Пуля всегда права

ГЛАВА 19

Еще ни одна сходка авторитетов российской столицы не готовилась так поспешно. «Первый среди равных» московского криминалитета, уважаемый вор по кличке Мастер, в обязанности которого входило организовывать такие «совещания», за три дня провернул горы работы. Он и его помощники обзвонили около сорока авторитетных людей, заручившись их присутствием, нашли более-менее безопасное место, не слишком заметный кабак, где под предлогом празднования дня рождения «законника», которого все называли Фома, должны были собраться около сотни человек — сами авторитеты и наиболее приближенные к ним лица.

Была предупреждена милиция, заинтересованная в том, чтобы воры нашли того, кто осмелился начать новый передел. Генерал, с которым согласовывали вопрос о негласной охране сходняка, поставил только одно условие: «ниспровергателя авторитетов» сдают ментам живым или мертвым — дело ведь попало на контроль не Лужкову и даже не министру, а самому президенту страны.

Вечером в пятницу к ресторану начали подъезжать шикарные и не очень автомобили. За два часа перед этим охрана Мастера проверила кабак и прилегающую территорию на предмет террористов и взрывных устройств. Делать это загодя посчитали нецелесообразным — привлекать внимание к месту сходки было опасно.

К семи часам вечера выяснилось, что трое приглашенных на сходняк не попадут, потому что попали в морг. Все трое взорвались в собственных лимузинах, собираясь на «совещание», посвященное вопросу о том, кто и почему эти лимузины взрывает и как с этим бороться.

Убедившись в том, что глубоко эшелонированная охрана на месте, все, кто мог приехать, приехали, а столы успели накрыть, Мастер пригласил авторитетных людей в зал.

Воровской сходняк, само собой, ничем не напоминал совещание профсоюзного актива. Сперва это было действительно празднование юбилея известного вора Фомы, признанного знатока понятий, из пятидесяти лет половину просидевшего за колючей проволокой. И лишь поздравив как подобает коллегу, воры перешли к делу.

Мастер шепнул что-то на ухо своему соседу. Тот поднялся с места.

— Веди сходку, Червонец, — предложил Бухгалтер, авторитетный вор еще старой формации, получивший свое «погоняло» за скрупулезность, с которой разрабатывал в прошлом налеты на меховые склады Сибири. Теперь он столь же тщательно подсчитывал выручку от легальной торговли тем же самым мехом.

Все зашевелились, увидев, как из-за стола встает длинный сухопарый мужчина, опиравшийся на трость.

— Не будем долго трепать, кореша, — сказал он. — Какие-то паршивцы нас мокрить стали. Только сегодня Комара, Кабана и Мишу Шторма на небеса услали. А до них… — он перечислил «погоняла» всех воров и авторитетов, погибших в последний месяц. — Помянем кентов…

Все встали и молча выпили. Не закусывая, стали снова слушать легендарного Червонца.

Отлично сохранившийся для своих семидесяти пяти Червонец, самый старый, можно даже сказать, реликтовый вор бывшего Советского Союза, был родом из Одессы.

Большинство одесских пацанов с детства приучались к воровству. И не потому что семьи нуждались. Просто в благословенном городе, воздвигнутом дюком Ришелье по указу князя Потемкина-Таврического, это было общим поветрием, забавой, игрой, фирменным городским развлечением.

Не столь важно было, сколько «стибрил» пацаненок из сумок и карманов, главное, чтобы это служило в радость. Червонец часто вспоминал сцену, которой сам был свидетелем. Заглянув в один одесский дворик, где жили его кенты, он услышал, как худая высокая тетка позвала в гости к своему сыну соседского мальца:

— Гриша, иди к нам! Я Бене такую цацку купила, что, как увидишь, упадешь!

— А какую цацку? — равнодушно спросил Гриша.

— Пароход! Сам плавает, да не только плавает, еще и гудит, а капитан команды отдает!

— Этот, что ли? — достал мальчуган из-за спины коробку и, открыв, показал тетке.

— Гриша, ты хоть поиграться дай Бене! — ничуть не удивилась одесская мамаша.

С легкой руки Червонца эта история в разных вариациях прошла по многим книжкам и газетным публикациям, посвященным жизни в «Одессе-маме».

Едва ли нашелся бы в Одессе мальчишка, который утром на базаре, а теплым вечером на набережной не развлекался бы промыслом в карманах одесситов и гостей города.

Первые лениво отгоняли их, как назойливых мух, но вторые, незнакомые с особым городским укладом Одессы, орали на малолетних «уркаганов» и грозились милицией.

А что уж до ограблений магазинов, банков, оптовых баз, то об этом говорили, как о погоде. «Завтра дождь обещали», — говорила одна тетка во дворе другой. «А вчера ночью сберкассу грабанули», — отвечала вторая с точно таким же выражением.

В Одессе привольно жилось и местным блатным, и ворам других городов огромной страны. Именно «Жемчужину у моря» чаще всего выбирали «законники» для проведения своих сходок, когда на побережье Черного моря съезжался весь воровской бомонд. Самые знаменитые паханы «возникали» сюда, чтобы залечь на дно после громких дел, переждать бурю. Они оставляли в этом городе миллионы — деньги, украденные из банков и карманов граждан, полученные от продажи золота и мехов, крапленые, фальшивые, окровавленные, переходили из рук в руки, меняя за день нескольких владельцев, и начисто растворялись в житейском море. Менты с ног сбивались в поисках блатных, сидели в засадах, брали в кольцо все известные притоны, хазы, малины, но на смену посаженным и расстрелянным возникала новая криминальная поросль.

Отошедшие от дел престарелые воры обучали молодняк. И не только воровской хватке, но и сочному, ни с чем не сравнимому языку, на котором говорят только в Одессе. Он вместе со сленгом офеней, бродивших с незапамятных времен по городам и весям России, и послужил основой блатной «фене», на которой, впрочем, теперь мало кто умеет изъясняться даже в местах не столь отдаленных.

«— Куда суешься без мозолей, отрыжка старой курвы? Не сей мозги, выпердыш бухой ночи! Кто возникает в ювелирный с голыми клешнями? Разуй зенки, сколько на стекле следов оставил! Все равно что свою наличность приклеил вместе с адресом хазы! Тебя заставят сыграть на пианино — и крышка всем! Ты что, просрал дактилоскопическую экспертизу? Живо заклей пальцы пластырем, да не целиком, кончики, подушечки! Вот так. И секи. Можешь изоляцию пускать на это. Доперло?

— А рыжуху чем отличить теперь? Задницей, что ли? — возмущался мальчонка.

— Рыжуху на зуб пробуй! Продавливается, поддается жевалкам — хватай ее!

— Клешнями лафовее и шустрей! — не соглашался пацан.

— Шустро только маслину схлопотать можно! На жевалках без промаха секешь рыжуху! — подталкивал зелень к прилавку старый кент. И требовал: — Давай без шороху, коли!

Мальчонка надавил руками на стекло. Оно не поддалось.

— Сколько я тебе в мозги вкладывать буду, кто так стекло берет? Я же трехал, чтоб без звона! А ты что допер? С голыми клешнями… Все порежешь и шороху не оберешься. На мослы поставишь всех ментов и сторожей. Зырь сюда! — Снял с мизинца изоляцию. Приклеил ее в центре стекла, слегка стукнул, и стекло, тихо затрещав, рассыпалось в куски.

— Прокол у тебя! Как теперь рыжуху взять, если все стеклом засыпал? — не довольствовал пацан.

— Это верняк. Зырь сюда, как надо! — подошел другой старик к прилавку.

— Тебе стекло давить не надо. Вот тут отодвинь, где продавцы стоят. Зырь! И, не снимая мозоли, шмонай. Секи, рыжуха всегда холоднее всех металлов. Мозоли не помеха тебе. Держи! Вот серебро! А это — рыжуха! Секешь разницу?

Рыжуха — тяжелая, в клешне гудит, чем чище — тем сильнее! Другие лажевки голоса не имеют. И вес туфтовый!

— Что ж, я каждое взвешивать стану у прилавка?

— Не бухти! Уже во втором деле опыт будет, играючись отличишь! На ходу! А коли захочешь, еще до фарта навостришься!

— А ну, завяжи ему зенки! Так! Теперь дай ему в клешни всего! Сыпь! Пусть отвечает!

— Давай, зелень! Не лажанись! — подзадоривали мальчишку. Тот неторопливо ощупывал, покусывал, взвешивал в ладошках перстни и кольца. Но дважды ошибся.

— Рыжуха к твоим клешням липнуть должна. Секи! Пока ее, родную, узнавать не научишься, ты — не вор! Вначале на ощупь, а потом с ходу!»

Мальчишек учили, как бесшумно проскользнуть в окно, ходить и бегать беззвучно, как тень. Отрабатывали дыхание, выносливость, умение выждать свой миг.

…Московские блатари, собравшиеся на сходняк, знали об этом только по рассказам старых воров, которых почти не осталось. В Москве Червонец был последний. И слушали его с уважением — кому, как не ему, вести сходку, посвященную в буквальном смысле вопросам жизни и смерти?

— Там Вишня сказать хочет, — заметил Червонец поднявшегося из-за стола толстого краснощекого мужчину средних лет. — Трехай, Вишня, — старый вор уселся на место, прислонив трость к столу.

— Такого беспредела еще не было, это всем понятно, — начал авторитет, державший под контролем несколько рынков. — Вы заметили, насколько профессионально работают киллеры? Я считаю, что это ФСБ нас гасит. В России нет бригады, чтобы обладала такими возможностями.

Вишня сел. По выражению лиц присутствующих Червонец понял, что многие с ним согласны.

— Кто против скажет? — спросил он, оглядывая стол. — Или все согласны? Давай, Кеша.

Поднялся мужчина лет тридцати, похожий на Сашу Белого из нашумевшего телесериала.

— На кой черт безопасникам нас мочить? — задал он риторический вопрос. — Они и без этого хреновой туче братвы крышу дают. Им не то что на хлеб с маслом и на икру — на птичье молоко хватает. Я о другом думаю: Россия на Москву работает, это понятно. И не нашелся ли кто-то с периферии, — а они там очень мощные ребята, миллионами ворочают, — который захотел бабло вложить в этот беспредел, чтобы нас тихой сапой подмять? Попытки такие были, сами знаете. Но тогда уровень был не тот. Вот и давайте мозгами пораскинем, кто из губерний так поднялся, чтобы на уровне итальянской или американской братвы работать. А то и на уровне госбезопасности.

— Кучеряво излагаешь, — кивнул Червонец. — Котелок варит. Там Рыбак хочет трехнуть.

Похожий на вяленую воблу Толик Рыбаков, бывший капитан сейнера, откашлялся и произнес:

— Есть только один общак, который мог так наехать. Это Дальневосто…

«Дотрехать» он не успел.