Ситрин стояла на вершине дамбы, город лежал за ее спиной, а перед ней безбрежная синева моря и неба. На границе, где бледное мелководье залива переходило в глубокую синь, стояло пять судов. Мачты высились, словно деревья, растущие прямо из воды. Свернутые паруса повисли на реях. Маленькие, с низкой осадкой лодчонки тюлькиного флота, мельтешащие в порту и за его пределами, как и дюжины лоцманских, мчались, сражаясь за право успеть к судам раньше других и честь привести их в порт.
Торговые суда из Наринисла прибыли. Пятерка плывущих вместе судов и развевающиеся знамена Биранкура и Порте Оливия. Когда они уходили, их было семь. Два других могли быть унесены бурей, или еще чем, или бежали при нападении. Они могут прийти завтра, или на следующей неделе, или никогда. В доках под ней торговцы, в чьих душах надежда боролась со страхом, ждали, когда суда подойдут достаточно близко, чтобы их можно было узнать. А после, когда суда причалят, везунчики, из числа тех, кто вложил деньги, смогут подняться на борт, проверить контракты и накладные, и выяснить, остались ли они с прибылью. Неудачники будут ждать в доках, или портовых пивнушках, выпытывая новости у моряков.
А потом, как только капитаны судов отчитаются перед своими спонсорами, как только докеры приступят к своей долгой работе по переноске грузов на склады, как только над Порте Оливия, словно буря над морем, пронесется безумие сделок, товаров и обмена монет, наступит время начинать подготовку к рейсу на будущий год. Верфи займутся ремонтом. Новые спонсоры предложат контракты и договоры капитанам. А Иддерриго Беллинд Сиден, верховный правитель Порте Оливия будет консультироваться с капитанами и мастерами гильдий, и любезно принимать предложения по превращению этого портового города, одного среди множества подобных, в центр торговли на поколение вперед.
А в ее руке, зелеными чернилами по бумаге гладкой, как пролитые сливки, письмо, запрещающее ей принимать в этом любое участие. Она снова раскрыла его и перечитала. Оно было, естественно, зашифровано, но она провела так много времени с книгами и документами маэстро Иманиэля, что могла читать его свободно, словно оно было написано нормальным шрифтом.
Магистра Ситрин бел Саркур, вы должны прекратить все переговоры и торговлю от нашего имени. Паерин Кларк, старший аудитор и представитель холдинговой компании, встретится с вами как только сможет. До этого момента, никаких дополнительных договоров, вкладов, или кредитов не должно производиться. Это безоговорочно.
Оно было подписано самим Комме Медианом, старческий почерк угловат и дрожит из-за подагры. Она никому его не показывала. Все восемь дней, с тех пор как оно пришло, она боролась с приказом. Это было первое, что она получила из центрального отделения, и в точности то, чего она и ждала. Приедет ревизор, как она и планировала с самого начала. Он вернет банковские активы, потерянные в Ванаи. Все ее мечты о сохранении банка, или управления им наподобие лоцманских лодок, готовящихся сейчас провести торговые суда в безопасное место, пойдут прахом. Снова она станет сама собой. Не Тэгом Возчиком, не затаившимся в тенях контрабандистом, и не магистром Ситрин. Собой, только без Безеля, Кама и магистра Иманиэля. И без Ванаи.
Таким образом, со всем уважением, она решила не подчиниться.
С тихим звуком, слишком слабым, чтобы его можно было назвать вздохом, она разорвала письмо. Потом еще раз, еще и еще. Когда кусочки стали величиной с отдельную цифру, или шифровальный знак, она перебросила их через край дамбы, и наблюдала, как они порхают и кружатся.
На водной глади лоцманские лодки окружили торговые суда. Ей казалось, что люди кричали что-то капитанам, капитаны кричали в ответ. Насколько она видела, первое судно уже начало короткий, заключительный этап своего годичного путешествия. Она повернулась и пошла назад в банк. Входную дверь оставили открытой для проветривания. Когда она вошла, Роуч вскочил на ноги, словно она застукала его за чем-то эдаким. За его спиной Ярдем потянулся и громко зевнул.
— Где ты была? — спросил капитан Вестер.
— Смотрела за прибытием торговцев в порт, как и все остальные в этом городе. — Она чувствовала необъяснимую легкость. Почти эйфорию.
— Э-э, этот твой кофевар отослал трех человек из кафе, разыскивающих тебя этим утром. Они приперлись за тобой сюда.
— И что ты им сказал?
— Что у тебя дела, но, как я думаю, ты вернешься в кафе после полудня, — ответил Вестер. — Я сбрехал?
— Ты? Да никогда, — сказала она, и засмеялась над выражением подозрительности на его лице.
Несмотря на жару, на встречу во дворце правителя Ситрин одела темно-синее платье с пышными рукавами и стоячим воротником. Ее волосы были собраны в мягкий пучок и были сколоты серебряной шпилькой с ляпис-лазурью, последней бранзулеткой, спасенной ею из Ванаи. Костюм подошел бы больше для холодного осеннего дня, струйки пота бежали по спине, но сама мысль о чем-то более вызывающим перед Квахуаром Емом казалась неподобающей. И конечно, одеть ожерелье или брошь, которые он ей подарил, было неуместно.
Когда он встретил ее в проходе, ведущем в личные покои, поклон его был чисто формальным. И лишь улыбка, таившаяся в уголке рта, да веселье в черных глазах намекали на ночи, проведенные вместе. На нем был камзол песочного цвета с черными эмалевыми пуговицами на воротнике, и она мысленно раздела его. Ей стало интересно, если они больше уже не соперники, полюбят ли они друг-друга. Служанка, беловолосая синайка, поклонилась, лишь только они вошли в дверь.
В комнате доминировал один единственный стол, темного, мореного дерева, ряд окон за ним демонстрировал густо сплетенные деревья. Колышущиеся ветви создавали ощущение тени и прохлады, которых в комнате на самом деле не было. Наемник-синаец вскочил на ноги, как только Ситрин вошла в комнату, и сел следом за ней. Женщина-тралгу и представитель местных купеческих домов не присутствовали.
— Удачный год, — сказал синаец. — Ходили к судам, магистра?
— Не имела возможности, ответила Ситрин. — Мое расписание было на удивление насыщенным.
— Вы должны выкроить время. Там ящиками были самые очаровательные безделушки, которые я видел в этом году. Разноцветные стеклянные шарики, которые звенят, когда вы их трете. Очень мило. Я три купил для своей внучки.
— Надеюсь, у вас все в полном порядке, сэр, — сказал Квахуар Ем. Голос прозвучал почти что грубо. Почему он рассердился, — удивилась она.
— В полнейшем, — ответил синаец, не обращая внимания на тон. — Все просто замечательно, благодарю вас.
Открылась потайная дверь, и вошел губернатор. Его полное лицо блестело как от пота, так и от веселья. Когда они начали вставать, он махнул рукой, приглашая садиться.
— Не нужно церемоний, — сказал он, плюхаясь в кресло. — Могу я предложить вам что нибудь выпить?
Квахуар Ем отрицательно покачал головой, наемник-синаец повторил его жест пол-минуты спустя, как будто ждал, реакции Квахуара. Желудок Ситрин сжался от предчувствия. Что-то происходит, чего она не понимала.
— Спасибо вам обоим, что пришли, — сказал правитель. — Я очень ценю проделанную вами работу, вашу преданность Порте Оливия, мне и королеве. Я счастлив, что столько блестящих умов обратились к проблеме благосостояния нашего города. Это всегда было самым трудным, не так ли? Принятие решения?
Его тоскливый вздох говорил, что он чрезвычайно собой доволен. Ситрин ответила ему натянутой улыбкой. Квахуар старался не встречаться с ней глазами.
— Я изучил все предложения самым тщательным образом, — продолжал правитель. — Уверен, что каждое из них это прекрасный путь, ведущий к процветанию города. Но я полагаю, что гибкий пятилетний контракт, предложенный присутствующими здесь господами, более предпочтителен, чем восьмилетний, затребованный банком Медианов.
Ситрин перестала дышать. Несмотря на жару, в глотке и груди поселился холод. Квахуар Ем не предлагал пяти лет. Он предлагал десять.
— Восемь лет — слишком долгий срок, — медленно кивнув сказал синаец. Похоронное выражение на его лице было убогой маской, скрывающей торжество.
— К тому же и ежегодные отчисления выше, — сказал губернатор. — Мне очень жаль, но я вынужден отклонить ваше предложение, магистра.
— Понимаю, услышала свой голос Ситрин, как будто со стороны. — А сейчас, когда все решено, могу ли я узнать ставки, предложенные мастером Емом?
— О, это партнерство, — ответил синаец. — Не только его клан, знаете ли. Мы вместе в деле. Он и я.
— Не думаю, что есть необходимость вдаваться в детали, — сказал Квахуар Ем, по прежнему избегая встречаться с ней взглядом. Его попытки избавить ее от большего унижения были еще хуже, чем злорадство наемника.
— Никакой, хотя никто не узнает, — сказал губернатор. — Из учтивости и уважения, магистра, отчисления составляют десять процентов без гарантии и четырнадцать с гарантией.
Не те цифры. Это были не те цифры. Должны были быть шестнадцать и девятнадцать, а не десять и четырнадцать. Предложение, которое она нашла в его кабинете было ловушкой, и она в нее угодила.
— Благодарю вас, господин губернатор, — поклонившись сказала Ситрин. — Холдинговая компания высоко оценит вашу откровенность.
— Надеюсь, это не язвительность, — сказал правитель. — Банк Медианов новичок в нашем городе, но уже очень уважаем.
— Ни в малейшей степени, — сказала Ситрин. Учитывая пустоту в груди, она удивилась, что эха не было. Этого не должно было произойти. — Большое спасибо за любезное приглашение. Но, полагаю, у вас, господа, есть что обсудить.
Все поднялись вслед за ней, губернатор взял ее ладонь толстыми пальцами и поднес к губам. Она весело улыбалась, создавая видимость умения проигрывать, сохраняя маску той, кем ей хотелось бы быть. Поклонилась наемнику-синайцу, потом Квахуару Ему. Пустота покинула ее, и на ее месте расцвело что-то наполненное болью.
Она неспешно вышла из комнаты, спустилась по лестнице, и через вестибюль вышла на площадь. Небо было опалово-белое, ветер на щеке горячий, словно дыхание. Ее подмышки, спина и ноги были мокры от пота. Несколько минут она простояла потрясенная и оцепеневшая. Она не должна была быть здесь. Ей снова нужно попасть обратно. Были детали, которые нужно доработать, контракты, которые должны быть подписаны и засвидетельствованы. Был грандиозный проект, который необходимо претворить в жизнь. Она не должна быть здесь. Ее место внутри.
Первый всхлип был как рвота: внезапно, рефлекторно и неистово. Не здесь, подумала она. О Боже, если это случится, пусть это будет не здесь, где весь этот чертов город сможет увидеть. Быстрее, шире шаг, бедра ее натянули ткань платья, выигрывая каждый дюйм. Она добралась до лабиринта улиц. Нашла переулок, проследовала его поворотами и изгибами до скрытого от чужих глаз закутка, и присела на грязную брусчатку. Она не могла уже сдерживать рыдания, поэтому зажала рот рукой, чтобы не создавать шума.
Все пропало. Все ее надежды, все планы, все пропало. Они отдали кому-то ее контракт, и оставили ее в дураках, уродливой шлюхой-полукровкой, горько рыдающей сейчас в переулке. Как она могла только подумать, что победит? Как она могла поверить в такое?
Когда худшее было позади, она поднялась. Утерла слезы и сопли рукавом, вытерла грязь с платья и пошла к себе на квартиру. Унижение вскарабкалось на плечи и зашептало ей на ушко. Как много Квахуар рассказал своим партнерам? Хвастался ли он, что раздвинул ей ноги? Тот старый наемник-синаец получил, вероятно, подробное описание каждого кусочка ее плоти перед тем, как она вошла. Квахуар знал все, что она сделает, еще до того, как она сделала это, все спланировал. Были ли слуги предупреждены не препятствовать ее ночному вторжению в его кабинет? Что если они наблюдали за ней из темноты, смеясь над идиоткой, возомнившей себя умной?
Через двери она услышала доносившиеся из банка голоса охранников — Маркуса, Ярдема и новенькой женщины-куртадамки, ни сердитые, ни веселые. Красные тюльпаны покачивались на ветру, почерневшие у основания лепестки сломаны и торчали во все стороны. Она хотела войти, но рука никак не могла нащупать щеколду. Она простояла, казалось ей несколько часов, желая оказаться где угодно, где ее ждали бы друзья, семья или любовь. Ее сотрудники. Ей хотелось, чтобы Ярдем Хейн вышел, и нашел ее. Чтобы подошла, гуляющая по улице Кэри. Чтобы Опал восстала из своей морской могилы, и придушила ее прямо там, где она стояла.
Ситрин поднялась наверх. Скинула платье, и села на кровать в одной рубашке. Продолжавший выступать пот не мог остудить ее.
Она проиграла. Даже сейчас она не могла осмыслить этого. Не могла заставить себя поверить в такое. Она проиграла. Слез больше не было. Боль прошла, хотя у нее было чувство, что та только затаилась, дремлет, подобно охотящемуся коту после убийства. Она вернется. Но в этот момент она не чувствовала ничего. Она чувствовала себя мертвой.
Она проиграла. И едет ревизор.
Солнце прочертило дугу высоко в небе. Ситрин села. Звуки улицы изменились, разомлевший от жары день медленно уступал место более веселым и энергичным голосам вечера. Ей хотелось писать, но она игнорировала желание. Трудно было бы подумать, что в ней осталась хоть какая нибудь влага, после таких потоков пота и слез. И все же, тело ее выполняло свои функции, хотела она этого или нет. Когда позывы стали слишком настойчивы, чтобы их игнорировать, она нашла ночной горшок и воспользовалась им. Когда она заставила себя двигаться, оцепенение стало проходить. Она стянула с себя рубашку, оставив ее валяться на полу, нашла легкое вышитое платье, более удобное, так как было ношенное. Оделась, спустилась по лестнице, и вышла на улицу, не побеспокоившись запереть за собой дверь.
В таверне все ставни были нараспашку, чтобы впустить морской бриз. Не горела ни одна свеча, или фонарь, чтобы даже не много не увеличивать жару, поэтому, не смотря на солнечный свет, в комнатах царил полумрак. Из знакомых была только девчонка служанка, круглолицая, с иссиня-черными волосами до лопаток. Крошечная собачонка нервно кружила у ее лодыжек. Ситрин направилась к крайнему столу, ее столу. За ним кто-то сидел, наполовину скрытый мешковатой одеждой.
Квахуар Ем.
Ситрин заставила себя пройти вперед. Села напротив него. Незапертая ставня дважды хлопнула по раме, и стало тихо. Выражение его лица было мягким и печальным. Полупустая кружка с элем стояла на столе.
— Добрый вечер.
Она не ответила. Он щелкнул языком по зубам.
— Надеюсь, я могу предложить тебе ужин и бутылку вина. В качестве извинения. Со стороны губернатора было свинством так поступить с тобой.
— Мне от тебя ничего не нужно, — сказала она.
— Ситрин…
— Я не хочу ни видеть тебя, ни слышать, до самой смерти, — сказала она ледяным тоном, чеканя каждый слог. — И если ты подойдешь ко мне, я прикажу капитану своей стражи убить тебя. И он сделает это.
Выражение лица Квахуара стало жестче.
— Понимаю. Признаюсь, я разочарован, магистра. Я думал о вас лучше.
— Ты думал обо мне лучше?
— Ну да. Я не представлял, что вы из тех женщин, что бьются в истерике. Но вижу, я заблуждался. Хотелось бы вам напомнить, что вы та, кто прыгнула мне в постель. Та, кто шныряла у меня дома. И не вам обвинять меня в том, что я загодя принял меры.
"Ты же не знаешь каково это", подумала Ситрин. "Не знаешь, что это значит для меня. Они хотят отобрать мой банк."
Квахуар встал и бросил три мелкие монетки на стол, оплачивая счет. На свету отчетливо стали видны неровности на его бронзовой коже, делая его старше. Этим летом было ее восемнадцатое солнцестояние. И его тридцать пятое.
— Мы торговцы, магистра, — сказал он. — Мне очень жаль, что новости для вас были невеселые, но я не извиняюсь за то, что заключил этот договор для старейшин моего клана. Надеюсь, вечер у вас будет более приятный.
Он отодвинул скамью, дерево заскрежетало по камню, и обошел ее.
— Квахуар, — позвала она резко.
Он остановился. Она собралась с духом. Слова были словно отлитые из свинца, настолько тяжелы, что почти застревали в горле.
— Прости, что предала тебя, — сказала она. — Пыталась предать тебя.
— Не за что, — ответил он. — Это игра, в которую мы играем.
Чуть погодя подошла служанка, взяла деньги, забрала кружку Квахуара Ема. Ситрин посмотрела на нее.
— Как обычно?
Ситрин покачала головой. От глотки до живота у нее все словно окаменело. Она подняла руку, удивившись, что мягкий берет все еще на месте. Она сняла его, распустила волосы, и вытащила из них серебряную шпильку с ляпис-лазурью. Казалось, что та светится собственным светом в темноте. Служанка заморгала, глядя на нее.
— Какая прелесть, — сказала она.
— Возьми, — сказала Ситрин. — принеси чего нибудь за нее.
— Магистра?
— Крепленное вино. Деревенское пиво. Все равно. Просто принеси.