Проще, чем анатомия

Глава 21. Воронцовка и где-то южнее, 25–26 октября 1941 года

В дымном тумане утонули, потерялись в ночи палатки, полевая кухня, пулеметный окоп. Сменившись, Раиса чуть в него в потемках не свалилась.

После смены хватало сил лишь дойти до палатки, разуться и рухнуть, пока снова не поднимут. Спать хотелось настолько, что даже холод отошел на второй план. Не провалилась никуда по дороге, и ладно. Где же палатка, справа от пулеметного окопа или слева? Раиса поняла, что заблудилась, лишь когда запнулась о натянутую веревку. Их палатку с этой стороны за дерево крепили, она точно помнит. Значит чужая. Что здесь, хозчасть или комсостав? Не хватало еще разбудить кого! Все с ног валятся, а в трех соснах заплутать только она одна сумела! Раиса хотела уже вернуться, сообразив, что от окопа свернула не туда, но вдруг звук знакомых голосов, совсем рядом, заставил ее на ходу проснуться. И испугаться до ледяного пота!

В палатке комсостава — с этого расстояния ей хорошо было слышно сквозь брезент — о чем-то спорили Огнев и Денисенко. Да нет, не спорили, ругались в полный голос, страшно и тяжко. Так, как она и вообразить себе не могла. Да, Степан Григорьевич человек суровый, и под горячую руку ему лучше не попадать. Да и Алексей Петрович на операции может такого наговорить, что сам потом извиняться будет. Но чтобы в голос друг друга материть? Они же старые товарищи! Да что это с ними? Половину слов не разобрать, но ясно, что случилось что-то страшное. То один, то другой командир срывались на крик.

Раису так и приморозило к месту. Не хотела подслушивать, но ноги враз подкосились. Как села у палатки, так и двинуться не смогла. И слушала, стиснув зубами собственный кулак… Про ответственность. Про отсутствие приказов. Про то, что не будет больше никаких прика… Что значит — не будет? Что значит — “Трибунал за трусость”? Это Огнев-то — трус?! Раисе на секунду снова показалось, что она просто сошла с ума. Потому что если это не у нее рассудок помутился от переутомления, то происходит что-то немыслимое.

Наверное, оба подошли к той стенке палатки, у которой он сидела, потому что голос Огнева на минуту стал ясно слышен:

— Не дуркуй, Степа! Про трибунал и про ответственность ты все правильно говоришь, но у нас здесь под сотню раненых. Если все так пойдет, завтра эвакуировать их будет некуда. А послезавтра — некого! Что они с ранеными и женщинами делают, я на Финской уже повидал. Ты понимаешь, что здесь то же самое будет?! Штадив скоро неделю уже как молчит, тебе объяснить, чего это симптомы? А то, что нам уже два дня из одного полка раненых везут, ты заметил? А из третьих батальонов месяц никого нет! И ни одной машины за двенадцать часов за ранеными не пришло!

И Алексей Петрович длинно и жутко выругался.

— Три дня, как я штадив искал, — ответил Денисенко, хрипло, медленно, словно выталкивая из себя слова по одному, — диагноз точность любит. Впрочем, тут уже…

Голоса опять стали тише и остаток фразы Раиса не разобрала. Поняв, что обнаружить ее здесь не должны ни в коем случае, она заставила себя подняться на ноги, но уйти не успела. Денисенко вывалился из палатки, тяжело ступая, прямо на нее. Глянул куда-то сквозь Раису и чужим голосом не приказал, выкрикнул: “Гервера до мене! Швидше!”

Оставалось ответить “есть!” и бежать за комиссаром. Хорошо, что у Раисы от страха как пелена с глаз упала, его жилище она сразу нашла, даже в тумане. Гервер, несмотря на то, что здорово начало холодать, не в палатке спал, а соорудил себе что-то наспех у пулеметного окопа. Шалаш — не шалаш, черт те что под крышей из куска брезента. Спал он мертво, выдохся не меньше остальных. Но едва Раиса успела сказать, что мол Денисенко требует его к себе и срочно, вскочил. И через какую-то секунду, она понять не успела, был уже на ногах и в сапогах.

— Что случилось, Раиса Ивановна? — спрашивал Гервер спокойно, как всегда, но шагал быстро, чуть не переходя на бег, и Раиса едва за ним поспевала. Она ничего не смогла объяснить, только повторить, что Денисенко требует его срочно. Но верно, по голосу ее тот понял, что происходит что-то из ряда вон. И зачем-то расстегнул на бегу кобуру.

Однако, в палатку он вошел такой же спокойный. И спросил: “Вызывали, товарищ командир?” голосом совершенно ровным.

Раисе следовало бы сейчас же уйти. Но не после того, что только что услышала! Она шагнула в сторону от протоптанной тропинки и вжалась спиной в куст можжевельника, ощутив на плечах его злые острые иглы.

Разобрать на этот раз удалось немногое. То ли командиры кричать устали, то ли сам факт появления комиссара привел их в разум. Ясно было одно, Гервер получил приказ немедленно взять машину, двух человек с автоматами и ехать в штаб армии, передать пакет и получить указания. Его ответ Раиса расслышала отчетливо:

— Так точно, товарищ военврач первого ранга. Есть поехать в штарм, доложить обстановку, запросить разрешение на срочную передислокацию в тыл. Если через сутки не вернусь — считайте, что привез приказ. И последние слова Гервер произнес так, будто он уже привез этот приказ.

Гервер отбыл, а разговор в палатке стал тише и кажется, касался только одного — куда же отступать? На Симферополь или на Феодосию? И где немцы прорвутся прежде — на правом фланге или на левом?

— В общем, так, — Денисенко говорил все еще каким-то жутким, не своим тоном, но уже успокоился, — Комиссар предложил — ждать его сутки. Он прав. Но ты тоже прав, раненых отправляем немедленно, работаем по минимуму, набрали машину — отправили. Стационар весь вывозим как можно быстрее. Работаем от себя, иначе уже никак. У васильевской развалины опять мотор барахлит. Нужно, чтобы до утра ее привели в порядок, чтобы хоть сотню километров протянула. Бросать нельзя. Машин мало.

— Значит, все, что можно свернуть — свертываем и по машинам. Если завтра, скажем до двенадцати ноль ноль ситуация не улучшится, оставляем одну палатку, врача, фельдшера, пару санитарок — принимать тех, кто подойдет, а остальные — уходят.

— Добре.

— Остаюсь я, — ровным голосом продолжал Огнев. — Во-первых, как твой заместитель, во-вторых, после нашего разговора мне нужно не только не быть трусом, но и не выглядеть таковым.

Денисенко закашлялся, будто хотел возразить, но оборвал себя в самый последний момент. Перевел дух и сказал:

— Спящих пока не будим. Бодрствующих собираем, добровольцев отберешь сам, пулемет я тебе оставлю. И грузим раненых.

Бодрствующих! Прошла бы мимо — спала бы сейчас без задних ног! Чтобы никто не подумал, что Раиса подслушивает, она чуть ли не за шиворот себя подняла и потащила к палаткам для личного состава. Уж теперь-то она мимо них не промахнулась. И когда собрали всех, кроме спавших и занятых в операционной, оказалась в строю вместе со свежей сменой.

Оба командира выглядели уже как ни в чем ни бывало. Подтянутые, спокойные, уверенные.

— Товарищи! — начал Денисенко, и Раиса, опасаясь, что ее опередят, сделала шаг вперед из строя и выкрикнула: — “Я!”

— Что “вы”? — удивился Денисенко.

— Вы же добровольцев ищите, — сердце у Раисы на минуту екнуло, не ровен час догадается, — на опасное дело! Ни для чего другого бы так не собрали!

— Угадали. Ну, значит, вы и еще младшего персонала два человека.

— Тетя Рая, я с вами! — выпалила Верочка и, позабыв все уставы, выскочила из шеренги и ухватила Раису за руку. За ней, на секунду оглянувшись, торопливо шагнула Оля Васильева.

Денисенко, за ним Огнев и все остальные врачи расхохотались.

— Пионерлагерь, ей-богу. Ладно. Вам четверым, — Денисенко строго посмотрел на Огнева, — отдыхать до семи ноль ноль. Гусев, Майский, вам тоже отдыхать, утром осмотреть машины. От них ваша жизнь зависеть будет, и не только ваша. Остальным — готовить раненых к эвакуации. Васильев, делай со своей таратайкой, что хочешь, но чтоб к утру была на ходу! Васильев не по-военному развел руками и открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Денисенко скомандовал: “Разойдись!”, повернулся и пошел к штабной палатке.

К семи часам большая часть медсанбата была свернута, раненых отправили. Звуки боя изменились, не было постоянной, ровной канонады с одной стороны — пушки периодически постреливали то с фронта, то с флангов.

Собирались спешно. Теперь казалось, что под Перекопом это не срочная передислокация была, а так, ничего особенного. Наташа Мухина провожала подругу чуть не со слезами. Но она спала в ту ночь, уже сменившись с дежурства, и все решилось без нее. Просилась Мухина тоже добровольцем, чтобы с Верой не расставаться, но командир не разрешил. Сказал, троих мол достаточно, шагом марш собираться.

Васильев с другими шоферами чуть не до крови сбил руки, пытаясь что-то отладить в своей на ладан дышащей машине. Чудо — но завелась! Перед отъездом он отыскал Раису, попрощаться. Стиснул ей неловко руку своей черной от машинного масла жесткой ладонью:

— Ох, опять собираться… Племяшу мою береги, Раиса Иванна. На тебя теперь вся надежда, — вид у Васильева был хмурый, он то и дело морщился от боли и ощупывал правую скулу. Как всегда, здоровье подвело. И спину скрутило, пока в моторе копался, а теперь еще и зуб заныл, от холода видать.

— Потом, — отмахнулся он. — Глядишь, отпустит, пока едем. Я же их… с детства боюсь. Только Кошкину не говори, засмеет.

Ровно в полдень, оставив единственную палатку да две машины, колонна медсанбата уехала. По всему было похоже, что с эвакуацией опоздали, и минимум — на полсуток. Но связи не было, а, стало быть, и приказа отступать — тоже.

За следующие три часа не произошло вообще ничего. Только подошли двое раненых — один с рукой на перевязи, другой прихрамывающий, но оба при оружии, выбрели на палатку и тут же один другого начал стыдить:

— Ты говорил — немцы кругом, немцы кругом! А тут, смотри, врачи работают!

Оказалось, что оба идут с батальонного медпункта, полкового не нашли — только убитую лошадь, брошенную сандвуколку да какие-то тряпки и щепки. Батальон их держится, но только потому, что немцы толком не нажимают. С полком связи нет. Со вчерашнего дня. Артиллерия наша молчит.

Послушав канонаду, повертев головой и даже, кажется, понюхав воздух, Огнев сказал: “Все, нечего нам больше ждать. Снимаемся и уходим. Саенко, запишите в журнале — арьергардный медпункт свернут под ответственность старшего по пункту ввиду очевидной опасности захвата. Батальон бы предупредить… нет, этого уже не пиши. Машину туда гнать нельзя. Ни мотоцикла, ни лошади нет. Пешком часа три в оба конца. Эх… Бросаем же…”

Свернули палатку, медикаменты и двинулись. Санитарная машина, да полуторка. И шесть человек персонала — врач, фельдшер, две санитарки да два водителя. Почетное место, считали в старину, арьергард.

Дивизия, похоже, под очередным ударом немцев рассыпалась. И откатывались войска теперь — кто на Симферополь, кто на Керчь. По голой степи, где так весело гонять отступающую пехоту хоть танкам, хоть мотоциклистам, хоть самолетам. Наших-то последние дни и вовсе видно не было. Только тянувший, да не вытянувший совсем недалеко от медсанбата Ил-2, сгоревший до черного остова. Севернее еще погромыхивало и постреливало, но ощущения фронта эти звуки уже с утра не создавали.

Дорога была пугающе пуста — регулировщиков не было, даже беженцев не было, как будто все вымерло. На каждом перекрестке останавливались и тщательно изучали карту. По солнцу и компасу — как минимум, ехали в ту сторону.

Высоко в небе прогудела девятка “Юнкерсов”, даже не удостоив две машины вниманием. “Опять вокруг пусто, — думала Раиса, — опять отступаем, опять посреди неизвестно чего”.

Внезапно машины встали так резко, что раненые застонали. Схватившись для уверенности за выданный ей карабин, Раиса выскочила из машины. Командир стоял на крыше кабины, изучал пейзаж в бинокль и даже спина у него выглядела напряженно. Раиса всмотрелась, но ничего такого не разглядела.

Наконец Алексей Петрович слез на землю и скомандовал: “Отряд, ко мне! Моторы не глушить!”

— Сообщаю обстановку, — сказал он, когда весь немногочисленный отряд собрался, — Впереди — две сгоревшие машины, одна — санитарная. Это, конечно, мог быть самолет-охотник, но пока немцам было не до одиночных машин. Не исключено столкновение с десантом [* Десантом называли и моторизованную передовую группу — в общем, всяких немцев, внезапно появившихся в тылу в заметном количестве]. Быть готовыми к встрече с врагом. Если нам удастся их обнаружить раньше — уходим с дороги и ищем укрытие. Если нет — диспозиция следующая. Товарищ Саенко!

Верочка, часто моргая и стискивая зубы, кивнула.

— По моей команде или в случае обстрела и остановки машины покидаете кузов. Первая задача — снять пулемет. Даже если машина будет гореть — снять пулемет! Из-за машины не торчать, либо прикрываетесь ею, либо в кювет, либо, в крайнем случае, броском от машины и дальше ползком.

— Есть с-снять пулемет… — отозвалась Вера. Губы у нее прыгали от страха, глаза за стеклами очков округлились, но держаться пока получалось.

— После этого товарищи Саенко и Васильева эвакуируют и укрывают небоеспособного раненого. Все остальные принимают бой. В случае моей гибели старший — товарищ Поливанова. Товарищи шоферы, при покидании машины всегда иметь при себе карабин. Даже если по нужде отошли. Вот товарищ Поливанова все поняла правильно, хвалю. Наган отдайте Васильевой, у нее из оружия ничего серьезнее расчески нет. Вопросы есть? По машинам.

Вопросов, понятно, после такого приказа и быть не должно. Но Раиса почувствовала, как вмиг вспотели ладони. “В случае моей гибели”. Опять встала перед глазами машина с начисто осыпавшимся стеклянным крошевом передним стеклом. “Зачем вы так, товарищ профессор, зачем? Только не вы, кто угодно! Пусть уж я… Но не вы!” Была, была уже недавно Раиса за старшего! Вот сейчас наскочим — и опять жги документы и пробивайся к своим?!

Стараясь не выдать накатившего страха, Раиса ободряюще улыбнулась Оле: “Ну, принимай вооружение! Стреляла из него когда?” Та только кивнула. Приняв из рук Раисы наган, она подобралась, свела брови, но руки ее, пока цепляла кобуру к поясу, подрагивали. Подумалось еще, а умеет ли Оля с наганом-то обращаться, или так, видела как из него стреляют. Но выяснять было все одно некогда.

Пересев с переднего сиденья к раненым, Оля успокоилась. Похоже, ей в закрытом кузове проще. А Раисе, наоборот, спокойнее, когда вокруг хоть что-то видно.

Единственное, что она смогла рассмотреть, как впереди идущая машина вдруг резко свернула на проселок и прибавила газу. Но поняла: началось. Водитель тоже это понял, стиснул зубы и подобрался, как перед прыжком. Минуты через полторы остановились. Уже по тому, как Алексей Петрович выскочил из кабины, стало ясно — не оторвались!

Вера в обнимку с пулеметом соскочила с грузовика, ойкнула, поджала ногу. Огнев забрал у нее пулемет, к этому времени все, включая боеспособного раненого — ушастого круглоголового парнишку с винтовкой, прихрамывающего из-за осколка в ноге — уже собрались вокруг.

— Отряд, слушай мою команду! Медсестрам — увести небоеспособного, — он махнул рукой, указывая направление, — Как услышите стрельбу — залегайте и маскируйтесь. Мы постараемся, чтобы немцам стало не до вас. Дальше смотрите на ситуацию и действуете по обстоятельствам. В случае успеха немцев даже не думайте нам как-то помочь! Бойцам с винтовками занять позицию по обе стороны дороги. Огонь с дистанции четыреста метров без команды. Ориентир на дистанцию — сломанный телеграфный столб. Прицел постоянный, целиться в середину цели. Поливанова — со мной. Выполнять!

Устроив пулемет в кустах у дороги, Алексей Петрович протянул Раисе бинокль:

— Будете корректировать. А то черта с два я в эту замочную скважину разгляжу. Как подойдут метров на четыреста — корректировать вам уже не надо, надо будет стрелять.

И тут она их увидела. Сперва силуэт на горизонте, и почти сразу — вынырнувшие из сырой хмари два мотоцикла. “Разъездились как у себя дома, гады!” Страх ушел, осталась только напряженная злость, дрожащая как струна. Раиса ловила приближающихся немцев в окуляры бинокля как в прицел. Вот они, снова два мотоцикла, катят себе, торопятся за легкой добычей, не зная, что она ох как кусается! Ничего, тут вам не перепуганная тетка с наганом, считающая, сколько выстрелов ей осталось до того, как упадет. Нас тут отряд, да с пулеметом, подите-ка, суньтесь!

Пулемет заговорил с дистанции метров в восемьсот. Первую очередь Раиса вообще не увидела, немцы, кажется, тоже. Вторая легла впереди мотоциклов, с непривычки непонятно, в десяти метрах или в ста. Немцы остановились, ответили огнем. Но, похоже, пулемета они не заметили, один бил по пустым машинам, второй — на добрых двести метров от дороги, где что-то почудилось ему среди камней. Еще две очереди в сторону немцев — одна с недолетом, другая, видать, с перелетом. Раису не очень радовала такая меткость, но немцам, кажется, хватило. Они развернулись и так же бодро рванули обратно.

— Товарищ Поливанова, — устало сказал военврач, — Отпустите бинокль. Не ровен час — раздавите.

И правда, бинокль она стиснула так, что костяшки пальцев побелели.

— Отбой тревоги! — крикнул Огнев, вставая, — Водителям — осмотреть машины!

— И… и все?… — неожиданно для самой себя спросила Раиса. Такой бой совершенно не укладывался в ее понимании.

— Да. Сил у них куда побольше, да и машины нам испортить — им раз плюнуть. Но лезть на готовый к бою пулемет по ровному месту никому не хочется. Вот я их и пугнул с предельной дистанции, так, что уехали, несолоно хлебавши.

— И что дальше? — Раиса заставила себя подняться, немного удивившись, от чего у нее с таким трудом гнутся ноги.

— Дальше? Если у них есть свободная бронемашина — она приедет разбираться, кто тут маленьких обижает. Если нет — не приедет. Но на шоссе нам ловить больше нечего, поедем проселками.

Шоферы доложились — полуторка цела, у санитарной машины пяток пробоин в корпусе фургона. Ехать можно!

Пока Раиса заматывала эластичным бинтом потянутую ногу Верочки, шоферы и Алексей Петрович колдовали над картой.

— Дорога на Симферополь для нас закрыта. Можно попробовать идти на Евпаторию, но там готовый котел. Так что обходим пока Симферополь с запада, бензина у нас километров на сто, если по шоссе, в общем, до исчерпания, а дальше выводим машины из строя, закапываем имущество и пешком.

Бензин кончился раньше, чем думали, еще до полуночи. Весь вечер серое осеннее небо сыпало дождем, машины еле ползли по проселочным дорогам. Где-нибудь под Брянском они бы уже по кузов засели в грязи. Крымские дороги не настолько развозило, но под дождем они становились скользкими как мыло. Особенно не разгонишься. Утешало лишь то, что по такой погоде мало шансов опять нарваться на вражескую моторазведку. И уж точно не попадешь под бомбежку! Как сказал бы Кошкин: нелетная. Где-то он сейчас, где наши? Все свербила Раису мысль о тех сгоревших машинах, что разглядел командир впереди на шоссе. Чьи они? Что сталось с теми, кто в них ехал? Оставалось только утешать себя, что может быть, те машины тоже пришлось бросить, а подожгли их, чтобы врагу не достались.

Инструменты и палатки не то чтоб зарыли — уложили в какой-то яме да символически, почти на ощупь, закидали землей. Туда же положили карбюраторы и аккумуляторы с машин. Как сказал Огнев, “формально — спрятали. Надо было б ориентиры запомнить…”

— Вроде Николаевка была рядом, — неуверенно начал Гусев, повертев головой, будто в кромешной тьме можно было что-то различить.

— Николаевка в Крыму — не ориентир.

— Это да. Их тут по три штуки на версту.

Дождь хлынул с новой силой, будто в небесной канцелярии прорвало водопровод! Не иначе, как немцы зацепили его, когда летели бомбить город! Лило так, как не льет по осени даже на Брянщине, а уж казалось бы, на что дождливый край. Раиса шагала, стиснув зубы, чтобы не лязгали от холода. Намокший вещмешок давил на плечи, ноги скользили в грязи. Останавливаться было нельзя, это совершенно понятно. Вся надежда на погоду, что в такую сырость и грязь и немцы сюда не скоро доберутся. Вот только самим бы еще дойти до своих. Шли часов, видимо, с двух ночи и до самого рассвета. “Ночевать в машинах — плохая примета. К плену”, - мрачно пошутил Огнев.

Впереди Раисы маячила спина Гусева. Плащ-палатка торчала на ней горбом, прикрывая неуклюже раздувшийся вещмешок. В нем лежали дрова. Шофер упрямо тащил их с собой, укрывая от дождя, чтобы на отдыхе суметь быстро развести костер. Когда есть пара-тройка сухих поленьев, можно подсушить и мокрые, если такие попадутся.

Пулемет шоферы и Алексей Петрович несли по очереди. Командир шел в этом маленьком отряде замыкающим. И Раиса, временами оглядываясь, видела, что идет он, будто на смотру, прямо и бодро, не опуская плечи, хотя на нем и сухой нитки давно не осталось. Будто не сечет его дождь, будто не ползет под сапогами раскисшая дорога. В левой руке он нес небольшой, но заметно тяжелый саквояж. И этот гражданский багаж никак не вязался с военной формой, да и с обстановкой тоже. Видно было, что этот груз командиру уже изрядно руки отмотал, но он его не бросает. Чтобы отвлечься, Раиса принялась гадать, что же там может быть. Когда отступали летом, командир их маленького сводного отряда с собой взрывчатку нес да аварийный запас еды. Может быть, тоже какой-то тол, а упрятан, чтобы не намочить? Или инструменты? Тяжело так-то, в одной руке. Но даже этой тяжести не показывает товарищ профессор. И глядя на него, Раиса тоже заставила себя выпрямиться. Толку ежиться и горбиться под дождем, если даже под вещмешком на ней все давно промокло? Теплее от этого все равно не станет.

Шагать с прямой спиной внезапно оказалось легче, на расправленные плечи не так давил вещмешок. Приободрились и остальные, вот что значит правильный пример. Даже Верочка, которая двигалась почти вслепую, держась за Олю, потому что сняла очки, с которыми в дождь только хуже.

Шли спешным маршем, надолго нигде не задерживаясь. Если все же останавливались перевести дух, выставляли часового, дальше следовал приказ перемотать портянки, осмотреть ноги и только потом отдыхать. Минут десять, не больше. А потом снова вперед, в серую непонятную муть. Кажется, даже первое отступление, тогда, летом, было легче. Потому что не сеял беспрерывно дождь, не терзал стылый, пронизывающий холод.

Один лишь раз, уже днем, они устроили более длинную передышку, когда набрели на покосившийся сарай, не то полевой стан, не то просто загон для скота, потому что на полу слоями лежал овечий помет. Видимо, пастухи со стадами здесь и впрямь частенько прятались.

На земляном полу развели костерок. Вот где сгодились Гусевские дрова. Огонек совсем крохотный, чтобы не заметить было, но достаточный, чтобы хватило согреть кипятка и разделить на весь отряд две банки тушенки — все, что было в запасе.

В серой пелене дождя ничего невозможно было разглядеть. Алексей Петрович сам часового выставил и проверил, достал было бинокль, но убрал тут же — все одно, без толку, ничего, кроме мутных очертаний гор впереди, не увидишь. Сверху все сеяло и сеяло, проливало насквозь прогнившую крышу сарайчика, в щелях между досками гулял ветер и ветхие стены трещали, скрипели под ним.

— В обязательном порядке всем — портянки просушить сколько можете. И отдых личному составу час.

Раиса не запомнила, спала она или просто сидела, потому что кажется ни минуты не переставала слышать дождь, пение ветра и то, как шипят угли в костре, когда на них срываются с дырявой кровли крупные капли. Разбудил ее все тот же Гусев, сменившийся с караула.

— Что, пригодились дрова-то? А смеялись еще… — пробормотал он, неизвестно, к кому обращаясь, потому что Раисе затея с дровами с самого начала мыслилась верной. Жаль только, что берез здесь не растет. Береста и сырая загорится.

— Часовому на отдых полчаса. И после — выступаем, — распорядился Алексей Петрович и после какой-то секундной паузы добавил, — Товарищ Поливанова, меня ровно через тридцать минут — разбудить.

И только убедившись, что приказ понят, не сел, а рухнул на плащ-палатку у тлеющего костерка. Так падают не спящие, а теряющие сознание, быстро и сразу. Командир спал, как спят бойцы в окопах, сжавшись в комок, сберегая тепло. Во сне он будто постарел, причем сразу лет на десять. Раиса только сейчас сообразила, что даже примерно не знает, сколько же ему лет. Будто бы чуть за сорок, а сейчас — выглядит почти стариком. И седина пробилась густо, и глаза запали. Руки с проступающими венами напряженно сжаты даже во сне. Как же не хотелось Раисе будить его так скоро! Что бы стоило им задержаться здесь на лишние пару часов? Но приказ есть приказ.

Проснулся товарищ командир однако же сразу, будто и не спал, а дремал вполглаза, ждал, пока поднимут. Резко сел, растер ладонями лицо, помотал головой, похлопал себя по ушам и словно не было ничего — снова подтянутый, прямой и бодрый. Насколько может человек бодрым быть после такого марша.

— Отряду десять минут на сборы. Не задерживаться. Портянки мотать очень тщательно.

— Товарищ Огнев, разрешите обратиться? — неожиданно для себя спросила Раиса. Не давал покоя ей этот саквояж и почему-то страшнее всего вдруг стало сгинуть, не узнав, что в нем.

— Обращайтесь

— А в саквояже у вас что?

— Книги. Личная библиотека.

— А не промокнут?

— Там внутри чехол из прорезиненной материи, еще на Финской заказал.

— Тогда понятно… А я думала — что вы такое тяжелое несете…

— Знания, Раиса Ивановна. Штука увесистая, но без них никуда.

Когда стемнело, пришлось идти, положив руку на плечо впереди идущему, чтобы никто не отстал. Темнота упала густая и черная, как вакса. Дождь перестал, правда, но на небе не видно было ни звездочки.

— Тут где-то село есть, — произнес второй шофер. В темноте Раиса его не видела, только слышала, как чавкают по раскисшей глине его сапоги. — Называется Приятное Свидание. Говорят, там царица Екатерина с кем-то того… — он хмыкнул, — приятно повидалась, — шофер отпустил еще пару соленых шуточек по поводу царицы и добавил, что город Херсон так называли, потому что там ей не дали выспаться.

— Ты потише, — отозвался Гусев. — Наскочим на кого, будет нам всем вечный сон. Тут и шутковать надо шепотом, а тебя поди и в Херсоне слышно. Сдается мне, что та пальба, что мы слыхали, как раз где-то у этого самого Свидания и была. Кого-то там нынче и впрямь повидали, знать бы кого и кто, и чем кончилось?

Отголоски выстрелов до них донеслись, когда еще не стемнело, где-то далеко, на грани слышимости. Но в дождь расстояние по звуку не определить… И едва успела Раиса об этом задуматься, как раздалась короткая команда “Ложись!” Услыхали ее все, хотя отдана была негромко, мало что не шепотом. И залегли. Падать в осеннюю грязь было тяжко. Где-то рядом шли люди. Много. Раиса хорошо слышала, как шлепают они по грязи в каких-то десятках метрах от них, а потом, на фоне неба слабо различила фигуры. Усталость пересиливала страх. Подумалось, что хорошо мол, догадалась она залечь так, чтобы карабин в грязь не влип, как из темноты позвали:

— Кто здесь?

И сразу сердце заколотилось как сумасшедшее, как тогда, летом, после памятной перестрелки в лесу. И не только потому, что окликнули по-русски. Голос был знаком! Отряд, шагавший по ночной дороге в сторону Севастополя, вел ни кто иной как их комиссар, Рихард Яковлевич. Которого успели посчитать пропавшим и скорее всего — погибшим. А вот он — нашелся!

— Товарищ Гервер?

— Товарищ Огнев? Отставить тревогу, свои!

— Ну, вот и встретились. Мы по какую сторону фронта-то?

— Скорее по нашу. Но тут сам черт не разберет. Вас сколько?

— Мы с Поливановой, два шофера, две санитарки, двое раненых — по счастью, оба ходячие. Три карабина, СВТ, ППШ, пулемет с одним диском.

— Две машины… А остальные?

— Не знаю. Мы последние снялись. Должны были в сторону Керчи отступать — но на патруль наткнулись — два мотоцикла, постреляли немного и разошлись. Они уехали, мы не преследовали. Две машины, возможно наших, видели на шоссе, сгоревшими. Издалека — примерно там и наткнулись на немцев.

— Это вы правильно, товарищ Огнев, что не преследовали. Рад слышать, утром еще и рад видеть буду. А то темно — хоть глаз коли.

— У вас транспорта не будет? Раненых и девчонок посадить. Мы почти сутки идем, ног даже у меня не осталось.

— Потерпите. Найдем где-нибудь.

26 октября Манштейн ввел в бой две свежие пехотные дивизии и 28 октября прорвал оборону на Ишуньских позициях. Шесть советских дивизий были полностью разгромлены, остатки 51-й армии не смогли удержаться в Крыму и к середине ноября эвакуировались на Таманский полуостров. Приморская армия отошла к Севастополю, попытки захватить город с ходу успехом не увенчались. Начиналась 250-дневная осада Севастополя.

Не сумев отступить с частями 51-й армии, наши герои оказались в городе-крепости. Развертывается производство минометов и боеприпасов к ним, строились бронепоезда, поднимаются орудия с потопленных кораблей, опытная секция линкора "Советский Союз" превратилась в батарею "Не тронь меня". И, разумеется, развертываются новые госпитали…