Путешествие по стране Руставели

На родине Маяковского

Останавливаемся перед длинным высоким деревянным домом, окруженным мощными старыми деревьями. Деревянная лестница с дюжиной ступенек ведет на террасу, которую покрывает широкая, с острыми фронтонами крыша. Большая белая доска на просторном крыльце возвещает о том, что 7 июля 1893 года в этом доме родился русский поэт Владимир Маяковский.

Через некоторое время, протиснувшись через стремянки и банки с красками, мы проходим в просторную комнату, где нас знакомят с молодой женщиной, работающей в этом доме-музее. Она приносит пачку снимков, документов и других материалов и сразу же начинает рассказывать о годах юности, проведенных поэтом в этом селе.

Молодая женщина, которую, насколько мне помнится, зовут Нона, испытывает явное удовольствие от того, что может познакомить иностранца с жизнью поэта. Она буквально засыпает меня интересными подробностями из жизни семьи русского лесничего, в которой вырос Володя.

— Вот посмотрите на фотографию из семейного альбома. — Хотя очки у Ноны с очень толстыми стеклами, она так низко склоняется над фотографиями, наклеенными на большой белый картон, что гладкие черные волосы спадают ей на лицо. — На этой фотографии изображен отец Маяковского со своими собаками. Кличка той, что сверху, — Вега, а той, что ступенькой ниже, — Рона. Любовь к животным была отличительной чертой семьи Маяковских. У отца она заходила так далеко, что он, несмотря на свою профессию лесника, охотой не занимался. Людей, которым нравилось убивать животных, он не понимал. Отец был сама доброта и всегда оставался для детей — у Володи было еще две сестры — веселым организатором их игр. Спокойным его, правда, не назовешь, — скорее непреклонным, вспыльчивым. Темперамент он считал унаследованным от своих далеких предков, о которых он с гордостью говорил, что они были вольными запорожскими казаками. Однообразие, скуку он не выносил. Неутомимая творческая мысль постоянно толкала его вперед, прочь от застоя и рутины.

Мать же, напротив, очень сдержанная и строгая к самой себе, была воплощенным постоянством. Она отличалась завидным терпением и настойчивостью и стремилась воспитывать эти качества и у своих детей. Своим сильным характером мать объединяла и укрепляла семью. — Нона подкладывает мне большую белую папку с копией одного из писем. — Прочтите сами, что пишет об этом старшая сестра Володи Людмила!

Начинаю читать с того места, которое показала Нона."…В этом отношении Володя удивительно походил на нашу мать. Он был таким же сдержанным и немногословным, как и она. Свои чувства он выражал неохотно, да он и не умел их выражать. Всегда я чувствовала в нем тот же "настрой", который был во всем нашем доме, где основное время посвящалось работе, а не тому, что просто интересно и увлекательно".

Когда я отрываюсь от чтения, Нона тут же продолжает свой рассказ, извлекая из пачки очередную белую папку. Бросаю взгляд в высокие окна, в которые заглядывают покрытые густой листвой ветки деревьев, вижу в отдалении горы. О чем могло думаться Володе при виде этих гор, под шелест листвы деревьев?

Нона подает мне копию еще одного письма, тоже написанного Людмилой. Читаю: "…Осознавать себя и задумываться о жизни мы начали рано. Особенно Володя и я… Мы страстно верили в добро и столь же страстно ненавидели зло. Мне думается, что с самого детства мы были готовы к непосредственному участию в борьбе, к испытанию великими человеческими страстями, к чистым, неподдельным, настоящим чувствам. Более всего нас привлекало в людях благородство и внутренняя красота; но люди, встречавшиеся нам, далеко не все были такими. Реальная жизнь оказалась значительно сложнее, чем мы, дети, представляли это себе в нашем Багдади. Я убеждена, что в этом разладе кроется одна из причин трагической гибели Володи. Он шел навстречу людям с открытым, большим и горячим сердцем, считая, что так же по отношению к нему будут поступать и они… Мать, до самой своей смерти видевшая, как страдал Володя, как ему было тяжело и как болезненно он многое воспринимал, несмотря на то что за его судьбу она очень переживала, все же воздерживалась донимать его расспросами… Только после того, как Володя написал свое "Про это", она однажды растерянно его спросила: "Боже мой, Володя, что же это такое? Что с тобой происходит?" Как мать и предполагала, брат ответил мягко, но определенно: "Дорогая мама, давай к этому больше не возвращаться"".

Заметив, что Реваз украдкой посматривает на часы, я с большой неохотой решаюсь несколькими наводящими вопросами перевести рассказ Ноны на то, что представляет для меня особенный интерес. Влияли ли каким-либо образом родители на занятия юного Маяковского искусством, литературой?

Нона оживленно кивает.

— Даже очень. Отец и мать были в этом отношении людьми одаренными. Они учили детей познавать и любить красоту окружающего их мира, грузинской природы. Все дети умели рисовать. Володя начал увлекаться рисованием еще до того, как научился читать и писать, а рисовал он хорошо. Любили в доме Маяковских также музыку, пение и танцы. Не обходилось в семье и без чтения. Мать сама писала стихи и рисовала; среди русских писателей она любила Пушкина, Тургенева и Чехова. Любимым писателем отца был Салтыков-Щедрин благодаря сатирическому складу его ума. С почтением он относился и к Крылову за его жизненную мудрость и скрытую иронию, в разговорах отец часто ссылался на его басни. Особенно интересными и полезными для юного Володи были споры о литературе, которые порою велись между родителями.

— А какое мировоззрение прививали детям родители?

— Антимонархическое, демократическое. Они обладали на редкость широким для своего времени кругозором, и оба верили в торжество демократии и социализма в России; это проявлялось, в частности, в том, что вместе с детьми они пели студенческие песни…

Нона, кажется, не прочь привести и другие примеры. Я прерываю ее:

— Извините, но у нас совсем мало времени… Последний вопрос: как вы оцениваете связи Маяковского с Грузией?

— Они были тесными и многообразными! — Бледное лицо Ноны заметно оживляется. — Отвечу вам словами стихотворения, которое он написал, когда ему было 30 лет: "Едва ступив ногой на Кавказ, чувствую, что я — грузин. Я знаю: глупость все это — райские кущи! Но когда их воспевали поэты, то имели в виду они Грузию, этот радостный край…" Примерно так это звучит в вольном переводе.

— Что, Маяковский говорил и по-грузински?

— Да, грузинским языком владели все члены семьи, поэтому они и были тесно связаны с грузинским народом и его культурой. Эту связь Владимир поддерживал в течение всей своей жизни. На демонстрации рабочих во время первой русской революции одиннадцатилетний тогда гимназист бежал по улицам Кутаиси и громко, на грузинском языке, агитировал жителей, декламируя стихотворение "Вперед!", написанное нашим пролетарским поэтом Евдошвили… Такие грузинские поэты, как Симон Чиковани и Георгий Леонидзе, подтверждают, что по-грузински Маяковский хорошо говорил и в более поздние годы, с пристальным вниманием следил за развитием грузинской литературы, особенно лирики. "Товарищ Володя" — так с любовью называли его грузинские коллеги. Многие из них были его близкими друзьями.

Я горячо благодарю страстную почитательницу Маяковского Нону, и мы вновь оказываемся в пути.