокоила подружка, — вот еще недельку так поползаешь, похудеешь.

До вечера опять шли занятия, теперь уже по медицинской части. Раиса приметила, что повязки накладывать у Мухиной выходит не в пример лучше, чем ползать. Аккуратная и все быстро запоминает. Училась, оказывается, на тех самых курсах РОКК, которые так часто врачи поругивают. Но видать, учитель хороший попался. Еще подружка ее старалась, та самая Вера Саенко.

После заката занятия прекращались. Ночь в Крыму приходит быстро, и не заметишь. Южное солнце упало за горы, будто уронили. И не сбежали еще последние отблески с колючих кустов, как Алексей Петрович объявил приказ по команде:

— Отряду — вечерний отдых до отбоя. На действия ночью я вас, товарищи, натаскать точно не успею, даже пытаться не буду. Кто устал до сил нету — разрешаю лечь спать. Кому нужно подшиться, письмо написать, еще что — в палатке керосинка. Не шуметь, спящим не мешать. Тамбур проходить так, чтобы наружу свет не падал. Для остальных — факультативное занятие в форме вечерней сказки. Ввиду сказки — разрешаю обращения не по уставу.

Это было что-то совершенно новое для всех, даже для Раисы. Не бывало, чтобы командир бойцам сказки рассказывал, пускай и в виде учений. Хотя если подумать, бойцы эти еще вчера в школу ходили.

Вот слизнули вечерние сумерки окружающий пейзаж, потонули в темноте горы, зеленые армейские палатки превратились в декорации к детской сказке в театре, разве что занавеса не достает.

На столе под навесом светил углями самовар, бросал красные отсветы на девичьи лица и Раисе снова вспомнился пионерский лагерь на Десне, в брянских лесах. Там тоже любили вот так собираться перед отбоем. Только вместо самовара на стол ставили фонарь “летучая мышь”, и пока Раиса читала читала своему отряду “Четвертый блиндаж” или “Приключения Тома Сойера”, вокруг стекла вилась тучей мошкара. Но тут дело другое, и фонарь нельзя — демаскирует, и сказка будет посерьезнее.

— Тему сегодняшней сказки подсказала нам ефрейтор Саенко. Давайте начнем с практики. “Боевой киносборник номер один”, “Трое в воронке”, все его видели? Посмотрим на него, товарищи, как на учебный фильм. Какие мы видим ошибки? Какие делаем для себя выводы?

Девчата притихли, как школьный класс, которому выдали задание по арифметике. Фильм-то видели, кто не видел, подружкам в двух словах рассказали, и про девушку-санинструктора, и про плененного немца, что застрелить ее пытался. Но как учебный его смотреть, понятное дело, никто не думал. Зашушукались, стали вспоминать, что и как было.

— Ползла неправильно, — вздохнула «рыба-кит» Наташа Мухина. Туго ей пришло на физподготовке, с непривычки и крепкому человеку ползком передвигаться сложно. — Стреляют, а она бегом. Пригибается только. Убить ведь могли.

— Правильно. Даже не пригибается, а вообще на четвереньках. Скорость — как ползком, а торчит — почти как стоя. И без каски! И обратите внимание, одна из санитарных сумок не то, что не пригнана, а болтается, будто за компанию с ней идет. Такого допускать нельзя.

— Нельзя с врага глаз спускать, если только он не мертвый, — раздался строгий голос откуда-то от дальнего угла стола. Раисе даже оборачиваться было не надо, чтобы понять, кто. Вера Саенко, из-за которой нынешний разговор и вышел.

Раиса молчала, хотя про себя думала, что коли уж пленный, то не худо было бы и скрутить. Мало ли что, побитый. Руки целы, может дел наворотить. Вот собственной портупеей и связать, паразита.

— Оружие отнять надо было! — тут же подхватила Настя Прошкина, та, что Мухиной прозвище дала.

— Так его не было, — подсказал ей кто-то, — этот вражина его сперва в землю запрятал, а после вытащил.

— В реальности, пистолет, скорее всего, был бы на страховочном шнуре. Кобуру она проверила, а шнур на ремне — нет. Ну, и — оружие у раненого лучше отбирать сразу всегда, — здесь командир остановил рассказ и внимательно посмотрел на слушательниц — все ли поняли, все ли запомнили важное. — Если свой и в сознании — вернете. А вот при выходе из бессознательного состояния — и душить может попытаться, и выстрелить. Не сразу разберется, где он и кто вы. А еще — может быть намертво зажата в руке граната. С вынутой чекой. Начнет приходить в себя — расслабит руку… В оба нужно следить. Даже за своим. И карманы проверять. В Испании был случай, забыли из окровавленной формы гранату достать. Мусоросжигатель разворотило, хорошо, без жертв обошлось.

— А разве пистолет, когда в земле, стрелять будет? Винтовку вон небрежно вычистишь — сразу наряд получишь, потому что в бою отказать может. А пистолет? — это опять Вера. Ей все надо узнать до тонкости. И раз уж сказали, что на вечернем этом занятии можно обращаться не по уставу, а по отчеству, снова руку тянет, как в школе, — Алексей Петрович, разве так стрелять можно?

— Можно. Но взвесив последствия. Если ствол, например, забит землей плотно — его при выстреле разорвет. Но, если от взрыва оружия в руках хуже не будет — то можно и нужно стрелять и так. А во всех остальных случаях — за чистотой оружия следить пуще, чем за чистотой ног! Что же, по практике почти все увидели сами, остальное — с минимальной подсказкой. Оценка группе “отлично”. И кажется, у нас вскипел самовар, очень вовремя. Наливайте чай, товарищи.

Чай и в самом деле пришелся кстати, к ночи похолодало. Сидели тесно, греясь друг о дружку. А командир, уже не прежним лекторским голосом, а так, будто и в самом деле рассказывал сказку, начал:

— Давно, лет сто назад, жил в Швейцарии человек по имени Анри Дюнан. Родился он в небедной семье, получил неплохое образование, занимался, как положено, всякой благотворительностью, “Ассоциация молодых христиан”. Было ему двадцать один год, когда вместе с еще несколькими швейцарцами решил начать свое дело.

— Буржуй, значит, — прошептал кто-то из темноты, будто конспектируя.

— И так сказать можно. Но — не торопимся, мы пока только начинаем. Однажды дела занесли Дюнана в Италию, где в то время шла война. И оказался он в маленьком городке под названием Сольферино, где столкнулись в бою французская и австрийская армии. Это встречное сражение назовут потом крупнейшим в Европе. Победы оно не принесло никому, его завершила непогода. Над полем боя разразилась сильнейшая гроза с ливнем и градом. А в крохотный городок привезли раненых. Около десяти тысяч. Примерно столько же, сколько в Сольферино всего проживало людей.

Раиса слушала вместе со всеми, и успела позабыть, как после сегодняшних учений гудят от усталости ноги. Давно не слышала она таких рассказов, наверное, с самой Москвы, с памятного сорокового года. Пожалуй, на тех курсах лучшего лектора, чем Алексей Петрович было не найти. А истории этой она прежде не знала. То есть, помнила, конечно, что основал Красный Крест швейцарец, что звали его Анри Дюнан, и было это в XIX веке. Но на том, наверное, и все.

Человек в белом костюме, богатый коммерсант, только что прибывший из тропиков, стоит посреди города, переполненного чужими страданиями. Наверное, столько измученных, окровавленных людей не только ему не приходилось видеть в жизни, не всякому врачу их столько доводилось повидать. Что бы сделал обычный штатский на чужой войне?…

Дюнан был человеком сострадательным и честным. А еще — умел действовать. И он не стал заламывать руки, а послал своего кучера в соседний город — за продуктами и бинтами. В Сольферино не нашлось ни одного врача. Но силами нескольких женщин, местного священника да случайных американских туристов там появился госпиталь. Такой, какой смогли люди создать на месте.

— Дюнан написал книгу "Воспоминание о Сольферино" и разослал ее по всей Европе. Он не был врачом, но он был человеком с огромным сердцем, который не смог пройти равнодушно мимо того, что увидел. Он рассказал обо всем, чему был свидетелем. О страдающих людях, о врачах, которые не спят сутками, делая операции и перевязки. Кто-то терял сознание от усталости. Один хирург настолько измучился, что два ассистента поддерживали его под руки, чтобы он мог продолжать работать.

Девчата слушали, притихнув. Едва ли им приходилось о чем-то подобном читать. И на курсах РОКК о таком точно не расскажут. И по их лицам Раиса понимала, что сейчас они примеряют это знание к себе. Отчаянный швейцарец совершил почти невозможное. В древности такого человека назвали бы святым. А он был тем, кем был. Человеком с огромным сердцем, ни больше, ни меньше не прибавишь.

Но Дюнану было мало написать книгу. Он основал общество. В основу его эмблемы лег флаг Швейцарии, только цвета поменяли местами. Так и появился Красный Крест.

Когда рассказ дошел до того, как Красный Крест отрекся от своего создателя, разорившегося и потерявшего все, что имел, по отряду прокатился тяжкий вздох.

— Дюнан еще мелькнул в Париже, во время Франко-Прусской войны. Последние свои деньги он роздал там раненым. И как раз там, в Париже, к нему подбежал пожилой человек с одной рукой и закричал: "Я узнал вас, вы — господин в белом! Пойдемте, я представлю вас моей семье. Они увидят, кто вернул им сына, мужа и отца."

И Дюнан исчез. Просто ушел в никуда.

“Предатели! — дрогнувшим голосом сказала Вера. — Они же его просто предали… Как же так?”

Сказка, как положено сказке, завершилась все-таки хорошо. По крайней мере, справедливо и честно. Создатель Красного Креста не остался в одиночестве и до конца жизни помогал обездоленным и больным, отказавшись от богатого пенсиона, который ему наперебой начали предлагать те, кто чуть не позабыл о его имени.

Но история о том, как на заре появления Красного Креста мечтали сделать его для всех воюющих сторон общим, и в ту пору звучала наивно. А сейчас, выглядела так и невозможной. Если враг хочет тебя убить, то ему плевать, кто ты.

— Неужели они и впрямь верили, что враги не тронут санитаров? — спросил кто-то.

— Тогда, товарищи, впервые и появилось понятие “нонкомбатант”, то есть “не боец”. При армии, но не воюет. В то время к ним относили врачей, священников и журналистов. Воевать, по международным законам, нонкомбатанту и сейчас воспрещается. Чтобы не было такого, что как в бою — он стрелок, а как в плену — священник и отпустите немедленно. Но носить оружие для самообороны, защиты раненых и поддержания порядка врачи и санитары имеют право даже по самой сухой букве закона. А сейчас — так и обязаны. В бою участвовать не должны — и не потому, что закон такой, а потому, что санитар, врач, танкист, артиллерист, летчик, командир — больше пользы принесет на своем месте, чем будучи плохим стрелком. Хотя и такое бывает, что “все способные держать оружие…”. Так что стрелять будем, но, для упрощения и ускорения подготовки — на двести метров. Немцы законов войны не соблюдают и не собираются! Ничего нового в этом нет — еще англичане в прошлом веке шутили, что репутация джентльмена к западу от Суэца, это Египет, в те времена у них примерно там кончалась “цивилизация” и начиналось “варварство”, никак не зависит от его поведения к востоку от Суэца. Не ждите, что немцы будут уважать Красный Крест. Разве что после войны, на суде, они о нем вспомнят, когда будут оправдываться. Но ответить им придется по всей строгости.

Что же касается нынешних международных законов, — тут Алексей Петрович снова перешел на прежний лекторский тон, — есть такая присказка у капиталистов: закон — как садовник, о нем вспоминают, когда надо кого-нибудь посадить. Международный — тоже. Они прямо пишут, не стесняясь, что каждая страна под видом международного права пытается устанавливать свои законы, а буржуазные договора сами же зовут жульническими. А юристов-международников — крючкотворами. К Гаагским соглашениям еще РСФСР присоединилась. К расширяющим их Женевским тридцать шестого года — мы не присоединились, потому, что по ним пленным офицерам привилегии положены и денщик. В остальном-то наши правила по обращению с военнопленными почти дословно совпадают с ними. И, возможно, вам же придется бойцам о наших законах напоминать. Красноармеец должен вернуться с войны человеком, а для этого — не должен запятнать себя преступлениями. По отношению к кому бы то ни было.

Перед самым отбоем вызвал Раису командир.

— Как вам пополнение, товарищ Поливанова? Привыкаете к роли наставника?

— Привыкаем все. И я к ним, и они ко мне. Только душа не на месте, как таких пичуг — на фронт, — Раиса вздохнула. — Ну, ладно, те, кто покрепче, кто спортом занимался, руки сильные. А у нас половина отряда — вчера как из школы. Считай, дети совсем.

Пришла на память Лелька-соседушка, и подумала Раиса, что она наверное тоже сейчас среди таких же девчат, в какой-нибудь «части без номера». Это для нее они все — дети. Сами для себя, так вполне большие. И дома сидеть не могли. А вытаскивать из-под огня им может выпасть своих же одноклассников. Видела Раиса вчерашних пацанов, осаждавших военкоматы. Еще в Брянске.

— А учить их нам придется как взрослых. И спрос с них будет на фронте — как с больших. Кончилось их детство, Раиса Ивановна. Вот что, я вас очень хотел попросить: присмотрите за ними не как старший по званию, а как старший товарищ. Это — девушки. К вам у них доверия больше, чем к кому другому в нашем маленьком отряде. А в некоторых случаях мужчине, даже командиру и врачу, не пожалуешься… К вам придут скорее, чем ко мне. Поддержите, помогите. Знаю, сумеете.

Раиса поняла, к чему дело, кивнула молча. Только тут она сообразила, что не только ей, но и Алексею Петровичу эта служба считай что внове. Женщинами — да были б женщины, девчонки еще! — он вряд ли прежде командовал. Тоже трудно. Парня если что и ругнуть можно, а тут? Чуть прикрикнешь, в слезы, как Мухина нынче. Хотя, когда про перевязки объяснял, похвалил даже. Сразу расцвела, приободрилась. Хорошая помощница из нее получилась бы на гражданке. В Белых Берегах Раиса бы за полгодика ее так натаскала, что загляденье бы вышло. А здесь, да за каких-то три недели… Мало времени, как ни крути, мало.

Командир оказался прав. Раиса для девчат стала кем-то вроде учительницы, к которой скорее с расспросами пойдешь, чем к строгому директору школы. Не раз, не два вспоминала она, как вожатой в пионерском лагере была. Больше всего их подразделение походило именно на него. Да и по званию Раису звали только на занятиях. С товарища старшего сержанта девчата ее быстро «повысили» до тети Раи.

Звали, понятно, за глаза, но она как-то услыхала, как та же Наташа Мухина говорит подруге: «А что непонятно будет, вон, у тети Раи спроси!» Посмеялась про себя: ну, с повышением тебя, Раиса Ивановна. Какие тебе “кубики”, вот твое настоящее звание! Три десятка считай наберется… племянниц. Хотя как им еще ее звать-то? Тут самой старшей едва девятнадцать исполнилось. А Раисе зимой полных тридцать стукнет. Стало быть, тетя так тетя.

Следующее утро началось с часового марша, причем командир нес такую же полную выкладку, как все, а каждые пять минут пропускал отряд мимо себя и снова выходил в голову бегом.

В тот день были первые стрельбы. После марша, чтобы без поблажек. Карабины, правда, имелись в количестве один на трех человек, но и из этого командир извлек пользу. Кто хуже всех в тройке отстреляется, той и чистить!

Показал, как устанавливать прицел, как целиться, Раисе, которой опять выпало с наганом ходить, напомнил, чтобы самовзводом не стреляла — меткость падает у непривычного человека. Но со стрельбой заладилось не у всех.

— Саенко! Отставить! — будто бы и не кричал командир нарочно, но голос такой, что все оружие опустили, не только Верочка.

— Что вы делаете?! У вас, что, аркебуза? Куда вы приклад под мышку суете?

— Ой…

- “Ой” был бы, если б вы выстрелили! И было бы у нас практическое занятие “иммобилизация перелома ключицы”. Ну, или ребра, куда прилетело бы. По санподготовке у вас “отлично” будет, это еще вчера было ясно. Но стрелять и перевязывать санитар должен уметь одинаково хорошо. Плотнее приклад к плечу, плотнее. Это важно. С вашим весом — особенно. Все равно будет больно и синяк, но хоть не сломаетесь.

После таких объяснений дело будто бы лучше пошло. Во всяком случае, никто себе отдачей ничего не повредил. Этого, на взгляд Раисы, для первого раза было и довольно. Иные бойцы весят не многим более своей винтовки.

— Оружие разрядить и проверить! — скомандовал Огнев, — К мишеням.

Саенко отстрелялась неожиданно для Раисы кучно, хотя и не очень метко, и ойкала после каждого выстрела.

— Главное кучность, а меткость подтянем, — сказал командир, — и причин сомневаться не было. И внезапно, разбирая очередной результат: 8, 2, остальные не в мишени, что-то у красноармейца Мухиной руки не под карабин заточены, он вдруг замолчал, прислушался с озабоченным лицом…

— Каски надеть! Воздух!

И впрямь, висевшее где-то на заднем плане гудение самолета приблизилось, а через секунду после команды воздух разорвал так нехорошо знакомый Раисе свист. Все попадали, как учили и отрабатывали уже не раз, одна Мухина стояла, разинув рот, пока командир не повалил ее на землю, накрыв собой.

Звук падающих бомб ввинчивался в уши, казалось, они летят прямо в середину группы. Грохнуло, земля вздрогнула, и тут только Раиса сообразила, что легли разрывы в доброй сотне метров от них. Скорее всего, немцы просто высыпали бомбы, чтоб домой не тащить, ничего толком не разглядев в плотной облачности. И обошлась первая встреча с противником для отряда легким испугом да одной царапиной.

Ранение обнаружилось по команде "каски снять" — из своей каски Алексей Петрович вытряхнул осколок, по привычке провел рукой по затылку и поморщился. Попросил Раису глянуть: "По ощущениям, там кожа чуток сорвана".

На вид действительно оказалась царапина. Чертова крохотная царапина, еще меньше, чем…

— Совсем чуть-чуть, товарищ Огнев. Рана… — и тут у Раисы голос-то и отнялся. На попытке сказать про малую зону.

— Только не говорите про малую зону повреждения, — сказал командир строго, почти ворчливо. — К огнестрельным ранам этот термин неприменим и больше путает врача, чем помогает! Скажите, одиночная царапина?

— Да. Кажется, да.

— Никогда не говорите “кажется”, у вас не галлюцинации. Говорите: “вижу — одиночную”. Значит, повода срочно искать рентген, да сильный, да с хорошим рентгенологом — нет.

— Да, вижу одиночную. А… разрешите обратиться?

— Обращайтесь

— Зачем сильный рентген?

— Маленький осколок может наделать больших дел.

“Ой, может!” У Раисы екнуло сердце. На секунду представилось лицо Алексея Петровича, без улыбки, с погасшими глазами и желтой кожей…

“Ох, хорошо, он не смотрит сейчас на меня, — подумала она, — Решил бы, что паникерша какая…”

— А увидеть его, — спокойно продолжал Огнев, не оборачиваясь, — способен зачастую только очень опытный специалист, и на аппарате, позволяющем достаточное разрешение. Вы перекисью-то протрите, а то, наверное, не видно ничего из-за крови. Так вот, осколок внутри черепа, если что, даже увидеть трудно, а уж пытаться вынуть, рядом с мозжечком, да зрительными центрами, да затылочным отверстием… Не уверен, что во всем оборонительном районе есть такой нейрохирург, к которому с этим идти безопаснее, чем на месте застрелиться. Ну, пока нет никаких оснований полагать, что здесь именно такой случай.

Но несмотря на спокойный тон товарища профессора, это “если что” до самого вечера сидело у Раисы, как осколок под собственным сердцем. Кололо на каждом вдохе. Видела она уже такое, “с малой зоной повреждения”, а внутри-то кровит, и не остановишь… Мозжечок — смерть немедленно. Спинной мозг, уходящий в затылочное отверстие — тоже. А зрительная зона — слепота. Неизлечимая.

“Типун вам на язык, честное слово!" — это все, что могла она сказать, и то про себя. А сделать не могла и вовсе ничего, только бояться. До самого вечера, до команды “Оружие почистить!”

Как чистят наган, Раиса, конечно, уже видела. И даже читала инструкцию. Самой все проделать у нее пока ни разу не вышло. Значит, нужно пойти за советом к командиру и старшему товарищу, тем более, что вот он, рядом совсем, сидит в сторонке и чем-то занят.

Человеку порой очень мало надо, чтобы всерьез испугаться. Если страх сидит в тебе привычной занозой, он непременно уколет, чуть только повод найдется.

А повод был. И какой! Первое, что она увидала, как товарищ профессор медленно, медленно, словно ощупью, взялся за затвор и оттянул его, а потом наощупь стал проверять, есть ли патрон в патроннике. Движения его были аккуратными, но немного неуверенными. И Раису, когда она поняла, что возится тот с оружием явно вслепую, мороз пробрал: неужто в самом деле беда, ослеп?! А если так, то понятно, зачем один, в стороне ото всех, и зачем с оружием.

Она успела и дернуться вперед, и с ужасом осознать, что не успеет, как ее командир сделал то, что нипочем не станет делать человек, задумавший стреляться: отпустил затвор, опустил ствол в землю и нажал на спуск, и вместо выстрела раздался только холостой щелчок. Потом он поднял с плащ-палатки магазин — только сейчас Раиса поняла, что пистолет был разряжен — и на ощупь же начал сдвигать пружину. Лишь тогда она сообразила, в чем дело, и от стыда, что подумала такое, щеки стали горячими. Не собирался ее командир стреляться да и с глазами у него все в исправности. Просто разбирал свой “ТТ” вслепую. Ничего удивительного, многие командиры любят так щегольнуть. Был, говорят, умелец, который пулемет с завязанными глазами собирал. Оцепенев от облегчения, Раиса смотрела, как пистолет превращается в неровный ряд деталей на плащ-палатке — от магазина до затвора.

— Что-то случилось, товарищ Поливанова? — разобрав пистолет, Алексей Петрович поднял глаза, усталые, но безусловно зрячие и острые. — У меня еще все медленно выходит. Любой кадровик из стрелковых на смех бы поднял. Да и пистолет новый, тугой.

— А…а… зачем вы его вслепую-то? — Раиса уже и позабыла, за каким делом шла к начальству.

— Для отработки боеготовности. Командир должен знать оружие в совершенстве и даже в полной темноте уметь с ним управляться. Кроме того, врачу всегда полезно поддерживать гибкость пальцев любыми упражнениями. Хотя бы и такими. И нервы успокаивает.

"Нервы, говорите, успокаивает, товарищ профессор? Уж меня-то очень успокоило на вас глядеть, чуть не душа вон!" — подумала Раиса, но вслух сказала совсем другое.

— Наш завотделением вышивать любил, гладью. Так ровно выходило, что даже жена ему завидовала, у нее так не получалось.

— Вот кончится война, можно будет хоть кружева плести. А пока будем учиться разбирать пистолет. Вам бы тоже не помешало, а то сдается мне, что с наганом, товарищ Поливанова, вы до сих пор на «вы» и по отчеству.

— Я с ним и шла.

— Наган разбирать еще проще, давайте его сюда. А теперь садитесь рядом и смотрите. Часть первая — как будто разряжаете, — он принял из ее рук револьвер, уцепил под стволом что-то похожее на огромную головку от часов, вытянул и повернул какую-то трубку. Раиса смутно вспомнила, что с этого и начиналась при ней первая в ее жизни чистка нагана, хотя и чужими руками.

— Теперь крышка барабана, — в сторону отщелкнулась та деталь, которую она когда-то, совсем недавно приняла было за предохранитель, — И разрядить.

Семь патронов один за другим упали на плащ-палатку. В нагане семь, не шесть. Это она твердо запомнила еще тогда.

— Видите? Вот тут ось барабана. Теоретически, ее можно извлечь пальцами. Особенно, если пятаки в трубочку скручиваешь. Я предпочитаю нож.

Из кармана галифе словно сам прыгнул в руку небольшой, очень фрицевского вида складничок. Подцепив им ось, Огнев вынул ее, и вытряхнул на ладонь барабан.

— Вот и все. Теперь протереть все, что протирается, особое внимание уделить стволу. Если есть нагар — сначала щелочным составом, потом ружейной смазкой. Собирается в обратном порядке.

Собрав и зарядив наган, он взял его за ствол и протянул рукояткой к Раисе.

— Оружие нужно подавать только одним способом. Стволом вниз или вверх, рукоятью к принимающему. Даже заведомо разряженное боевое оружие нужно направлять либо в небо, либо в землю, либо в цель. Теперь ваш ход, товарищ Поливанова. Разобрать — почистить — собрать. Это проще, чем анатомия, честное слово.

И, взяв с плащ-палатки затвор и ствол, принялся с закрытыми глазами собирать “ТТ”.

Наган свой Раиса, хоть и не без труда, разобрала и собрала дважды, худо-бедно запомнив, как это делается. Подумала, что ей пока с закрытыми глазами лучше к нему и не подступаться, тут не то что кадровый военный, куры и те засмеют.

К вечеру с гор мягкими клубками скатился туман, и казалось, что над лагерем никак не развеется дым после утреннего налета. Девчата переменились враз, смеха почти не слышно, разговоров тоже.

“Первый раз вблизи увидали”, - думала Раиса. Она ворочалась, никак не могла уснуть, не давал отдышаться внезапно пережитый страх, тот, что посильнее страха за саму себя. Она-то что? Рожался — не боялся, и помрешь — не дорого возьмешь. За своих страх всегда тяжелее.

“Наташ… Наташа, спишь?” Мимо Раисы прошлепали босые ноги, маленькая Вера Саенко пошла тормошить дремлющую подругу.

— Нет еще. Ты чего? — по шороху было ясно, что Мухина поднялась и села.

— Скажи мне честно, тебе было сегодня страшно?

— А то нет! Когда лежишь, все кажется, что бомба прямо в тебя летит. Вот как раз на спину и упадет. Я и охнуть не успела! Думала, сейчас нас с товарищем командиром и прихлопнет! Но ведь живы все, и командир тоже в порядке, сам говорит, только оцарапало. Чего ты сейчас дрожишь-то?

— Я не дрожу, — прошелестел у Раисы над ухом сдавленный шепот, — я понять хочу… Ведь нельзя бояться! Если я буду бояться все время, какой из меня боец?! Я думала, что никогда не струшу, что просто не имею права, понимаешь? А тут… Мне бежать хотелось, куда глаза глядят. Только ноги как не свои стали.

— Первый раз всем не по себе. Думаю, привыкнем потом, — подружка зевнула. — Что ты на ночь глядя, спи давай.

— Ты меня не перестанешь уважать за то, что я тебе рассказала? Ведь получается, что я струсила, — последние слова Вера произнесла почти неслышно.

— Струсил — это если убежал. А бояться не зазорно, все боятся, — раздался голос из угла. Похоже, Настю разбудили, комсорга, она шептать не умеет, сразу на всю палатку слыхать. — Отбоишься, еще и спать под эти взрывы будешь. Старые солдаты, говорят, при артобстреле спать могли. И хватит упаднические разговоры разводить! Команда “отбой” для кого была? Вот сейчас тетю Раю разбудите!

— А тетя Рая и не спит, — Раиса тоже поднялась, подошла и села рядом с подружками. — Верно ты, товарищ комсорг говоришь, про то, что отбоишься — привыкнешь. Только разговор никакой не упаднический. Обычный, человеческий. Всем страшно бывает. Но если ты боишься, а дело делаешь — значит, ты сильнее страха. Тогда он и сам уйдет. Если дело в руках, то бояться некогда. Вот затем вы и здесь, чтобы уметь дело делать. А сейчас ложитесь-ка спать. Если завтра сонные да квелые будете, это никому не на пользу.