Проще, чем анатомия

Глава 4. На Южном фронте. Лето 1941

Как-то непонятно начиналась война для Раисы. Ей и еще двум десяткам женщин выдали форму, снаряжение и три дня учили основам строевой подготовки. Старшина-сверхсрочник, руководивший ими, все ворчал, что за грехи его списали в курятник, второй, его помощник, был с ним полностью согласен.

Потом все завертелось, как в калейдоскопе. Подняли до рассвета, торопливо и совершенно не торжественно привели к присяге и рассовали по эшелонам.

Следующие два — или три дня (Раиса так и не вспомнила потом, сколько их было точно, может, и все пять) стали ожившим кошмаром из детства. Набитый вагон, толкотня, стремительный забег на станции за кипятком — успеть, пока поезд не тронулся, внезапные остановки в поле, крики “Воздух!”, и нужно разбегаться от вагонов. Ехали непонятно куда, вроде как в сторону Умани. Не вязалось это с предписанием, которое с армейской четкостью называло и армию, и дивизию, и медсанбат, в котором Раисе предстояло служить.

Наконец, кошмар закончился и в мутных предрассветных сумерках, не зажигая огней — светомаскировка — началась разгрузка. Раиса совершенно потерялась в массе суетящихся одинаково одетых людей, сунулась к кому-то с вопросами:

— Извините….

“Ой, кажется, не так. По должности нужно. Два прямоугольника на петлице… Помощник командира полка, что ли? Лет пять не повторяла…”

Додумать не дали:

— Не “извините”, а “здравствуйте, товарищ майор, разрешите обратиться”! Почему без снаряжения? Где петлицы? Только мобилизованная? Обращайтесь.

Из снаряжения, действительно, у был только почти пустой вещмешок да стеклянная фляга, которую Раиса ужасно боялась разбить.

Выслушав сбивчивый рассказ, майор махнул рукой куда-то в серую полумглу и быстрым шагом ушел по своим майорским делам, тревожно прислушиваясь к канонаде. Бухало, действительно, вроде как со всех сторон.

По указанному направлению обнаружилась палатка с табличкой “Дивизионная канцелярия”, куда Раиса сдала пакет с документами. Пожилой усатый дядька начал объяснять, куда подойти за оружием, снаряжением и новой гимнастеркой (Раиса так и не поняла, зачем ей менять свою, новенькую, ни разу еще не стиранную даже), но тут снаружи на несколько голосов закричали: “Медсанбат, по машинам!”, дядька крикнул: “Потом, все потом, отстанешь — под трибунал пойдешь!”

Раиса опрометью бросилась на крики. Пометавшись между машинами, она чуть не сбила с ног похожего на воробья парнишку с длинной шеей и торчащими ушами. На петлицах у него, кроме непонятного прямоугольника (“Командир батальона? Начальник медсанбата, что ли? Такой молодой”), была знакомая и понятная змея на чаше. И Раиса обрадовалась ему как родному.

— Медицина?

— Вы хоть представьтесь, боец! — ответил парнишка неожиданно спокойным, уверенным и даже требовательным взрослым голосом.

— Я не боец, я фельдшер!

— Фамилия как?

— Поливанова!

— Значит, военфельдшер Поливанова, — слово “военфельдшер” он выделил голосом, давая понять, что она больше не штатская, — Давайте в кузов! И на первом же привале пришейте петлицы.

И Раиса полезла в кузов полуторки, получив хоть какое-то место в новой жизни.

Место получилось тряским. Понять, куда едут, не получалось совсем, Раиса ощущала себя чем-то средним между посылкой на почте и курицей в клетке, едущей на рынок. Второе сравнение очень не нравилось.

Из кузова, закрытого тентом, было видно, главным образом, пыль да кабину следующей машины. На дне кузова лежали носилки и несколько санитарных сумок. В одну из них Раиса тут же заглянула, оценила содержимое. Небогато, но самое необходимое есть: индивидуальные пакеты, жгуты, сетчатые шины, йод, косынки, нож с кривым клинком для срезания одежды. Нож был совсем новым, еще в солидоле, а тонкая бумага, в которую завернуты шины, даже не надорвана, все прямо со склада.

Выскакивать из машины по команде “Воздух” пришлось трижды, но, видать, у немцев были какие-то цели поинтереснее — их ни разу не бомбили. Вражеские самолеты, надсадно гудя, тройками, девятками, а то и “все небо черное — не сосчитать”, шли над головами куда-то дальше, на восток. И только горькое недоумение терзало душу: почему в небе нет ни одного нашего истребителя?

К полудню как будто куда-то приехали — остановились, слышно было, как впереди шумно спорили несколько голосов, но слов не разобрать. Канонада, по сравнению с утром, вроде приблизилась, но опять доносилась со всех сторон. В машину погрузили одного лежачего раненого, шестерых сидячих, и с ними перепуганную девушку в форме. Волосы растрепаны, гимнастерка вся в земле и двух пуговиц у ворота не хватает.

Девушку звали Валей. На петлицах у нее были вроде те же знакомые змеи, но оказалось, она из ветеринарной части. Куда девалась та часть и почему она сама здесь, Валя объяснить не могла. Раиса вообще мало что сумела узнать от нее, кроме имени и того, что нынче утром она попала под бомбежку. Валя рассказывала, дрожа и заикаясь. Как налетели с утра "эти… с сиренами", как понесли испуганные лошади… Дальше Валя не помнила, кажется ее слегка засыпало землей, но нашли, откопали и подсадили на полуторку. Хотя она цела, "чесс-с-с-слово, ни царапины!", только на левое ухо оглохла.

“Наверно, куда-нибудь начальство ее пристроит, — думала Раиса, слушая сбивчивый рассказ Вали, которая все повторяла, как “у-утром налетели”. — Нам-то эта красавица зачем? Человек, он все-таки не лошадь”.

В дороге Валя пыталась как-то помогать, но скоро стало ясно, что толку от нее шиш да маленько: и повязку толком наложить не умеет, и руки ходят ходуном. “И как таких малохольных в армию-то берут? Хотя, верно, сейчас туда всех берут.”

Колонна внезапно развернулась и поехала обратно. Это Раисе категорически не понравилось — от хорошей жизни взад-вперед не мотаются.

Свою пулю, говорят, не услышишь. Вот и колонна своё не услышала — команду “Воздух!” не подали. В уши ввинтился пронзительный свист, а затем и впереди, и позади ударило так оглушительно и страшно, что, Раисе показалось, что из нее дух выбило одним звуком.

Уши наполнились противным звоном, в голове шумело. Все разворачивалось перед глазами медленно, как в дурном сне. Шедшая следом машина завалилась в кювет, из открывшейся двери выскочил водитель, тут же споткнулся и упал на дорогу, раскинув руки. А их полуторка, кренясь так, что раненые, беззвучно крича, попадали с лавок, а саму Раису прокатило по тенту мало что не до крыши, понеслась вперед, прыгая на ухабах. Криво, косо, как взбесившаяся лошадь, о по обочине, почти без дороги, мимо огромного костра, в котором угадывалась разбитая “эмка”. Наконец машина круто свернула с дороги, царапая днищем бурьян, дотянула до опушки леса и там встала.

Едва Раиса с Валей успели устроить раненых и понять, что все вроде бы целы, как к заднему борту подбежал водитель, бледный, засыпанный блестками битого стекла, с окровавленными руками. Сквозь медленно рассеивающийся звон прозвучало страшнее свиста бомб: “Врача ранило! Плох, смотреть страшно!”

Раиса сиганула вниз, ударилась пятками и щелкнула зубами. За ней, откинув борт, полезла Валя, неуклюже таща сложенные носилки.

Раненый военврач сидел около машины, спиной к колесу. Бледный до синевы, дышал с трудом и взгляд его был страшен — тоскливый и направленный в бесконечную даль, туда, где верующие видят кто рай, кто ад, кто еще чего.

— Сейчас, сейчас! — захлопотала Раиса.

Все шло не слава богу, и нож в мерзком на вкус солидоле пришлось открывать зубами, и руки скользили, и заводская заточка оказалась “едва острее валенка”.

Наконец, где разрезать, где разорвать гимнастерку на раненом получилось.

— Потерпите, сейчас перевяжем, все будет хорошо!

Она говорила как с любым больным, успокаивающим ласковым шепотом. И сама не верила привычной своей скороговорке: настолько плохо он выглядел. Рана показалась совсем небольшой, так, царапина на груди, кровит совсем немного. А вот состояние раненого пугало. Казалось, он почти не может дышать, губы посинели, враз ввалились глаза. Что с ним? Контузия? Раиса понятия не имела, как та должна выглядеть. Пневмоторакс? Не похож, его-то она знает, ножевые им привозили, тогда кровь пенилась бы вокруг раны, а тут все чисто. Все равно, герметичную повязку, с клеенкой от индпакета и скорее везти дальше!

— Сейчас перевяжу, легче станет, товарищ доктор!

— Военврач… третьего… ранга… — проговорил раненый с видимым трудом.

“Хотя б понимает! Да хоть чертом в ступе назовись, только не помирай!”

— Все в порядке, товарищ военврач третьего ранга, — устроив подушечку индпакета на ране, Раиса пыталась вспомнить что-нибудь успокаивающее. — Рана… с малой зоной повреждения.

Раненый сердито дернул бровью:

— Тампонада… сердца… безнадежен… уничтожайте… документы… уходите… Поливанова… за… старшего…

Похоже, только на необходимости передать командование военврач третьего ранга и держался, потому что сразу обмяк, глаза помутнели. Раиса, прижав пальцы к его шее, беспомощно чувствовала, как пульс бьется все быстрее и слабее. Через несколько минут и эти слабые удары прекратились. Молодое, еще мальчишеское лицо медленно, от корней волос, от царапины от бритья на острой скуле, залила спокойная ровная желтизна.

“Вот значит, что ты такое — огнестрельная рана. С виду царапина, а на самом деле — смерть. И впрямь, куда опаснее, чем выглядишь”, - вспомнила Раиса обучение в Москве. Не последний раз она такое видит. Не раз еще придется. Эх, зачем конспекты оставила дома?..

Она закрыла умершему глаза и медленно выпрямилась. За спиной чуть слышно всхлипнула Валя. Раиса оглянулась — та стояла, прижав кулаки к щекам и мелко дрожала. Расстегнутая санитарная сумка на плече съехала на бок.

— Тихо! Некогда реветь! — Раиса встряхнула Валю за плечи. — Утрись и застегнись, и давай в кузов. У тебя живые там, поняла?!

После обернулась к водителю. Похоже, он отделался только мелкими порезами от разбитого стекла. Ну и страху натерпелся. Прислонившись к борту “полуторки”, водитель пытался закурить, но никак не мог поджечь папиросу, пальцы тряслись, спички ломались одна за другой.

— Вы не ранены? — на всякий случай спросила Раиса. Он только головой мотнул:

— Стекляшками посекло… ах ты ж… мать твою… Что ж мы теперь-то… не даст ведь высунуться на дорогу. Налетит еще раз — и крышка!

— Лопата есть? — перебила она.

Получив хоть какое-то понятное задание, водитель засуетился. Лопата нашлась, и пока он копал могилу под приметной березкой со срезанной осколками верхушкой, Раиса развела костерок и, как приказано было, сожгла все документы, которые нашлись. Даже инструкцию от “полуторки”, что была у водителя под сиденьем. Заглянула в документы погибшего военврача: “Данилов Сергей Николаевич. Город Ленинград”. Двадцать семь лет — ничего себе, а выглядел мальчишка мальчишкой. Раиса пообещала себе запомнить и имя, и город, и даже адрес… какая-то “линия”. Но адрес к вечеру выскочил из памяти, остались там только имя да звание.

Еще осталась маленькая фотокарточка, где погибший военврач был снят вместе с хорошенькой круглолицей девушкой в белом вязаном берете на светлых кудряшках. Эту карточку Раисе очень жалко было отправлять в огонь к остальным документам. Но сохранить не рискнула. Такое уж точно не должно достаться врагу! При мысли о том, как немцы будут рассматривать карточку и отпускать сальные шутки, аж передернуло. О погибшем она по начальству доложит как надо. Знать бы еще, где оно теперь, то начальство, которому можно что-то доложить… Где хоть один врач, чтобы передать раненых? Ни Раиса, ни Валя ничем им сейчас не помогут. Ни знаний, ни инструментов! Еды-то — что у раненых с собой.

Пришел водитель, сказал, что все готово. Раиса последний раз посмотрела в спокойное отрешенное лицо Сергея Данилова, военврача из города Ленинграда.

“Первый убитый на войне, которого я хороню. Ой, не последний!” — она решительно сняла с его ремня кобуру с наганом и повесила на свой. Еще секунду подумала — и прихватила кожаную сумку с лекарствами.

Схоронили, постояли с минуту над свежей могилкой, сняв пилотки, и поехали.

От колонны и след простыл, только несколько машин еще догорали либо валялись в кювете. Вечерело.

И день кончился паршиво, и утро оказалось не лучше: остались без водителя. Пока до ночи блукали как слепые, искали, куда запропастился медсанбат, бензин в полуторке почти вышел. Вчера, впотьмах заехали в перелесок, замаскировали кое-как машину, устроили, накормили раненых. Поскольку черт его знает, где теперь фронт, разрывы доносило больше с востока, Раиса — все-таки она из всех троих старшая по званию, распорядилась выставить караул. Первой сама дежурила, потом Валя, потом водитель должен был, уже под утро. И вот в эту-то “собачью вахту” он, собачий сын, и сгинул! Валя, правда, толковала, что ушел за бензином. Дескать, сказал, что горючку надо добывать хоть тресни, канистру забрал и ушел.

Раиса в сердцах хотела так ее выругать, чтобы неделю уши горели! Но сдержалась. В самом деле, какой с девчонки спрос? Сама должна была за всем доглядеть! Но как, товарищи дорогие? Спать-то надо хоть изредка. Вот и проспала водителя, ищи его теперь…

Дела выходили совсем неважные. Раиса даже место, где они находились, представляла смутно, не говоря уже о линии фронта. Карта в головной машине была, а те, кто в ней ехал, со вчерашней бомбежки в живых не значились. Куда и когда делась остальная колонна, никто не знал. Сказано было: держаться за впереди идущей машиной, да не удержались.

Весь личный состав теперь состоял из двух человек: Раисы, военфельдшера без знаков различия (а когда было их пришивать?), и Вали. Впрочем, толку от нее все одно мало. Вроде бы и старается, но поручи ей что — ей богу, проще самой. Вот и теперь, ей бы, дурище, Раису разбудить, как старшую, а нет, сказали про бензин, она и уснула.

«Расстрелять его, мерзавца, трижды мало будет! — отрубила Раиса, выслушав оправдания помощницы. — Без колес остались!»

Будь они одни, это было бы еще полбеды. А главная беда, что кроме них, раненых еще семь человек. Ходячих двое. И на всех — пара носилок да четыре руки. Как хочешь, так и тащи. В общем, дело — дрянь! Даже если каким-то чудом сыщется бензин, с машиной ни Рая, ни Валя управляться не умеют. Времени же меньше меньшего! Из семерых подопечных трое совсем плохи, тяжко ночка далась. А до санбата, до врачей — поди пойми, сколько и как пробираться. И главное, на чем?

В сыром утреннем воздухе Раиса хорошо различала глухой рокот с той стороны, где должна быть дорога. На слух прикинуть, от силы километра два они отъехали, может три. Надо идти, искать машину. Знать бы наверняка, что там сейчас творится, и главное — чья это дорога.

Советоваться Раисе было не с кем. Она теперь старшая, ей за все отвечать. И раненым как в глаза глядеть? Говорила, потерпите, мол, товарищи, к вечеру доберемся… Добрались называется.

Успокоил ее младший лейтенант, единственный среди подопечных командир. Молодой парень, верно, только что из военного училища. Ногу ему перебило, тяжко, нехорошо. Хороший врач был Дитерихс, и шина у него хорошая, да мало тут транспортной иммобилизации, даже самой лучшей. Не выберутся они за день, выйдет лейтенанту полная отставка, отнимут ногу как пить дать… Но командир, он всегда командир! Одним голосом быстро порядок навел. И уговорились так: Раиса идет разыскивать машину, все равно больше некому. А на месте, силами одной здоровой — Вали, и всех, кто может оружие держать, в случае чего, будут обороняться, насколько хватит. Три винтовки, правда, всего, да еще у лейтенанта пистолет. Но лучше, чем ничего.

У Раисы теперь тоже наган имелся. Привычней была бы, конечно, винтовка, из нее хоть в тире стреляла…

В лесу было по-мирному спокойно и пусто, и Раиса шла быстро, не особо глядя по сторонам и почти не таясь. Тишина, ничем, кроме гула близкой дороги, не нарушаемая, слегка ее успокоила. Вряд ли за ночь фронт куда-то сместился. Уж услыхали бы!

Вскоре она выбралась на грунтовую дорогу, ту самую, с которой вчера свернули, чтобы укрыть машину. Подумала, пойти ли по ней или все-таки двигаться вдоль по лесу, когда услышала вдалеке треск моторов. Мотоциклы… Наши или..?

Раздумывать Раиса не стала, зайцем метнулась с дороги на ту сторону, под вывороченную сосну и залегла под защитой корней, вжалась в землю, до боли стиснув кобуру.

Треск приблизился и вдруг резко оборвался. Двигатель будто кашлянул и замолчал, похоже, заглох. Потом кто-то выругался, верно, костеря не вовремя вставший мотор. И Раису, услыхавшую чужую речь, мороз продрал по спине. Немцы!

Медленно, стараясь ни шорохом себя не выдать, она выглянула из-за корней. Посреди лесной дороги стояло два мотоцикла. Один, похоже, забарахлил, и его водитель, мордастый рыжий детина, сдвинув на лоб защитные очки, склонился над мотором. Второй мотоцикл остановился рядом, и его экипаж, пользуясь заминкой, слез, разминая ноги. Шестеро! Ой, как много…

Оцепенев, Раиса смотрела, как немцы прохаживаются у мотоциклов, о чем-то споря. Потом один, видимо командир, резко оборвал разговоры, вынул карту, остальные сгрудились вокруг.

Раиса соскользнула обратно под защиту выворотня. Она вдруг очень ясно поняла, что будет дальше. Ее немцы не заметят, если не будет шуметь. А вот след полуторки, вывернувшей с дороги в подлесок, точно не проглядят. И тогда… Лучше и не думать, что тогда будет с ранеными и с Валей! Они, конечно, уже услышали моторы и все поняли. Но три винтовки и стрелки, которые могут передвигаться только ползком — слабая оборона против шести здоровых лбов с автоматами и при двух пулеметах.

Чувствуя, как немеют и холодеют руки, Раиса медленно потянула наган из кобуры. «Вот ты и отвоевалась», — глухо произнес в ее сознании кто-то чужой и строгий.

Все понятно — прятаться нельзя. Спрячешься — и тогда до смерти будешь слышать, как убивают тех, кто тебе доверился. Одно остается — отвлечь. Как перепелка, притворясь, что у нее сломано крыло, уводит от гнезда лисицу. Только хитрая птица вспорхнет у рыжей перед носом и была такова. А Раисе жить от силы пару минут. Лишь бы успеть за эти минуты убежать подальше, отвлечь немцев от поворота, и от полуторки. Чтобы там успели хотя бы отползти и затаиться.

Они стояли совсем близко. С винтовкой, да если с самого начала в засаде лежать и прицелиться, было бы проще. Но выбирать не приходилось. Наган показался страшно тяжелым и руки предательски дрожали. Раиса стиснула его обеими и потянула спуск.

Но ничего не произошло, хотя казалось, выжала до упора. Курок отошел назад… и все. “Осечка?” У нее аж ладони вспотели. Или предохранитель, он ведь вроде должен быть у любого пистолета? Где же он у нагана?! Эта штука за барабаном? Она потянулась левой рукой и тут наган внезапно выстрелил.

От неожиданности Раиса чуть не выронила пистолет. Успела заметить, как возившийся с мотором немец будто споткнулся, и метнулась из убежища в ельник.

Ей повезло. Запнувшись о корень, она рухнула лицом вперед за секунду до того, как очереди стали стричь над головой молодую хвою. Вскочила, пальнула назад еще, не глядя, лишь бы увязались за ней, и пригибаясь бросилась вперед.

Но выстрелов больше не было, только треск валежника под чужими ногами, с каждой секундой все ближе. Послышалась какая-то команда…

У Раисы екнуло сердце. Глупо выходило. Немцы не дураки, чтобы за одним стрелком всей толпой ломить. Трое за ней шли. И ясно, что собирались брать живьем.

Хорошо, что подлесок густой, сразу не разглядишь. Но надолго в нем не укроешься — найдут и скрутят. Одно оставалось — бить, когда близко окажутся, чтобы хоть одного еще успеть. И следующую пулю — себе.

Не целясь, она еще несколько раз выстрелила в сторону немцев. Кажется, трижды. Значит, осталось два патрона. Один им… В последний раз навела пистолет на лающий командный голос и изо всех сил нажала спуск. Наган только громко щелкнул. Все. Обсчиталась, нет последней пули, а расстояние такое, что немцы щелчка этого не могли не услышать и не понять.

Будто смола время течь стало. Успела Раиса и подумать о том, и ужаснуться, как слева, из глубины леса отозвался другой автомат. И заставил немцев залечь, а потом и ответить.

В короткой перестрелке ни своих, ни чужих разглядеть она не смогла. Стоило только раз выглянуть из-за валуна, как пулевой веер расщепил над головой сосновый ствол.

Обдирая колени, вжимаясь в землю, Раиса попыталась отползти из ставшего ненадежным укрытия, как ноги вдруг ощутили пустоту. В овраг она скатилась чуть не кубарем, ссыпалась вместе с землей вниз, на самое дно. Наверху сперва трещали выстрелы, потом стихло. И снова захрустели ветки. Раиса уткнулась в землю лицом, стиснула зубами кулак и замерла.

Наверху осторожно позвали:

— Эй, есть тут кто?

И прошло несколько секунд, прежде, чем она осознала, что окликнули — по-русски…