Путешествие по стране Руставели

Народный праздник поэзии

Из длинного белого здания сельского Дома культуры Рустави, когда мы подъезжаем к нему на наших "Жигулях", доносятся воинственные возгласы всадников. Будто от мощной взрывной волны, порожденной этими возгласами, распахиваются двери, и из них вырывается поток мужчин и женщин, устремляющихся к стоянке, чтобы в массе стоящих там машин найти свою.

Праздник поэзии окончен. Хотя сомнений это не вызывает и изменить уже ничего нельзя, Реваз с мужеством обреченного бросается в толпу и против потока по-праздничному возбужденных и смеющихся людей пробирается к ближайшей двери.

Первым среди выходящих я замечаю знакомую коренастую фигуру Нодара Думбадзе. Он глубоко сожалеет, что я не мог попасть на праздник, который для меня, иностранца, интересен вдвойне. По поводу того, что я не попал на него, сокрушается и жена Нодара, с которой я познакомился в один из незабываемых вечеров во время дружеской беседы у него на квартире. В то время как я рассказываю им о причинах нашего опоздания, о дорожных происшествиях, он вдруг прерывает меня, вежливо кивает и берет под руку проходящего мимо нас крупного мужчину.

— Посмотрите, Гюнтер, на этого человека, как смело он шагает! Это наш уважаемый поэт Ираклий Абашидзе, наш Маяковский, который еще в 30-е годы открыл для грузинской литературы любовную лирику… Кстати, вам известен его цикл "По следам Руставели"?

Исполин Ираклий благодушно отмахивается. Не успеваем мы сказать друг другу и несколько фраз, как Нодар представляет меня писателю, который известен мне прежде всего своими историческими романами "Лашарела" и "Долгая ночь".

Не состоя с великаном Ираклием в родственных отношениях, не имея с ним никакого внешнего сходства, он носит ту же фамилию, что и Ираклий. Его зовут Григол Абашидзе. Этот человек благотворно сочетает в себе коммуникабельность и светскость с настоящим радушием. Дальнейшие наши доверительные встречи только усиливают это впечатление. То, что главными героями его исторических поэм и романов являются не только те или иные монархи, а народ, вернее, народы, солидарность которых в прошлом он преподносит как пример для настоящего, наводит меня на след, ведущий к важнейшему источнику его удивительной привлекательности.

При виде невзрачного худого мужчины с серебристыми висками, в очках, Нодар замолкает, а затем говорит:

— Гюнтер, я имею особую честь представить вам "лорда"!

— Очень приятно.

Подавая "лорду" руку, я припоминаю, что кое-кто не прочь пошутить, что Грузия кишит "лордами", "князьями", "графами" и прочими отпрысками аристократов. Но в жилах этого человека, как об этом, смеясь, говорит он мне сам, нет ни капли "голубой крови". Титулом "лорд" он обязан всего лишь своей фамилии Лордкипанидзе. Его творчество — очерки и рассказы и прежде всего роман "Заря Колхиды" свидетельствуют о том, что он как писатель самым тесным образом связан с жизнью народа. Константин Лордкипанидзе относится к числу тех пролетарских писателей, которые в 20-х годах определяли путь развития молодой грузинской советской литературы.

— У товарища Лордкипанидзе молодые писатели могут многому поучиться, — объясняет мне Нодар, после того как "лорд", попрощавшись, уходит. — Если бы все они так же настойчиво, как он, работали над своими рукописями, прежде чем передавать их в другие руки, то они давно уже были бы как Руставели! А теперь, — Нодар переходит на едва слышный шепот, — незаметно посмотрите вон на ту новенькую черную "Волгу". Видите, около нее стоит мужчина с длинным мундштуком в руке? Это академик.

— Настоящий лорд, — говорю я. — Кто же это?

— Наш классик Константин Гамсахурдиа.

— Ах, тот самый, который так долго прожил в Германии! — обрадованно восклицаю я.

Нодар обещает, что в Тбилиси он устроит для меня встречу с ним. Затем он знакомит меня с другими неизвестными мне писателями. Порою сразу с несколькими. Все здороваются приветливо и после нескольких слов выражают надежду на возможность пригласить меня к себе. Ото всех этих имен, от вопросов и ответов у меня кружится голова. Но Нодар неутомим. Он подзывает уже очередного автора, лирика, мужчину моего возраста, длинные волосы которого словно от неукротимого встречного ветра полегли назад. Это Иосиф Нонешвили. Пока он пробирается через постепенно поредевшую толпу к нам, Нодар громко декламирует начало стихотворения, которое он, очевидно, считает наиболее характерным для творчества Нонешвили.

— А теперь я представлю вам одного из наших самых талантливых прозаиков, — говорит Нодар Думбадзе и внезапно настораживается, когда видит, что оба мы от души смеемся.

— Мы уже знакомы и уже успели вместе съесть пуд соли, — отвечает Реваз и, сияя от удовольствия, просит меня пройти в зал на праздник поэзии.

— А разве праздник еще не окончен?! — удивляюсь я.

— Да, окончен, — улыбается Реваз. — Но организаторам праздника я сказал, что вместе со мной приехал гость из Германской Демократической Республики, и они тут же на радость всем решили повторить программу хотя бы в сокращенной форме.

Чудеса да и только! Тронутый этой честью, я прощаюсь с Нодаром Думбадзе и его женой, весьма сожалеющими, что они не могут составить мне компанию, и следую за Ревазом в Дом культуры.

Перед сценой меня приветствуют несколько мужчин и женщин: представители сельсовета, директор Дома культуры, руководитель ансамбля народного творчества, учителя, начальник добровольной пожарной дружины. Со всех сторон рукопожатия, вопросы и ответы.

Двери зала открываются для повторного представления. Входят празднично одетые молодые и пожилые женщины, молодые и пожилые мужчины. Загорелые и спокойные в движениях. Это жители Рустави. Последними в серой форме с ярко-красными петлицами входят члены добровольной пожарной дружины.

Неторопливо все занимают места за столом. Народу в зале становится так много, что пожарники вынуждены занимать места на стульях, расставленных у стен и окон.

Поднимается занавес. На сцену выходит плотный блондин лет тридцати пяти, видимо, работник сельсовета или учитель. Поприветствовав меня и выждав, пока смолкнут вызванные его приветствием аплодисменты, он объясняет цель проведения этих праздников поэзии. Они призваны служить развитию всех видов искусства, особенно литературы, и поддерживать на родине великого Шота живущий в его произведениях дух, самые благородные поступки и помыслы грузинского народа.

В начинающихся после этого выступлениях самодеятельных артистов меня подкупает и захватывает прежде всего то воодушевление, с которым молодые парни и девушки делают свое дело, как они читают старую и новую лирику, поют старые и новые песни, исполняют старые и новые танцы.

Сцена небольшая, со сценой Дома культуры трамвайного депо в Тбилиси, на которой могут свободно развернуться десятки танцевальных пар, не сравнить. Здесь могут разместиться две, самое большое три танцевальные пары, а из двадцати человек хора те, кто стоит на правом и левом краю, находится почти что за занавесом. Несравнима с оркестром трамвайщиков и маленькая капелла. В ней четыре молодых музыканта. Но играют они на старых народных духовых, струнных и щипковых инструментах, и играют превосходно…

Во время праздничного ужина, отвечая на многие тосты, которые провозглашаются за гостя из Германской Демократической Республики, я пытаюсь выразить словами то впечатление, которое на меня произвели исполнители народных песен и танцев, и благодарю за оказанную мне честь. Я заверяю собравшихся в том, что народ моей республики относится ко всем народам мира с открытым сердцем и искренней симпатией, а интернационалистская солидарность относится к числу наивысших достоинств граждан моей страны. Свое выступление я заканчиваю словами из поэмы Шота Руставели, которые мне запомнились в силу их поразительной актуальности:

Еще читая эти строки, я замечаю в зале движение. Не успел я закончить, как все собравшиеся в зале устраивают мне нескончаемую овацию, сопровождающуюся громкими возгласами. Несколько мужчин — колхозники, работники сельсовета, учителя, члены ансамбля, их руководитель, старики и молодежь окружают меня, жмут мою руку и усиленно подыскивают слова, чтобы выразить свой восторг в связи с тем, что их Шота понимают, чтят, уважают и любят в Германской Демократической Республике.

— Напишите о Шота! — настоятельно советует огромный блондин. — Напишите о нем! Вы должны о нем написать! Нет, не отказывайтесь! Не говорите, что не можете! Это вы можете, это все здесь почувствовали!

Блондин бросает взгляд в зал, в котором при его словах наступает тишина, и продолжает говорить:

— Писать о великом сыне нашего селения, великом сыне нашего народа Шота Руставели мы не доверяем каждому. Мы чувствуем свою ответственность за него. Полностью осознавая эту ответственность, мы торжественно просим вас? "Напишите о нашем Шота!"