Проще, чем анатомия

Глава 2. Крым, Балаклава. 15 июня 1941

Таких цветов, как здесь, она никогда не видела. Огромные, чуть не с тарелку величиной, белоснежные, словно фарфоровые. И запах, дурманящий и сладкий, плыл вдоль аллей санаторного парка. Юг цвел, бурно, ярко и щедро, как в последний раз. В знойном мареве покачивались кусты, охваченные розовой прозрачной дымкой. Поднимались на клумбах огненно-красные южные розы. Красота, не опишешь!. Вот только жарко.

"Ну и повезло же тебе, Райка! На море едешь…" — провожали ее две недели назад подруги, и опять эти слова Раису сердили, потому что никакого везения тут нет. Если в чем и повезло, так в том, что нынешней зимой жива осталась, не погибла по собственной же бестолковости. Не велик героизм — пробежать с десяток верст на лыжах по легкому морозу, от Белых Берегов до лесного кордона. Худшие опасения не подтвердились, старика лесничего разбил радикулит, в его годы не мудрено. Раиса пробыла при больном два дня, пока тому не полегчало, и засобиралась домой.

И ведь чуял Иван Егорыч, как меняется погода, отговаривал. Нет, куда там, “меня в больнице ждут!” Угодила в такую метель, что к жилью вышла чудом. Не к самому поселку даже, а к станции Белобережской, и то, когда уже понимала, что засыпает на ходу, а это вам любой бывалый человек подтвердит, признак плохой. Уснешь — и с концами, по весне отыщут.

Поход обернулся воспалением легких, которое Раиса, и снова никого она не винила, кроме себя, приняла поначалу за бронхит, и лечилась дома. Говорят же: врачи болеть не умеют. Фельдшеры, видимо, тоже.

Одышка перестала донимать только к апрелю. И начальство, поразмыслив, отправило товарища Поливанову долечиваться в санаторий. В Крым. Вот тебе и все везенье!

Хотя… если судить, что она повидала — так и в самом деле повезло. Год назад первый раз побывала в Москве. А теперь — впервые увидела море. И снова, как в начале тех, памятных курсов, Раиса чуть не до ночи, до ломоты в коленях бродила по новому, неведомому городу, впитывая увиденное, как деревья пьют воду.

Здесь все по-другому, непохожее ни на Брянск, ни на Москву.

Балаклава маленькая. В кружевной листве, насквозь пронизанный солнцем, пахнущий диковинной, непривычной зеленью и близким морем, город казался сном. Так в детстве грезятся диковинные края, из сказок будто! В Москве все куда-то спешат. А Балаклава — расслабленная, курортная, неторопливая и потому добродушная. Тут и незнакомый улыбнется, и разговор со случайным прохожим, спросившим дорогу, вырастает в дружескую беседу.

Море у набережной темно-зеленое, как бутылочное стекло, а на пляжах — прозрачное, хрустальное. Живое, дышащее, оно обнимало теплыми упругими волнами, качало плывущую Раису на огромных ладонях. Пляж у санатория галечный, без обуви не больно погуляешь, но пара туфель всего одна, и жалея их, Раиса привыкла перешагивать с камня на камень, пока не доберется до воды.

Пляж негласно делился на мужскую и женскую половины. Купались же кто как хотел. Соседка по комнате смело заходила в воду в чем мама родила, а после загорала между валунов на казенном вафельном полотенце, особо не смущаясь. Впрочем, не она одна. Здесь это никого не удивляло.

Раиса ей немного завидовала. Тонкая в кости, а сама пышная, настоящая красавица! Такой и впрямь ни к чему себя прятать. Хоть сейчас рисуй — и в картинную галерею, на стену. Только как бы художники не передрались за такую красоту!

Приходили на пляж девушки-гимнастки, наверное, все из одного кружка или секции, потому что купальники на них были пошиты на один фасон. Они появлялись вечером, в четыре часа, юные, подтянутые, смуглые от загара. Плавали быстро и далеко, с силой рассекая воду взмахами рук. Не то что Раиса, саженками. С ними была тренер, женщина ее лет, мускулистая, плотная, с короткой, почти мужской стрижкой. Она мало плавала, больше наблюдала за подопечными с берега и поглядывала на часы. Но играть и дурачиться в полосе прибоя пловцам никогда не мешала. Те хохотали, бегали, брызгались. Как-то построились всемером на берегу в пирамиду, красиво, как на соревнованиях. А затем ухватили девчонку в центре пирамиды за ноги и перевернули вверх тормашками. Она повисела так, а потом ухватила что-то в воде и бросила в соседку. Хохот, визг, пирамида рассыпалась — оказалась, краба на купальник прицепила.

В первые дни, как ни предупреждали в санатории, что с солнцем осторожной надо быть, Раиса здорово обгорела. Никакие призывы “товарищи, соблюдайте режим!”, не могли вытащить с пляжа тех, кто прежде не видел моря и не знал, какое оно бывает.

Огромные валуны поросли роскошными бородами из водорослей, в морской зелени водились крохотные полосатые рыбки. Раиса готова была часами любоваться этим живым аквариумом, сидя в полосе прибоя. Колыхались в волне медузы, похожие на стеклянные блюдца. Мелких, без щупалец, можно было брать в руки, большие, с синей каймой по краю купола здорово обжигали и от них следовало держаться подальше.

Небо оставалось почти безоблачным и ярким, будто вымытым. Вечерами огненное, по утрам — прозрачно-синее. А ночью его засыпало звездами, крупными, как земляника. Нигде прежде Раиса не видела звезд настолько больших и близких. Млечный Путь выглядел мало что не сплошной полосой, мазком белой краски по бархату. Луна выплывала из-за скал тоже огромная, ярко-рыжая, как спелый абрикос.

В конце концов Раиса не удержалась, купила у художника на набережной ночной пейзаж, нарисованный сочными яркими красками на куске фанеры. В рамку вставим, будем дома зимой море вспоминать.

У набережной покачивались лодки, они возили отдыхающих на дальние пляжи, к подножию отвесных скал, поросших можжевельником. Тут же у причалов сидели рыболовы, рядом на мостовой грелись и ожидали свою долю улова разноцветные крымские кошки.

Когда первая неделя отдыха подошла к концу, Раиса снова чувствовала себя бодрой и крепкой и радовалась, что опять может много ходить. Съездила в Севастополь, за день обошла почти весь центр города, от Приморского бульвара и пристани Третьего Интернационала, до узких старинных улочек, идущих под немыслимыми углами то вверх, то вниз.

По центральным улицам катились, позвякивая, трамваи. Дома в городе невысокие красивые, многие с колоннами или угловыми башенками, отчего весь он выглядел, что та затейливая детская игрушка. На окраинах росли неведомые Раисе деревья и цветы, и непременно в каждом дворе — виноград. Лозы увивали старинные каменные ограды, тянулись по кирпичным стенам.

Вечерами стала выбираться в Балаклаву, в городской парк на танцы. Там куда веселее, чем в санатории, народу больше и не патефон заводили, а играл настоящий оркестр. Туда ходила, наверное, половина города. Много было военных, особенно моряков. В первый же вечер Раису закружил в вальсе молодцеватый лейтенант, судя по форме — летчик, да так закружил, что она почувствовала себя детским волчком. Еле на ногах устояла!

— Что, перекрутил вас на виражах? — спросил лейтенант, — Виноват, с нашим братом танцевать трудно. Мы не закруживаемся, привычные!

— В другой раз с вашим братом только танго, — отвечала Раиса.

Но оркестр без перехода заиграл “Рио-Риту”, и ее снова кто-то подхватил. Рядом танцевала забавная пара: милиционер в белой форменной рубашке и девочка лет десяти.

— Ирочка, я уже запыхался. Может, домой?

— Ну, папа… — тянула она. — Ну давай последний раз!

В саду вокруг санатория водилась какая-то живность, и не похоже, что птицы — ночью кто-то карабкался по веткам, шуршали маленькие коготки. Раисе так ни разу не удалось увидеть, кто там водится. Хотя она даже как-то горсть орехов положила на подоконник, в надежде прикормить.

Ее соседка по комнате, та самая, с безупречной фигурой, любительница загорать, уверяла, что это каменная куница. “Не будет хищница ваши орешки, Рая! Это именно куница, я вам как биолог, с ручательством!”

Биолог все-таки переусердствовала с пляжем, обожгла свой красивый нос и проводила дни в тени на террасе, намазав лицо сметаной. “Мы с вами с севера, все равно будем обгорать, как ни осторожничай!”

К концу отдыха обнаружилось досадное: кончились деньги. Все, взятое с собой, Раиса безоглядно потратила. Себе шкатулку с ракушками, подругам подарки, кому — зеркальце в рамке из тех же ракушек, кому — гребешок из можжевельника. Картина еще эта с луной и морем… Словом, когда спохватилась, обнаружила, что у нее осталось где-то рубль с мелочью. Не рассчитала!

Под вечер, уже попрощавшись с санаторием, Раиса шла по набережной с потяжелевшим чемоданчиком, и старалась держаться поближе к воде, чтобы дул ветер с моря, и не доносило от берега запах выпечки и жареной рыбы.

— Сама виновата, — выговаривала она себе. — Растранжирила отпускные, будет тебе чай на вокзале. Не отощаешь, небось!

Ноги гудели от усталости, а правую, похоже, натерла. Ручка чемодана грозила оторваться. В конце-концов, Раиса нашла свободную скамейку и устроилась на ней лицом к морю. Ехать на вокзал было еще рано, и чтобы отвлечься, она начала сочинять, пока про себя, письмо брату в Свердловскую область. Вот кому можно расписать во всех подробностях, какое оно, южное море, и какие неведомы зверушки прячутся в ветках в санаторном парке. Володька ей никогда не скажет “повезло тебе, сестренка!”. И все всегда поймет.

Потом стала прикидывать, кто раньше домой вернется, Раиса на поезде, или карточка, которую ей фотограф обещал выслать на адрес прямо в Белые Берега. Море шумело негромко, убаюкивало. Еще бы есть не хотелось так, было бы совсем хорошо.

— Не может быть! Товарищ Раиса, вы ли это?

Она обернулась. Ну и сюрприз! Кого угодно ожидала встретить в Крыму, но чтобы своего московского знакомца и учителя!. Алексей Петрович ничуть за год не изменился, такой же как в Москве, подтянутый, бодрый, только загорел почти до черноты, видимо, давно здесь.

— Прекрасно выглядите, только, прошу прощения, с загаром переборщили.

Никакого "прекрасно" сама Раиса не видела. Плечи от солнца красные, кончик носа облупился. Волосы растрепались. Где тут взяться красоте? Сейчас бы зеркальце достать, волосы немного пригладить, да лежит далеко. Хотя конечно, слышать такое всегда приятно.

— Немного есть, переборщила. Удивительно, тоже не думала, что здесь вас встречу. По службе или на отдыхе?

Раисе пришло на память прошлое лето, древние улицы, помнящие нашествие Наполеона и еще бог знает чего помнящие. Очень захотелось напомнить Алексею Петровичу об этом, еще раз поблагодарить… Но не решалась. Занятой человек, военный! Наверняка ведь по делу прибыл, раз в форме. Решит еще, что она кокетничает. А такое мнение о себе составить отчаянно не хотелось!

— Вообще по службе, но уже минут пятнадцать как на отдыхе, до нуля часов завтрашнего дня — еще почти пять часов! Задача у меня сейчас “не бей лежачего” — сверка документов по санаториям на случай мобилизации. Два раза в неделю сюда из Севастополя езжу. Вы к нам надолго?

— А я уже от вас, — Раиса кивнула на чемоданчик. — Из санатория выписали утром. К полуночи поезд — и домой.

— Первый раз в Крыму?

— Первый. Никогда не думала, что где-то может быть так красиво… — и Раиса рассказала, почему ее отправили в санаторий, как отдыхала три недели и безумно влюбилась в море и уютный южный город, какой раньше и представить себе не могла. Впечатлений теперь — глубже того моря! На всю зиму хватит.

— Крым прекрасен! Чем больше на него смотрю, тем больше восхищаюсь. А до поезда у вас какие-нибудь планы есть?

Планы у Раисы были самые простые: дать ногам немного отдохнуть и отправиться на вокзал. Заодно каким-то образом убедить себя, что есть не так уж хочется. В конце-концов, никто кроме нее тут не виноват. Да и не привыкать!

— Вроде бы никаких. Вот полюбуюсь еще на море, и на вокзал.

— Составьте мне компанию, я как раз собирался поужинать. Тут рядом!

Раиса смутилась. Рядом — набережная, рестораны с летними верандами и столиками прямо на мостовой. Красиво, но безумно дорого! Она за весь отпуск туда даже заглянуть не решилась, да и зачем, если в санатории на всем готовом? И неловко. Никогда прежде ее в ресторан не приглашали. Но и есть хочется до головокружения.

— Раиса Ивановна, не смущайтесь! Это ни к чему не обязывающее приглашение знакомого и коллеги. Даю слово, там вкуснее, чем в любом санатории!

Кажется, “коллегой” ее в Белых Берегах никогда не называли. Чтобы удостоиться такого от завотделением, надо было как минимум окончить институт. Для начальства она Раиса, иногда Раечка, ну или “товарищ Поливанова”, если сердятся. И Раиса согласилась. Встала, подхватила чемоданчик из-под скамейки, искренне надеясь, что ручка доживет до вокзала и не оторвется.

— Позвольте… — Алексей Петрович перехватил чемодан, секунду посмотрел на ручку и взял его снизу, под мышку. Свободную ладонь галантно протянул Раисе.

Шли по набережной медленно, похоже, он заметил, как аккуратно Раиса ступает. Мелькнула непрошеная мысль: “Ох, не видят меня девчонки! По берегу моря и с таким командиром!” Но эту мысль она тут же прогнала. Хороший человек, поужинать пригласил. Безо всякой задней мысли. Так что, скажи спасибо и не думай всякую ерунду, товарищ Рая, комар тебя забодай!

Белые полотняные зонтики в ресторане покачивал морской ветер. Здесь было свежо и не жарко. Алексей Петрович шутливо приподнял фуражку, здороваясь с деревянным капитаном, сидевшим у входа, и Раиса с изумлением обнаружила, что на середине лба коричневый загар резко кончался, сменяясь белой кожей. Подошла девушка-официантка, в фартучке и крахмальной кружевной косынке.

— Добрый вечер, Тамара! — Алексей Петрович улыбнулся ей, как старой знакомой и та в ответ расцвела улыбкой. — Что из свежего улова порекомендует лучший ресторан Балаклавы?

“Надо же, все его тут знают!” — удивилась Раиса. От нее не укрылось, как заблестели глаза у Тамары-официантки. Не мудрено, такой товарищ не может не нравиться!

— Горбыль лучше всего.

— Тогда порцию горбыля — одну, знаю я ваши масштабы! А какого вина к горбылю?

Тамара задумалась.

- “Солнечная долина” есть.

— Раиса Ивановна, вы же не возражаете, если я тут немного выберу за вас?

Алексей Петрович смотрел с улыбкой и совершенно дружеским взглядом, памятным Раисе по Москве. Оставалось только кивнуть.

— Тогда два бокала. Вы мороженое любите?

Мороженое Раиса любила. Кто же его не любит? Просто пробовать его в таких местах не приходилось. Да что там, бывать-то не приходилось!

Первые пару минут она не знала, куда глаза девать. Женщинам, которых сюда обычно приглашают, она в подметки не годится. На такую глянь — как платье сшито, какие туфли, сразу понятно, как минимум в тресте муж работает, или еще какой начальник! Раиса в сбитых стареньких туфлях, в ситцевом сарафане и с бусами из крашеных ракушек, словом видно, что не ровня. Однако, ну их в самом-то деле!

Минутная неловкость быстро прошла. Бывают на свете люди, рядом с которыми исключительно легко. Редко, но бывают. Кажется, что Алексей Петрович насквозь ее сейчас видит, понимает, отчего Раиса смущается. Понимает и аккуратно молчит. И удивительно — молчать с ним так же легко как и говорить.

Наверное, все дело в глазах! Казалось бы, не может быть у мужчины за сорок, да еще военного, таких молодых темно-голубых глаз. Строгих и одновременно очень теплых. До сих пор была уверена, что не бывает. Ан нет… не все ты, Раиса, в людях понимаешь. Хоть почти тридцать лет на свете живешь и даже замужем побывать успела. Не все!

В салат Раиса ткнула наугад, но то ли повезло, то ли ресторан был действительно лучшим в Балаклаве — салат удался!. Порция рыбы на тарелке от обычной столовской как две, а то и три, и белая мякоть буквально тает во рту.

Вино она пробовала осторожно. Не то, чтобы раньше не приходилось — у подружек на именинах могли выставить домашнее. Но здесь… Непривычно, неловко. А вдруг крепкое? Нет, ничего подобного! Не крепкое, голову не кружит и пьется легко, почти как сок. Только теплее стало. И даже сбитые за день ноги ныть перестали.

— Знаете, я до сих пор вспоминаю Москву, — Раиса решилась продолжить разговор. — Не только, когда пересматриваю конспекты. На работе надо мной посмеивались девчата, с кем ты, Рая, воевать собралась, когда я им рассказала, о чем лекции были. А я город помню! И Москва-реку. Думала, нет места красивее. Пока сюда не приехала.

— Москва по-своему красива. Вообще — каждый город красив по-своему, помните, мы тогда говорили с вами о том, что у городов, как и у людей, свои лица. И подобно людям, кому-то они нравятся, а кому-то не очень. Я знаю тех, кто не мыслит жизни вне Ленинграда, и тех, кому в Ленинграде неуютно. Я в нем был несколько раз, а понял только однажды ночью. Была лекция, потом обсуждали, целый диспут устроили, засиделись… в общем, часа в три ночи нам намекнули, что сторож тоже человек и спать хочет, а мы посторонние. И вот шли мы перед рассветом по городу, и он вдруг передо мной открылся. Не близкий мне город, но красивый… даже не знаю, как что! Он чем-то похож на гравюру петровских времен. Но живую. И в летних сумерках, которые там всю ночь, он становится гравюрой, а не акварелью, как все остальные города. Кажется, сейчас встретишь патруль в бело-зеленых преображенских мундирах, офицер отсалютует протазаном и пойдет дальше…Такая вот она, столица советской хирургии!

В Ленинграде Раиса никогда не была и не знала, доведется ли. Подумала, что с удовольствием показала бы собеседнику Брянск. Да только зачем ему туда приезжать? По службе разве что. А над Десной в зелени парка тоже красиво, хотя и не так как здесь. Там привычно, по-домашнему, но очень хорошо.

— А я о декабристах подумала, когда вы говорили про Ленинград. В нашем драмкружке ставили “Русских женщин”, и я играла Трубецкую, а директор наш — тобольского губернатора, который не пускает ее ехать в Нерчинск. По книгам и кино мне Ленинград представляется городом очень строгим, как часовой на посту. Там зарождались революции, там начиналась вся наша история. И Медный всадник там. А вам он совсем другим увиделся. Надо обязательно будет однажды туда поехать. А то тридцать лет на свете живу — а почти не знаю, где я живу. Так могла бы дальше Брянска и носа не высунуть!

Раиса рассказывала, сама понемногу увлекаясь. Человек, который умеет так видеть, поймет. Если бы Раису послали на работу куда-нибудь за тысячу километров от Брянска, она бы сейчас не раздумывая согласилась.

— Я люблю землю в холодных рассветах,

в ночных огнях,

все места, в которых я еще никогда не

жил.

Если б мне оторвало ноги,

я бы на костылях,

все равно,

обошел бы все, что решил.

— негромко, но с чувством прочитал Алексей Петрович.

Раиса смотрела на него с удивлением и восторгом:

— Вы тоже стихи любите? А чье это?

— Симонов, про Баин-Цаганское сражение.

Майор, который командовал танковыми

частями

в сраженье у плоскогорья Баин-Цаган,

сейчас в Москве,

на Тверской,

с женщиной и друзьями

сидит за стеклянным столиком

и пьет коньяк и нарзан.

— Примерно как мы сейчас. Хотя он прошел через такое, что мы и близко представить себе не можем.

— Халхин-Гол… Так вот это про что. А ведь я читала Симонова, только это мне не попадалось.

— Еще не издали. Мне посчастливилось в Москве послушать.

— Самого Симонова?

— Да. Думаю, скоро издадут. Оставьте адрес, куплю — пришлю, а то пока-то до Брянска дойдет…

— Обязательно. Надеюсь, успеют, пока лето. Начнется осень, простуды — будет не до книг. Осенью и зимой я мало читаю. Вы говорите, “не можем себе представить.” Кажется, человеку гражданскому, вообще сложно понять, что такое война. А тот, кто видел, никогда об этом не расскажет всего. Мой брат прошел Финскую, вернулся с орденом Красной звезды. Но со мной он никогда о войне не говорил. Разве что какие-то забавные случаи рассказывал, вроде баек на охоте, которые он и так любит. Он в лесничестве работает и живет на кордоне.

— Кое-что и военному понять сложно. Подбитый танк загорается не сразу, а у броневика и броня тоньше, и бензобак прямо в боевом отделении, вспыхивает мгновенно, экипаж даже люки открыть не успевает… А остальные, видя это, продолжают атаку. Тогда, у Баин-Цагана, японцам не дали закрепиться на плацдарме. Какой ценой, точно не знаю, но по тому, что слышал и читал — страшной!

Повисла пауза. Раиса задумалась и смотрела на собеседника поверх бокала. “Он ведь был на войне, хотя и на другой, — подумала она. — Примеряет к себе, не придется ли снова… А вдруг?”

— Вы думаете, нам это снова еще предстоит? Ведь не зря нас, гражданских медиков, учат военной медицине, — спросила Раиса напрямик, готовясь не услышать точного ответа. Потому что есть вещи, которые гражданским говорить не положено. И вообще, военной тайны никто не отменял!

— Сегодня точно нет, — он усмехнулся, — после обеда ни один порядочный полководец войны не начинает, а после ужина — тем более! А если серьезно… Европа не горит, но тлеет и дымится. Может, полыхнет завтра. Может, через неделю. Может — через полгода, год или пять. А может, затушат, заболтают, и успокоится все лет на двадцать-тридцать… Но вот тут сомнительно.

У Раисы екнуло сердце. Что-то знают военные люди. Что-то такое, что гражданские узнают в последнюю очередь. Даже, когда брата призвали, ей не было так тревожно. Хотя нет, вряд ли от нее сейчас что-то скрывают. Наверное, товарищи маршалы и генералы, те понимают, что к чему. Врачам потом сообщат, когда надобность возникнет.

— Меня призовут, — сказала Раиса строго. — Но впрочем, даже если нет, я все равно пойду, добровольцем. Это наш дом. Я еще помню, как мы его строили. За него отец наш с Володькой погиб, революционер. Этот дом мы будем защищать. Каждый на своем месте, как в армии положено!

Получилось как-то уж совсем как в газетах пишут, но других слов Раиса подобрать не смогла.

— Мы умеем жертвовать жизнью

только одной

своей.

Но зато эту одну трудно у нас отобрать.

Видимо, забывшись, как и в Москве бывало, Алексей Петрович произнес эти строки на “лекторской” громкости. На их столик обернулись и Раиса поймала сразу несколько взглядов — от уважения и надежды до страха, и даже неприязни. Захотелось тут же уйти или хотя бы закрыть лицо руками, но Огнев улыбнулся одним взглядом и перешел на прежний тон.

— Хорошо сказали, Раиса Ивановна! И, когда потребуется, сделаете не хуже, я уверен. Но… слушайте, сейчас принесут мороженое. С орехами, взбитыми сливками и жареными в карамели фруктами. Менее военной еды придумать трудно — говорят, у американцев на крупных кораблях есть специальные отсеки в холодильниках для мороженого, но уж на что они богатые и с причудами, а мне с трудом верится! Но даже у них к мороженому крымского десертного вина не подают. Давайте о чем-нибудь курортном, пока время есть! Вы вообще из санатория выбирались? Под парусом ходили? Севастопольскую Панораму видели?

Увы, под парусом Раисе ходить не пришлось. А в Севастополе она видела только Приморский бульвар, пристань Третьего Интернационала, которую старожилы так и зовут Графской, и памятник затопленным кораблям. У которого, как и всякий курортник, сфотографировалась, и этих карточек теперь ждала почтой в Белые Берега. Одну себе оставит, другую — брату отошлет. Но о том, что успела повидать, она рассказывала с удовольствием, ведь если не делиться впечатлениями от увиденного, это лишь половина радости.

А еще рассказывала о Брянске, о зеленых улицах, о закатах над Десной и о том, как ходили в детстве за орехами и брат вырезал из ветки орешины орехоколку. И про речку Снежку, которая течет сквозь белый песок и потому на любой глубине совершенно прозрачная. Белые Берега потому и белые, что стоят на ней.

— Сейчас кажется, лучше города у моря ничего на свете быть не может! Но если будете в наших краях, я вам обязательно Брянск покажу. Даже у нас есть, на что взглянуть!

— С меня тогда в следующий раз севастопольские музеи и море. Не с берега, а настоящее. Так, а во сколько у вас поезд?

— В половине двенадцатого

— Тогда добивайте мороженое, и пойдемте к машине. Не то, чтобы бегом, но уже и не нога за ногу. Тамара! Счет, пожалуйста.

“К машине?” Раиса вновь почувствовала, что краснеет. Ее, на вокзал, и вот так, машиной с водителем? Но отказываться глупо и, если честно, поздно. Последний автобус уже ушел.