Проще, чем анатомия

Письма 1941 года

Город Первоуральск, Билимбаевское лесничество, для старшего участкового лесничего Поливанова Владимира Ивановича

Дорогие товарищи, передайте пожалуйста это письмо моему брату Владимиру Поливанову, как только он даст о себе какое-нибудь известие. Если вам что-то станет известно о нем, пожалуйста, сообщите на этот номер полевой почты.

Старший сержант медслужбы, Р. Поливанова.

Володя, родной, здравствуй, братишка!

Не пришлось повидаться нам этим летом. За меня не волнуйся и в Белых Берегах не ищи, я уже в действующей армии. О том, куда меня занесло сейчас, писать все одно нельзя. Но вспомни, как лето начиналось, сам поймешь.

О себе скажу, что жива и здорова. Посылаю письмо тебе на адрес лесничества, надеюсь, ты им тоже туда пишешь и твои товарищи передадут тебе от меня весточку. Хотя не знаю, где мы оба с тобой будем, когда ты ее получишь.

Я теперь старший сержант медслужбы. Скоро должны меня после переподготовки отправить в действующую часть. Что долго не было от меня вестей, ты не волнуйся. Просто не знала хотя бы приблизительно своего места службы, потому и не писала. Не зря, как оказалось, учили нас военной медицине в Москве на тех курсах в 1940 году. Не думала правда, что так скоро мои знания понадобятся.

Армейские порядки мне хоть не сразу, но дались, в званиях уже не путаюсь, только вот в сапогах тяжело, не привыкну никак. Сейчас жалею, что мало расспрашивала тебя про Финскую. Хотя бы о том, как быстро разводить костер и правильно носить сапоги, оно не лишним было бы сейчас.

Пишу и даже не знаю, где ты прочтешь мое письмо. Может, уже на передовой. Трудно говорить “береги себя”, поэтому я просто пожелаю тебе самой большой удачи, какая только может быть.

Мне очень хочется верить в хорошее. Я знаю, что мы обязательно победим. Но и понимаю, что могу этой минуты не увидеть. Война не разбирает. Но и к этому пониманию начинаю понемногу привыкать, мне уже не страшно. Просто надо делать свое дело и делать его честно. И не думать, что с тобою может случиться в следующую минуту.

Хоть бы только ты был жив! У меня ведь больше никого нету, кроме тебя. Целую тебя, вихрастого,

твоя сестра Райка.

14 сентября 1941 года

Брянский район, пос. Белые Берега, ул Ленина, 3. Поливановой Раисе Ивановне

Здравствуй, сестренка!

Вот и пришла пора снова за винтовку браться. Отбываю на фронт. Три месяца подряд учил наше пополнение да забрасывал начальство рапортами, пока не уважили. Теперь выходит мне экзамен, кого выучил, с теми и отправился. Хорошие ребята, боевые, толковые. Только молодые совсем. Вчера еще в школу ходили да мяч гоняли.

Паровоз набрал полную скорость и теплушку потряхивало на стыках рельсов. Старшина отложил планшет и карандаш, поднял глаза от недописанного письма. Света маловато. Только от печки, раскалившейся мало не докрасна. А бойцы его спят давно, убаюканные стуком колес.

“Половине еще бриться-то не надо. Вояки…” Владимир подсел поближе к печке. Где-то будет Райка, когда получит письмо? Врачей ведь тоже призывают. Ее поди и нет давно в Белых Берегах. Эх, сестрена…

Всякий раз, когда он вспоминал о ней, почему-то представлял ее себе маленькой. Вот такой вот круглолицей, как матрешка, крохой, которую он нянчил в детстве, на закорках таскал, когда бегал с мальчишками в лес по ягоды. Сестренка тихоней росла, за ней доглядеть было не трудно. Посадишь ее на полянке на мамкин платок, и пока всю землянику вокруг себя не объест, она с него не слезет. А там и уснет, свернется как котенок, только и разговору.

“А за меня ты не беспокойся. Как на Финской выщипывал я хвосты тамошним кукушкам, что о двух ногах да без перьев, так и немецким их повыдергаю, не сомневайся.”

Хотелось сочинить что-то ободряющее, но как глянешь на мальчишек, которых ты сам три месяца к бою готовил, так сердце и упадет. И новости нынче худые, что ни сводка — то прямо как штыком под ребра!

Вокзалы и полустанки по пути от Свердловска тонули в паровозном дыму и рыдали на сотни бабьих отчаянных голосов. По Володьке голосить было некому. Их с Раисой отца и матери давно не было в живых, а своей семьей он так и не обзавелся. В Свердловске будто навзрыд звенела на перроне в толпе гармошка, и тоже навзрыд женский высокий голос не пел, а причитал, выкрикивал с той войны еще дошедшее:

Распроклятая война,

что она наделала,

Сколько девок, сколько баб,

сиротами сделала!

Катилась частушка над над морем голов, русых, рыжих, чернявых, седых, в вязаных беретках да бабьих пестрых платках.

Милый мой, моя утеха,

я люблю, а ты уехал,

Ты уехал воевать,

меня оставил горевать.

“Пишу тебе с верой в нашу скорую победу. Держись, сестренка, свидимся…”

Хотел написать, что глядишь, сведет еще где на военных дорогах, но вовремя себя за удержал. Раиса по медицинской части служит, так что лучше о такой встрече не думать и ее не расстраивать. Пускай ждет его живого и здорового. И дописал “…после войны. А то, что немцу мы хвост выдернем по самые уши, в том слово даю”.

Ночную темень прорезал долгий гудок, снаружи загрохотало тяжко и стало понятно, что по соседнему пути идет тяжелый состав, не иначе товарный. Скоро стихло и опять ровно и дробно застучали колеса: “как-это-так, как-это-так…”

“А вот так. Едва год прошел, и снова ты товарищ старшина”, - сказал себе Владимир. Поглядел на спящих и сам стал устраиваться. В полусне пришло забытое, что не вдруг припомнишь наяву. Примерещилось, что печь в их хате в Бежице топится и в звук колес, он еще слышал его каким-то вторым слухом, вплетается голос матери:

Сидит Дрёма,

Сидит Дрёма, сама дремлет…

Под эту колыбельную они с сестренкой засыпали, согревшись, и совсем проваливаясь в сон, он вдруг вспомнил, что обещал взять Райку с собой с утра на речку. Только бы не было дождя…