Противостояние

Глава 7. Противостояние

Дитрих расхаживал по тронному залу, меряя шагами комнату. Отряд, посланный к атлантическому побережью поздней весной, не вернулся. Тридцать обученных воинов под командованием Свена Пруста не могли исчезнуть просто так. Прождав июнь и июль, молодой правитель фюрлянда отправил поисковую экспедицию: такими людьми, как Пруст, разбрасываться было нельзя. Поисковая экспедиция дошла до океана, но следов первого отряда не обнаружила. Потратив на поиски почти два месяца, экспедиция под командованием Нормана Крюге вернулась с пустыми руками. Как ни прискорбно, но Дитриху пришлось смириться с мыслью о безвозвратной потере Свена Пруста и тридцати его воинов.

После первоначальных успехов в деле производства стали для пушек наступил ожидаемый процесс стагнации. Его инженеры и кузнецы не могли добиться улучшения баллистики. Увеличивая длину пушечного ствола, удалось достичь дальности выстрела в четыреста метров. Инженер Лерниц высказался о невозможности увеличения дистанции выстрела при существующих технологиях. Дитрих вспомнил, как стойко выдержал Лерниц его вспышку гнева, ни один мускул не дрогнул на лице инженера.

Со слов Лерница, увеличения дальности выстрела можно добиться двумя способами: изготовлением унитарных зарядов, не допускающих выхода части пороховых газов впереди ядра, или использованием нарезов в стволе пушки. Но все они недостижимы в настоящее время: Лерниц просил два года для изготовления унитарных боеприпасов и пушек, заряжающихся с казенной части. Образец был: снятая с субмарины пушка, уже больше ста лет хранившаяся в фюрлянде. Но не было даже образца снарядов, все знания основывались на записях предков и редких книгах, переживших их хозяев.

Не сильно продвинулись Огюст и Лерниц в изготовлении огнестрельного оружия для воинов. Первая десятка "топов«,— Дитрих не знал кому в голову пришла идея так назвать ружья, — была передана отряду Ганса, находившемуся недалеко от цитадели врага. По одной версии, слово «топ» было восклицанием дикарей, услышавших ружейный выстрел. Стволы для ружей приходилось ковать вручную, сваривая их кольцами для достижения необходимой прочности. Заряжание — со ствола, но здесь дело обстояло куда легче, чем с пушками. Для заряжания огромных пушек, что отливались в фюрлянде, требовалось несколько человек.

Меткость таких ружей оставляла желать лучшего, но главным было пробивное действие: круглая пуля пробивала доспехи его воинов. Следовательно, пробьет и доспехи Русов, со слов Ганса, доспехи их врага не сильно отличались от экипировки дойчей.

Первоначальный план — обрушиться всей массой на пограничный городок и смять его гарнизон Дитрих изменил после того, как наткнулся на записи Адольфа Эрста, описывавшего Великую Войну. Его предок писал, что хитрости на войне надо отдавать больше предпочтения, нежели грубой силе и напору. Ганс Мольтке побывал в разведке, где, взобравшись на горные вершины перед крепостью, оценил вероятность штурма пограничного городка Русов.

— Будут большие потери, мой король, — доложил его надежный товарищ, вернувшись из разведки. — Проход в страну Русов преграждает высокая стена, упирающаяся в отвесную скалу.

— Обойти ее нельзя? — Дитрих не любил ответ «нет». Ганс был не из робкого десятка, да и дружили они с детства.

— Нет, мой король. Второй конец стены уходит в озеро. Собственно, само озеро — это часть болот, что простираются вокруг него. Болота страшные, я потерял двоих воинов, сунувшихся в них. Эти Русы коварны, они выстроили стену так, что ее нельзя обойти. Крепость надо брать, но будут большие потери.

Дитрих помнил этот разговор до мельчайших подробностей. И не забыл, как совершенно случайно перед ними открылась лазейка завладеть неприступной крепостью.

— И что, они там сидят за этой стеной вечно? Им есть, охотиться, сажать хлеб не надо? — грохнув кулаком по столу, дал он тогда выход своим эмоциям. Но ответ Ганса заставил его вскочить от радости.

— Дитрих, — Ганс мог позволить себе обратиться к королю по имени, — там местные дикари им приносят животных в обмен на безделушки.

— Какие безделушки?

— Железные ножи отвратительного качества, кузнецы у них явно не самые лучшие, — пренебрежительно отозвался Мольтке вставая.

Ганс уже дошел до двери, когда Дитрих окликнул его:

— Вернись, Ганс, я придумал, как нам взять эту крепость, запирающую выход в земли Русов.

— Расстрелять пушками и пойти в атаку? — предположил Ганс, возвращаясь к королю.

— Нет, мы сделаем иначе: твои отборные солдаты проникнут внутрь под видом дикарей, вступят в бой и откроют двери для остальных воинов. Надо всё продумать, торопиться не будем, у нас один шанс, и его надо использовать сполна.

Они просидели тогда до поздней ночи, обсуждая всё варианты. Отправляя Ганса с отборным отрядом к границе, Дитрих дал Гансу свободу действий. Мольтке мог самостоятельно доработать или изменить план и самостоятельно выбрать время для его успешного исполнения. Отборный отряд, включавший в себя десять обладателей «топов», двадцать всадников, — пятую часть всей конницы фюрлянда, — и больее двухсот пеших воинов, ушел к границе почти два месяца назад. За это время Ганс прислал всего одну короткую весточку: «Мой король, всё идет по плану. О сроках атаки сообщу дополнительно».

Усевшись в кресло, Дитрих мысленно обратился к неведомому Макс Са, чьими детьми себя считали Русы. Со слов Ганса, побывавшего в плену Русов, Макс Са у них не то Бог, не то посланник Бога. Из разговоров Русов, что смог понять Мольтке, этот самый Макс Са ушел на небо, но обещал вернуться. И случилось это, судя по всему, во времена, когда его предок Адольф Эрст попал в эти края.

"Очередная сказа про Великого Шамана«,— усмехнулся Дитрих, перелистывая рукописные труды своего предка.

Осторожно постучав в дверь, заглянул Карл, начальник дворцовой охраны:

— Мой король, есть донесение от Мольтке.

— Неси сюда, — вскочил с места Дитрих.

Разорвал кожаную тесьму и развернул лист грубого пергамента.

Короткое послание гласило: «На следующий день после полнолуния. Твой друг и подданный Ганс Мольтке».

— Карл! — заорал Дитрих. Перепуганный начальник охраны влетел в комнату, обнажая саблю.

— Зови Фрица Лейбнера, нам надо обсудить военную кампанию.

Карл выскочил за дверь, а Дитрих аккуратно сложил донесение Ганса среди остальных бумаг. До этого пограничного городка около восьми дней пути. С учетом обоза и пушек, это дней десять. А полнолуние — примерно через неделю.

— Нельзя терять ни минуты, чтобы прибыть вовремя, — пробормотал себе под нос молодой король, — воинам после победы нельзя долго бездействовать, иначе они теряют желание сражаться.

Эту великую мудрость он вычитал в книге своего предка. Была там еще одна запись, но о ней Дитрих сейчас не думал, погрузившись в размышления о близкой победе и молниеносном наступлении. Стояла середина октября, до сезона дождей оставались считанные недели.

— Надо закончить войну до середины ноября, — сам себе установил срок будущий завоеватель, зевая в ожидании своего военного министра. Он спланировал то, чего так страстно хотел его великий предок — достижение мирового господства. Первыми покорит Русов, расставит по всему миру свои форпосты, чтобы его потомки могли контролировать развитие племен дикарей. Нельзя допускать развития иных цивилизаций, кроме дойчей. Это противостояние с целым миром, но в душе молодого короля бурлила горячая кровь, не давая трезво мыслить. Вторая мысль в хрониках его предка гласила, что нельзя оставлять врага недобитым.

— Не оставлю, великий Адольф, не оставлю, — прошептал потомок нацистов, завороженно смотря на огонь в камине, где ему чудились битвы и сражения.

От глубоких размышлений его отвлек Фриц Лейбнер.

— Мой король!.. — вошедший почтительно склонился.

— Фриц, каковы наши силы на настоящий момент? — Дитрих сразу перешел к делу.

— Больше двух тысяч обученных пеших воинов, две сотни лучников, около пары десятков стрелков проходят обучение. Есть еще две сотни всадников, — закончил подсчет Лейбнер.

— А пушки?

— Десять малых и две большие, — мгновенно ответил военный министр на вопрос короля.

— Мы выступаем на юго-запад, к землям Русов. Оставь небольшое количество воинов для охраны дворца и наших городов, все остальные послезавтра должны быть готовы выступить.

— Мой король!.. — открыл рот Лейбнер, чтобы возразить.

— Фриц, я всё сказал, можешь идти, — пресек его попытку Дитрих.

После ухода Лейбнера он достал «Хроники IV Рейха», открыл на чистой странице и вывел красивыми буквами: «Начало завоевания мирового господства».

Патриарх Никон мог считать себя счастливым человеком: он был единственным из ныне живущих в Макселе, кто еще помнил «отцов-основателей». Образ деда в памяти потускнел, но усилием воли Никон мог представить себе бородатое хмурое лицо своего деда. Тот был совсем молодым, когда попал в этот мир. Он взял на себя функции Патриарха, женив своего брата на местной правительнице. За многие десятки лет преследований секта «Новый Израиль», или «Христоверы», наконец обрела свой новый дом, не боясь притеснений.

Никон любил выспрашивать у старого умирающего деда подробности тех времен, когда " христоверы" оказались на новой земле. Уже перед самой смертью дед Алексей, доживший до ста лет, рассказал Никону, что всю жизнь боялся возвращения Макс Са. Этот мифический персонаж имел силу среди Русов даже спустя сто пятьдесят лет своего отсутствия.

Никон знал со слов деда, с какими трудностями пришлось столкнуться «отцам-основателям», высадившимся в этой благодатной местности. Аборигены говорили на искаженном русском языке, отказываясь принимать новую веру. Спустя десять лет бесплодных попыток Алексей Гаврилов, дед Никона, пошел на беспрецедентный шаг, объявив Макс Са сыном Иисуса. Это не сразу, но дало результат: ряды " христоверов" начали пополняться Русами, которым возвышение статуса любимого Макс Са очень понравилось.

Но были и те, кто яростно продолжал сопротивляться нововведению. Первоначально, во времена Алексея Гаврилова, первого Патриарха, их просто не трогали. При отце Никона сектантов «Возвращения» выселяли из городов, чтобы они не мутили народ. Никон, унаследовав титул Патриарха, первый десяток лет продолжал политику отца, выселяя сектантов из населенных пунктов. Спустя время он понял, что эта тактика была ошибочной: создавались целые анклавы, где не признавался Иисус. Тогда Никон поменял тактику, сажая сектантов в тюрьмы и обрекая их на рабский труд на рудниках.

Всё эти репрессии давали обратный эффект, усиливая недовольство Русов. Первого сектанта приговорил к сожжению суд Будилихи ровно десять лет назад. Вначале сожжения были часты, но с каждым годом их становилось меньше. Всё меньше оставалось желающих прилюдно заявить, что Макс Са вернется, и что Он — Великий Дух, а не сын Иисуса. Сектанты еще оставались среди Русов, в этом Никон не сомневался, но то, что они боялись выступать прямо — было хорошим знаком.

Прожив долгую обеспеченную жизнь, Никон был готов к смерти, считая, что существованию " христоверов" ничто не угрожает. Еще пара поколений, и про Макс Са можно забыть, предать его забвению. Единственное, что беспокоило патриарха, — так это неумение его сына Синода держать себя в руках. Вспыльчивый, он уже успел натворить немало дел. Никон знал, о воровстве из казны, но прощал это единственному сыну. Простил и смерть семьи своего счетовода Лутова, сгоревшего вместе с семьей.

Но не суждено было Никону умереть спокойной старостью: из Будилихи привезли странного сектанта. Патриарх хорошо разбирался в людях, а сопоставив рассказ Максима Серова, — так представился молодой крепкий парень, — со словами деда, понял, спокойной смерти ему не видать. Борясь с совестью, он принял единственное верное решение, устранить угрозу существованию «христоверов», поручив Синоду утопить Максима и женщину, которая была вместе с ним. Но Синод и здесь опростоволосился, позволив сбежать мифическому Макс Са. Трупы охранников обнаружили быстро, стрела была местного изготовления, даже быстро вышли на кузнеца.

Под страхом сожжения на костре кузнец выдал покупателя, но дом парня по имени Баск оказался пуст. Бросив всё силы на поиски беглецов, Никон упустил из виду порт. Вспомнив о морских воротах, послал туда отряд. С момента бегства Макс Са из порта Макселя ушло всего одно судно — берлинская торговая шхуна. За ним отрядили один из лучших парусников Макселя с требованием досмотреть судно, и при обнаружении Максима Серова убить на месте.

А дальше начались чудеса: судно не вернулось и было обнаружено в семидесяти километрах от Макселя практически полностью сгоревшим. Спаслись два члена экипажа, клятвенно заверявшие, что мужчина, которого им предстояло убить, на их глазах метнул молнию правой рукой. Все попытки инквизиции " христоверов" переубедить спасенных в невозможности такового наталкивались на иступленные крики двух матросов, клявшихся в своих словах. Никон отдал приказ убить обоих, живые они принесли бы столько вреда, что от одной мысли об этом Патриарх начинал задыхаться.

Не дал результата ультиматум правителю Берлина Терсу: проклятый безбожник не испугался войны, объявив о выходе из подчинения Макселю. Его внучатый племянник император Тихон и сын Синод кипели гневом, требуя организовать военную экспедицию и покарать как Макс Са, так и правителя Берлина. Никону пришлось дважды повысить голос, чтобы заткнулись оба. Сейчас он ждал прихода императора и сына, предстояло обсудить полученные от информатора сведения. Патриарх сумел внедрить несколько своих людей в Берлин, одного даже сумел пристроить во дворец Терса.

Данк заботливо подбил ему подушку, усадив Никона поудобнее. Этот огромный и с виду страшный человек всецело был предан ему душой. Данк родился на его глазах, до него в личной охране Патриарха был отец Данка, а еще раньше дед. Дед Никона рассказывал, что на окраине города встретил предка этих огромных страшных людей. Взял его к себе, кормил, заботился. Так появилась династия Данков, являвшихся личными телохранителями Патриархов.

Первым пришел Синод. Поцеловав руку отца, присел на стул, поигрывал рукоятью украшенного кинжала. Император Тихон IV явился спустя почти полчаса. Император приходился внучатым племянником Никону, линия младшего брата его деда не отличалась долгожительством. Формально главой империи был император, хотя реальная власть была в руках Патриарха.

— Дети мои, — слабым голосом начал Никон, — я получил весточку из Берлина, потому и вызвал вас. Сектант, называющий себя Макс Са, отбыл с небольшим отрядом в городок Мехик и прислал оттуда гонца к Терсу с требованием подкрепления.

— Самое время напасть на Берлин, отец, — перебил Никона Синод.

Укоризненно взглянув на сына, Патриарх продолжил:

— Мне удалось узнать, что проклятый чужеимец в некоторых вещах говорил правду. На севере есть сильное государство немцев, и, судя по всему, они идут войной в нашу сторону. С одной стороны, Русы одной крови с нами, но Берлинцы — безбожники, не признающие нашего Господа. С другой стороны, — и это информация достоверная, — немцы — христиане, хотя и лютеранского толка. Кто нам ближе — Брат по крови или брат во Христе?

Никон устало откинулся на подушку. Молчание нарушил император Тихон: будучи всего на год старше Синода, он отличался редкостной логикой.

— Отец наш Никон, я думаю — нам ближе тот, кто может победить в этой войне.

Губы Патриарха тронула слабая улыбка: из рассудительного Тихона и вспыльчивого Синода получился бы хороший правитель, возжелай Господь соединить их характеры в одном человеке.

— Нам никто из них не ближе, — возразил Синод, — одни — безбожники, вторые — люди чужой крови. Надо напасть на Берлин и прибрать его к рукам, а потом, — он сделал паузу, ловя реакцию отца, — выступить против немцев, чтобы никогда не ступала их нога на землю русскую.

— Брат мой, Синод, — император встал и прошелся по комнате, — не лучше ли нам их оставить пока в покое, пусть воюют друг с другом. А мы потом обрушимся на победителя и приберем всё к рукам.

Никон открыл глаза: он услышал то, ради чего пригласил племянника и сына.

— Мы подождем, если Берлин не падет под ударом немцев, заключим соглашение с немцами. Макс Са для нас опаснее чуждых по крови. Если Берлин падет — тогда мы придем на выручку Русам и будем спасителями для них. Это приведет безбожников к нам, к нашему Господу и посрамит проклятого чужеимца. А сейчас оставьте меня, я очень устал. Данк, проводи моих детей и дай мне воды, — Никон смежил глаза, давая понять, что разговор окончен.

Прислушиваясь к шагам в коридоре, он пожалел, что Синод не отличается благоразумием Тихона. Именно рассудительность и выдержка потребуется " христоверам" в этом странном противостоянии, что началось с появлением Максима Серова.