Проще, чем анатомия

Глава 5. В окружении. Южный фронт. Начало августа 1941

Перестрелка их всех и спасла: выстрелы услыхала отступавшая часть. Было в ней вместе с командиром двадцать штыков. То есть, двадцать человек. Раиса впервые слышала, чтобы в жизни, не в кино, говорили так, считая людей как оружие, которое можно пустить в ход. Рота. И На полный взвод не тянула та рота…

Оказалось, что на рассвете, пока Раиса с Валей и ранеными прятались в лесу, по дороге, что вела к соседнему городу прорвались немцы. Так что они теперь в этом лесу попали в мешок и надо из него выходить, проселками и перелесками.

У командира кубиков по три. Он — старший лейтенант, это Раиса запомнила. Его голос она услыхала, когда в овраг скатилась. Тогда ей выбраться помогли, спросили, не ранило ли. Раиса попыталась доложить как положено, вроде даже голос не дрожал.

— Где ваша машина, товарищ военфельдшер, ведите, показывайте! Только руку-то уберите со спуска, приберите наган! И не забудьте вычистить, у вас земля в ствол набилась. Все в порядке! Эти немцы уже отвоевались.

Страха не было. Оказалось, что там, у полуторки, действительно сообразили в чем дело, залегли и оружие держали наготове. Даже Валя была с винтовкой и выглядела бодрее, чем раньше. Правда, при виде Раисы, попробовала разреветься и бросилась ее обнимать, но та решила, что сейчас лучше держаться строго и бедолаге распускаться не давать.

— Товарищ Земцова, давай тише! Реветь отставить!

Все-таки какой-никакой, а командир, хотя бы и над одним бойцом. Ну, не то, чтобы бойцом…

Отряд до сих пор пешком пешком шел, но нашелся боец, что умел управляться с машиной. Он проверил мотор и сказал, что водитель обманул: бензина не то, чтобы много, но и не на донышке. Значит и впрямь в бега подался! Об этом тоже наверняка следовало доложить потом, по прибытии, но Раиса не знала, как звали водителя, даже звания его не смогла назвать, в них она вообще почти ничего не понимала, кроме того, что один треугольник — это младший сержант, а у младшего лейтенанта в петлицах по кубику.

Из мотоциклов перелили бензин в бак полуторки. Небогатая добыча, но все-таки.

Собрав старшину и сержанта из своей роты, и Раису как старшего по званию медика, старший лейтенант устроил короткий военный совет.

Перво-наперво надо было решить, как идти, днем или ночью. Днем плохо — черт его знает, на кого выйдем. Ночью тоже — черт его знает, кто на нас выскочит. Решили рискнуть — набиться всей ротой в полуторку, как сельди в бочку, и ехать, не большаками, понятно, околицами.

Получилось. Почти. Через два часа мотор зачихал и заглох. Тот боец, что сидел за рулем, нашел под сиденьем инструменты и нацелился уже разбираться, но командир его одернул. Нету на ремонт дня, и часа нету. Вывести из строя, сделать для неходячих носилки из подручного материала, дойти до хоть какого укрытия и ждать все-таки ночи. То и дело был слышен стрекот немецких мотоциклов, пока они чесали большаки да деревни, но ясно было, что и до проселков вот-вот дойдет очередь.

Водитель, матерясь под нос, повозился под капотом, стукнул пару раз прикладом, резанул боковины шин ножом и отрапортовал с мрачным удовлетворением — “Готово, та-арищ старший лейтенант! Никуда уже не поедет”.

Дальше пошли пешком, раненых несли на носилках. Двое, кто мог худо-бедно держаться на ногах, шли, опираясь на товарищей.

Дела раненых были совсем плохи, Раисе это очень скоро стало ясно. Нужен врач, инструменты… А где возьмешь? К вечеру затяжелел младший лейтенант. Лицо заострилось, жаловался, что ногу дергает и жжет. Раиса старалась ободрить его как могла, а сама понимала, что утешить-то нечем, воспаление пошло, и опять подумала, что им нужно попасть к своим как можно скорее. Желательно, к вечеру. Вчерашнему.

Нашли овражек, устроили привал, до сумерек дремали, выставив часовых. Раиса подошла к командиру их маленького отряда: “Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! Когда мы к своим придем?”

Но товарищ старший лейтенант ничего точно сказать не мог, кроме того, что идти надо и по-другому никак. Отряд должен двигаться организованно, по возможности, быстро, ничего иного сейчас сделать нельзя.

— Врач нужен! Хирург! И операционная! — у Раисы голос сорвался от отчаянья.

— Нужен, кто спорит? Только где я это все сейчас возьму, товарищ Поливанова? Моя задача — вывести вас всех в расположение наших частей. Как командир, я делаю для этого все возможное. И вы, как медработник, тоже делайте то, что считаете возможным. Все, разговор окончен. Идите и приведите оружие в порядок!

Полагалось ответить “есть!” и идти. Но Раиса стреляла из нагана первый раз в жизни. И знать не знала, как его полагается чистить.

Однако, приказ есть приказ. Она села у чахлого костерка — кто-то очень аккуратно его развел, дыма и следа нет, с трех шагов не поймешь, что здесь горит, а угли жаркие. Вытащила наган из кобуры, уловила слабый запах пороховой гари. И вот тут холод пробежал по спине, проснулся запоздалый страх. Днем, когда ее действительно могли убить, его отчего-то не было и близко. А сейчас, словно закрывая солнце, вылез страх, стиснул ледяными пальцами горло. Раиса обхватила руками колени, съежилась, пытаясь унять дрожь. Не будь этого отряда, лучше и не думать тогда, что бы с нею было. Повезло бы, если б застрелили сразу. По краешку прошла, по самому краю того, что страшней смерти — плена и издевательств. Что могут немцы натворить, она уже знала. Не видела сама, слышала от отступавших. Но и этого хватало, чтобы мутило от тяжелого, тошного ужаса. “А ну цыц! — велела она себе. — Нашла время трястись!” Раиса даже за руку себя ущипнула. Как будто немного отпустило. Не ушел страх, затаился, но хотя бы в голове прояснилось. Приказ есть, значит будем исполнять.

Раиса взвесила в руке оружие. Небольшая, в сущности, штука, только тяжелая. Но из нее — убивают. Убила она утром того немца у мотоцикла, или только подстрелила, а управились с ним после? Кто теперь разберет! Только вот как же наган чистят? Чем бы его оттереть? Тряпку какую раздобыть или что? Раиса попробовала хотя бы отчистить оружие от налипшей земли. Наверное, надо его разобрать… Как это с винтовкой делать, она знает. Ну, затвор вынимать умеет, разбирать его в тире не позволяли. А вот с наганом как?

— Что же ты с ним, девонька, делаешь? — немолодой уже старшина с рыжими усами подсел к костерку. — Это же все-таки оружие, а не картофелина, чтобы так с ним…

Он спокойно, не торопясь, расстелил у костра плащ-палатку.

— Дай-ка. Вот, погляди, ничего тут хитрого. Только новехонький он у тебя, тугой.

Старшина откинул какой-то крючок у барабана и патроны и гильзы посыпались на новенькую плащ-палатку. Оказывается, шомпол у нагана закреплен под стволом. Не забыть бы!

— Ты, милая, спуск не дотягивала. Гляди, у тебя стреляные и нестреляные вперемешку.

“Вот оно что! А я-то думала, патроны кончились, — сообразила Раиса. — Так, значит разрядить его совсем нетрудно. Наверное, заряжают так же. Вот где только патроны раздобыть? У меня всего два осталось. ”Но узнать про патроны и про то, как же все-таки оружие чистят, Раиса не успела. Прибежала Валя и позвала к раненым. Лейтенанту совсем плохо, тому, у которого нога в шине Дитерихса.

Морфий еще оставался… Но мало. Две ампулы — на всех. Считай — нету. А сколько добираться до своих, даже командир не знает. “Делайте, что считаете возможным, товарищ военфельдшер!” Легко сказать! Возможного, сколько ни бейся, Раиса совсем ничего не видела. Тут не она нужна, а врач! Хирург, с инструментами. Был, да не уберегли… А составом из полутора фельдшеров (Валю справедливо можно разве что за половину считать) тут ничегошеньки не сделаешь! Разве что, накормить, повязку поправить (сменить ее в такой антисанитарной обстановке Раиса решилась бы только в самом крайнем случае) — и все.

Помочь было нечем. Теперь окончательно стало ясно: лейтенант умирает. Даже если они через сутки доберутся каким-то чудом до госпиталя, его едва ли смогут спасти. Гангрена. Температура, похоже, под сорок, пульс плох. В карточке — “слепое ранение верхней трети бедра с переломом кости”. Странно, должны были написать, какой именно. Или так положено, чтобы лишней канцелярии не разводить? И пометка о срочной эвакуации. А где она, срочная? Где хоть кто-нибудь, кто может помочь?!

В сумерках поднялись и шли до рассвета. Раиса даже не пыталась представить, сколько километров они так отмахали. К тому времени, как скомандовали привал, она едва переставляла ноги. На каждой — словно по утюгу привязано. От усталости и голода кружилась голова. Продуктов у отряда почти не осталось. Что было, отдали раненым. Здоровые держались на упрямстве. Из довольствия — одни сухари. Свой Раиса приберегла, и откусывала по кусочку. Она помнила, что значит голодать, но сейчас, после тяжкого перехода, шатало. Впрочем, и бойцы, она заметила, вымотались. Только командир держался. Пока не обошел весь свой отряд, лично проверив всех часовых, даже не присел.

Валю Раиса отправила отдыхать. После такого перехода она еле на ногах держалась. “Сменишь меня через два часа, иди”.

Лейтенант посерел с лица, глаза запали. Он больше не жаловался на боль, даже есть не просил, говорил, что не хочется. Только пить. Расположение духа при этом, сохранял спокойное, даже непонятно бодрое. Раиса подумала сперва, что перед ними старается держаться, командир все-таки!

— Умаялись с непривычки, товарищ военфельдшер? — лейтенант улыбнулся, но серые глаза смотрели устало и тускло. — Понимаю, тяжко приходится. Но ничего, повоюем еще! Нам недолго уж пробираться осталось. Не может быть, чтобы враг далеко вперед сунулся! Он от тылов своих отрываться не будет, иначе сразу нос прищемят. Глядишь, завтра уже дома будем!

Это “дома” звучало сейчас в устах военного человека так нелепо и странно. Раиса вспомнила хмурое лицо их командира. Вспомнила, как совещался он в сумерках с двумя другими бойцами, видимо теми, кому больше всех доверял. И про себя прикидывала, что скитаться им хорошо, если неделю. А тогда дело плохо. Не просто плохо, а считай безнадежно!

— Будем, конечно, — проговорила она, стараясь казаться бодрой. — Вы как себя чувствуете?

— Сейчас получше вроде, вы не волнуйтесь! Уже не больно, вчера еще дергало, спасу нет, а сейчас вроде отпустило. Будь какой-никакой костыль, пожалуй, что попробовал бы идти. Неловко, что все я на вас еду.

“Господи, да что он говорит?! — ужаснулась Раиса. — Какое там идти, как? Глаза трезвые, а речи, будто стакан хватанул! Даже под морфием такого не бывает.” И тут же сама вспомнила и поняла, что все это значит: интоксикация. Раненый насмерть отравлен инфекцией, и мозг, вместо того, чтобы бить тревогу, отказался от борьбы и перестал реагировать на боль…

— Говорите, лучше, а что же не ели ничего? Дайте-ка руку.

Она попробовала подсчитать пульс. Жилка забилась под пальцами часто и неровно, зыбкая тревожная нить, пережать ее совсем легко. Дрожит нитка, вот-вот оборвется. Вместе с жизнью.

Умирающие от сепсиса сохраняют ясное сознание до самого конца. Лейтенант утешал Раису, говорил, что завтра днем, крайний срок — к вечеру, они должны выйти к своим. Он помнит эти места, может ходить здесь хоть без карты. Все будет в порядке! Быть не может, чтобы Красная Армия не остановила врага. Немцев выгонят еще до зимы, в этом он полностью уверен.

Его измученные товарищи спали. Свернувшись под чьей-то плащ-палаткой дремала Валя.

— Звать-то вас как? — спросил вдруг лейтенант. — А то все по званию, да по званию…

— Раиса.

— Рая… Хорошее имя, теплое. Что, товарищ Рая, отгулял я? Нет, вы не думайте, я все понял уже.

— Да что вы такое говорите! — Раиса заученно повторяла обнадеживающие, уже пустые совершенно слова. — Нам только бы до своих добраться, а там госпиталь, врачи. Вы молодой, сердце здоровое….

— Не надо, Рая. “Все будет хорошо” не говорят с таким лицом. Вы меня уже схоронили, но как врач, о том молчите. Это тоже правильно. Ну…только не плачьте, договорились? Я ведь знаю, что вы хотели на себя немцев отвлечь, тогда, утром. Вы настоящий боец, товарищ Рая! Это я как командир вам скажу.

— Да какой из меня боец? Стрелять не умею, оружие сама вычистить не умею. Мой фронт-то вот он, вы… И пожалуйста, не думайте, у меня не из-за вас такое лицо. Просто выдохлась. Кажется, за все мирное время столько не ходила. А вы поправитесь!

— Ну, если специалист говорит, — на осунувшемся лице снова дрогнула улыбка. — Значит, выживу… Пить только хочется…

— Сейчас-сейчас, я принесу…

Еще до дневки набрели на малинник, ягод толком не было, но лист собрали и теперь заварили вместо чая. Раиса отошла к котелку, набрала кружку. А вернувшись поняла, что нести чай уже некому. И второму человеку на этой войне она закрыла глаза. Второму всего за несколько дней.

“Не последний… Господи, сколько же вас таких будет?!”

Чуть вздрогнули ветки. Подошел старшина, что помогал ей с пистолетом. Спросил тихо: “Отмучился?”

И первый раз после всех бомбежек и скитаний, после перестрелки, Раиса тихо заплакала, скорчившись под сосной, между спящими и мертвым. Старшина сидел рядом, гладил ее по голове, шептал тихо: “Поплачь, милая, поплачь. Слезы сердце жгут, коли их в себе копить. Завтра не до слез будет, а сейчас — можно.”

Но слезы не приносили облегчения. Только холодно было, будто не августовская ночь стояла, а ноябрьская, сырая, пронизывающая до самых костей.

— Отпустило хоть малость? — старшина жесткими, загрубелыми руками попробовал утереть ей глаза, — Тяжко, девонька, тяжко, но что поделать. Идти надо. Наган твой я давеча зарядил, в кобуре у тебя еще патроны оставались. Только уж будешь стрелять, взводи сперва. Тугой он, не по твоей руке.

Разговор об оружиb, о возможности боя заставил собраться с силами.

Но следующие дни для Раисы слились в непрекращающийся кошмар. Вернее, скорее ночи, чем дни — шли ночами. Все вертелось, как в колесе — кипяток со скудной порцией сухарей, стонущие от боли раненые на носилках, которым нечем помочь — морфия в сумке Данилова хватило на один день, и могилы… Сепсис сжигал одного за другим, а в санитарной сумке оставались только совсем бесполезные сейчас вещи — проволочная шина, ватные шарики, йодные карандаши, сода… Операционная нужна. Хирург нужен. Но нету! Стиснуть зубы и тащить. Стискивать зубы и рыть могилы. Без звезды, без холмика, даже без привязки к местности. Вскоре схоронили уже четвертого раненого, днем он метался и умолял застрелить его, а в пути затих и даже не сразу поняли, что перестал дышать.

В какую-то ночь Раиса вдруг поняла, что вся война ей приснилась, а на самом деле она попросту заснула на дежурстве в Белых Берегах. Вот сейчас ей влетит от завотделением, ох как влетит! Но этой нахлобучке Раиса даже обрадовалась, главное ведь, что она дома, и нет ничего, ни войны, ни леса. И успев обрадоваться — проснулась.

На крохотном костерке кто-то из бойцов кипятил воду, старшина в последних лучах закатного света придирчиво оглядывал свою винтовку и подкручивал усы… Все-таки сном была больница — двух месяцев не прошло, а то, довоенное, как дымкой подернулось.

На какую-то очередную ночь к ворчащей по всему горизонту канонаде добавились звуки винтовок и пулеметов. И осознание того, что фронт совсем рядом, внезапно успокоило ее. Теперь этот кошмар так или иначе должен был закончиться. Они выйдут к своим или погибнут. Но лучше уж смерть, чем весь этот ад без конца!.

Командир группы удивил всех, достав из своего вещмешка пять банок тушенки, пачку махорки, чай и даже банку сгущенного молока. “Идем на прорыв. Все должны быть сытыми и полными сил”, - сказал он. Ели не торопясь, курили в кулак. Проверяли оружие. Делили поровну немногочисленные патроны. Две гранаты отдали замыкающим, остальные — передовой группе. Потом командир вздохнул глубоко, словно войдя по грудь в холодную воду, и сказал — “Пошли”.

И пошли. Побежали. Раиса тащила носилки и понимала, что пулям кланяться ей нельзя — впрочем, командир всех предупредил, спасение — в скорости. А потом из грохочущей темноты прилетело невидимое и ударило по ноге. Горячее потекло по юбке, захлюпало липко в сапоге.

Боли не было, но такое случается, Раиса помнила. Нога онемела и все норовила подломиться, но упасть — это хуже, чем два раза умереть. И она в плен, и раненый.

Плен. Это она поторопилась, думая, что все кончится. Нет, не падать, любой ценой не падать!

Нога отказала, когда они уже спрыгнули в окоп, и кругом радостно кричали по-русски. “Свои! Прорвались, живые. Товарищи, все целы?”

— Кажется, нога… зацепило. Не могу идти, — Раисе плохо давались слова. Накатила страшная слабость, будто даже земля под ней качнулась. “От потери крови, — подумала она отрешенно. — Натекло-то чуть не полсапога”.

Тут же, как будто ждал — да нет, наверняка ждал — появился санинструктор. Лица его Раиса не запомнила, только петлицы, на них были красные эмалевые треугольники и металлические желтые накладки на углы. Даже в неровном свете фонарика было понятно, что и знаки различия у него эдак щегольски потертые, и форма сидит, как влитая — кадровый!

— Давай посмотрю, девонька. Если с носилками вышла, значит, кость цела, а мясо нарастет, — он быстрыми чуткими пальцами ощупал ногу, Раиса успела удивиться, что ей все еще не больно и тут увидела, что тот улыбается.

— Э, да у тебя тут совсем другой диагноз! Не тебя ранило, а флягу твою насмерть убило. Вот гады, целую флягу чая угробили! Нет им прощенья, чтоб они передохли в скором времени! С нашей помощью. Повезло тебе, все осколки в чехле остались, тебе поди камнем прилетело, или совсем уж пулей на излете. Эти стеклянные осколки — такая гадость, их ни глазом не увидишь, ни на рентгене.

От этого “повезло” Раисой овладел нервный смех. Никогда не думала, что услышит это еще раз в таких обстоятельствах.

— А почему же у меня нога-то отказала? — спросила она, пытаясь спрятать неуместную, как считала, улыбку.

— С переляку. С каждым может случиться. А вот что ты упасть себе не дала, пока раненого не вытащила — это верный подход. Большевистский. Испугаться каждый может, а пересилить испуг — не каждый.

В перемазанной чаем со сгущенкой юбке идти было стыдно, даже в темноте. Но ничего не поделаешь, приводить себя в порядок и негде, и некогда. Раиса догнала своих уже в батальонном тылу, где группа пересчитывалась. Оказалось, вышли не все.

— Егоров с тобой рядом шел! Что значит — “Упал и все?” Он, может, сейчас на поле лежит, ждет, кто первый найдет! Ты товарища бросил, понимаешь?! Ты у меня сейчас пойдешь его искать! Без него вернешься — расстреляю!

Господи, как же оно так…

— Не кричи, товарищ старший лейтенант, — негромко, но удивительно весомо перебил командира рыжеусый старшина, тот самый, что чистил ее наган, — Видел я, как он падал. Три пули в грудь, навылет. При такой ране ему минута оставалась, не больше. Перевязать бы — и то не успели.

— Ты ж в передовой группе шел. Как ты это мог видеть?

— А я немца убитого обшаривал. Вот, документы забрал и автомат. И две гранаты. Потому и отстал.

На несколько секунд повисла мертвая тишина. Кто где был в ночной сшибке, и кто как действовал — каждый знал только сам. Поверил старший лейтенант старшине, или не поверил, понять было нельзя.

— Ладно, — сказал, наконец, командир, — Считаем — прощен. Двое убитых, один раненый — почитай, чудом выскочили. Ну, теперь на проверку — и снова на фронт.

Оказалось, что проверка, это совсем не быстро, если документов нет. Раиса проходила ее чуть не последней и кажется, чем-то уполномоченному особого отдела не понравилась. Потому что расспрашивал он ее дотошно, о каждой мелочи по два раза. Даже поинтересовался, где она жила в Белых Берегах и на какой улице там стоит больница. В другое время Раиса, наверное, рассердилась бы: “Вы что, товарищ, за шпионку меня принимаете?!” Но после перехода, после истории с фляжкой ей почти не пришлось отдыхать и спать хотелось отчаянно. Так что на то, чтобы сердиться, просто не было сил. Поэтому она раз за разом отвечала на вопросы, даже если они повторялись.

— Итак, где, вы говорите, произошел налет, при котором погиб военврач третьего ранга Данилин?

— Данилов, — уже машинально поправила Раиса. Который раз особист чуть-чуть путал названия и имена, — Не знаю. На дороге где-то, часа три-четыре, как от станции тронулись. Ни часов, ни карты у меня не было.

Даже будь у Раисы карта, она бы не сумела указать точного места. Вроде бы, она это уже объясняла. А потом подняла глаза на собеседника и увидела, какое у него осунувшееся, посеревшее лицо и набрякшие тяжелые веки. Стало ясно, что тот не спит минимум вторые сутки. Все происходящее после этого показалось и вовсе трагикомедией, нелепостью. Сидят в землянке два смертельно усталых человека, один по кругу спрашивает, другой по кругу отвечает и никак не могут они остановиться. И некому дать обоим хоть пару часов отдыха.

Она чуть не засмеялась, а потом, как-то без перехода, обнаружила, что особист стоит рядом трясет ее за плечо.

— Товарищ Поливанова, товарищ, просыпайтесь! Распишитесь вот здесь и можете идти. Утром отправитесь в запасной полк.

При неверном свете керосиновой лампы Раиса попыталась прочесть протокол, написанный крупным неровным почерком усталого и не шибко грамотного человека, но глаза слезились от усталости. Написала: “С моих слов записано верно, мною прочитано”.

Наутро, действительно, она отправилась в запасной полк, где ей выдали петлицы, знаки различия — двух змей, шесть треугольничков, уйму всякого полезного имущества, и назвали “товарищ старший сержант”. Раиса попробовала было объяснить, что она — военфельдшер, но документы уже были заполнены.