Пятнадцать лет скитаний по земному шару

СКИТАНИЯ ПО АВСТРАЛИИ

ДАВНО еще переселенцы привозили в Австралию животных, птиц, растения. Но скитаясь по дорогам этого континента, я встречал также представителей животного и растительного мира, которых в Европе можно увидеть лишь в зоологических и ботанических садах.

Меня заинтересовали кенгуру — сумчатые животные: на животе у них есть «сумки», в которых они носят детенышей. В случае опасности кенгуру мчатся гигантскими прыжками с такой быстротой, что всадник не может их догнать. Разновидностей кенгуру в Австралии много. Как-то в пути я увидел несколько крупных кенгуру, которые тотчас умчались, делая огромные скачки.

Австралийские птицы радуют глаз своим красивым оперением. Особенно многочисленны попугаи — от мелких, величиной с маленького воробья, до крупных — какаду. Сколько раз, лежа под деревом, слышал я их веселую болтовню! Австралийские страусы — эму — меньше африканских. Они очень доверчивы и не боятся человека. Не раз эму подходили вплотную к нашим палаткам. Люди не делают им зла и не охотятся на них; мясо эму жестко, оперение не представляет ценности. Видел я казуаров, напоминающих крупных индюков, и очень много черных лебедей — Австралия их родина. Замечательно оперение птицы лиры. Но, пожалуй, наиболее интересна птица «смеющийся Джек». Взобравшись на вершину дерева, она выводит такие рулады, завершающиеся хохотом, что, бывало, мы останавливали работу и начинали с ней «перекличку». Это полезная птица, она уничтожает мелких ядовитых змей — випер.

Работая в лесу на прокладке дороги, мы увидели виперу. Мои товарищи, давно живущие в Австралии, тотчас отступили. «Что вы испугались такого червяка?»— сказал я. Кто-то предложил мне: «А протяни ей палец…» Но как только я двинулся, товарищи оттащили меня назад: «Ты смеешься, говоришь — червяк, а не знаешь, что его укус смертелен!» Они палками убили гадину.

Очень интересны «переходные» виды животных: например, утконос; тело у него покрыто шерстью, а строением клюва и лап он напоминает утку. Мясо утконосов вкусное, я неоднократно им лакомился. Птица киви лишена крыльев и как бы покрыта шерстью.

В лесах я встречал огромных ящериц «игуанов»; размерами они не уступают среднему крокодилу, но вполне безопасны. Попадались и крупные черепахи — на земле и в воде. Хищных зверей я не видел, исключая динго, потомство одичавших собак.

Австралийские леса — это множество эвкалиптов, достигающих огромных размеров.

С животным и растительным миром мне пришлось ознакомиться и в скитаниях по стране, и при осмотре городских музеев.

Меня прежде всего интересовали жизнь и быт народов и племен, населявших Австралию, Новую Зеландию, Тасманию. Ужасная участь коренного населения — аборигенов— вызывала ненависть к колонизаторам.

В музеях я видел утварь, лодки — каноэ, украшения, бумеранги, копья, модели хижин прежних хозяев этих земель. И рядом — документы, рассказывающие, что колонизаторам предоставлялось право не только грабить коренных жителей, но травить их собаками, уничтожать любыми средствами. Один из документов удостоверяет, что Тасмания — целая страна! — была «куплена» за пару бочек спирта, несколько одеял и побрякушек; «договор» был скреплен значками вождей местных племен.

А если люди не хотели продавать землю «по-хорошему»? Тогда колонизаторы убивали непокорных. Оставшиеся в живых бежали в глубь страны; если они не погибали от голода и болезней, их рано или поздно настигали пули и плети колонизаторов. Я видел в музее бюст с надписью: «Последний из дикарей некогда многочисленного племени, населявшего Тасманию». В Тасмании все коренное население было истреблено, вымерло. Лишь несколько уцелевших стариков поселили в «музее» бухты Лаперуза; там они жили в палатках, их подкармливали. Это были последние аборигены.

Но в Новой Зеландии колонизаторы встретили упорное сопротивление местного населения — маори. С копьями и стрелами они упорно сражались; однако исход их борьбы был предрешен…

В Австралии колонизаторы нашли залежи угля, меди, железа, других ископаемых; начали добычу золота. Капиталисты наживались за счет труда переселенцев из разных стран.

В скитаниях по Австралии первым моим этапом был Талвуд. Ермоленко и я ехали туда из Брисбена по узкоколейной железной дороге. Она петляла в глубоких выемках, очень часто скрывалась в туннелях. Поезд пересек горную местность и помчался по обширной долине.

До Талвуда было двести километров. Вечером мы прибыли туда и увидели большой палаточный городок. У ярких костров расположились группы рабочих. В подвешенных над огнем котелках и жестяных банках готовился ужин. Я подошел к первому костру и с грехом пополам заговорил по-английски. Рабочие направили нас к начальству. «Босс» выдал лопаты и велел утром выйти на работу.

Чувствовал я себя плохо, меня лихорадило. В Австралии многие приезжие первое время хворают из-за резкой перемены климата. Все. же я пересилил себя и утром вместе с Ермоленко пошел на работу.

Босс привел нас к вагону и приказал наполнить его балластом. Он предупредил, что свое дело мы должны закончить до обеда. Но беда была в том, что балласт находился по другую сторону вагона; кроме того, приходилось высоко подкидывать лопату. Как мы ни старались, но сделать в срок работу не смогли. По записке босса получили в конторе первый заработок.

Ермоленко раскис и упрекал себя за то, что уехал из Брисбена, где ему предлагали работать в столовой, правда, за ничтожную плату. Заработанных нами денег хватало лишь на один билет до Брисбена. Мы поделили запас продуктов, а свою долю заработка я отдал Ермоленко, решившему вернуться в Брисбен.

Среди рабочих я встретил одного русского. Он пригласил меня в палатку и выслушал мой невеселый рассказ. По поводу моего недомогания он сказал:

— Ты не беспокойся, это бывает почти со всеми: такой тут климат, да и работа тяжелая. А через недельку втянешься и будешь чувствовать себя отлично. И я первое время мучился, не раз получал расчет… Тут все время жмешь как проклятый; пообедаешь, а потом снова — точно машина… А лопаты громадные…

Рано утром я двинулся в Уорик, к Артему. За весь день мне не попалось ни одного человека. По сторонам бродили эму, лениво пощипывая траву и не обращая никакого внимания на одинокого путника.

Настала холодная ночь. Было уже часа два, но я опасался спать на траве и продолжал идти. Впереди показался огонек. У костра сидел пастух и собирался кипятить в небольшом котелке чай. Он пригласил меня, достал из сумки хлеб, мясо, сыр и попросил принести воды, указав место, где ее набрать.

Рассветало. Невдалеке я увидел стадо коров, стоявших в луже, другие ходили вблизи. Я вернулся с пустым котелком и сказал, что вода грязная. Пастух рассмеялся: «Если другой воды нет, то и эта хороша. Конечно, пить ее сырой вредно, надо кипятить». Я наполнил котелок, подвесил его над костром. Пастух насыпал одновременно чай и сахар. Я с большим аппетитом позавтракал. Пастух добродушно улыбался, дал мне на дорогу несколько сигарет и показал путь к Уорику.

Дорога шла через эвкалиптовый лес. И снова, как накануне, кругом ни души, никаких признаков человеческого жилья. Поздним вечером сильно захотелось спать. Я свернул в лес, ощупью набрал сухой травы и веток, разложил костер. Возле просеки валялись срубленные деревья. Положив два чурбана в огонь, я лег и крепко уснул.

Разбудило меня солнце. Я вышел на просеку и двинулся дальше. Было жарко, мучила жажда, во рту пересохло. Меня охватило беспокойство: неужели так и не встречу людей, не найду воды?.. Наконец я вышел из леса на прекрасную равнину.

По обеим сторонам дороги тянулись ряды колючей проволоки, за которой паслись огромные стада овец и рогатого скота. Послышался лай собак. Завидев меня, быки с ревом бросились к проволоке. Пришлось отойти подальше, но разъяренные животные еще долго бесновались за оградой.

Мне попалось несколько кактусов со зрелыми красными плодами. Сорвав их и очистив от колючей кожуры, я жадно стал жевать сочную мякоть, освежил рот и зашагал веселее.

Только под вечер, голодный и усталый, я набрел на жилье и постучал в дверь. Вышел здоровый и широкоплечий пожилой человек. Взглянув на меня, он спросил: «Вы голодны?» Я слегка покачнулся, и старик, обхватив меня сильной рукой, проводил в чистую комнату.

Это был дом зажиточного фермера-скотовода. На столе лежало мясо, ветчина, масло, сыр, хлеб. Мне налили чаю с молоком, накормили. Собралась вся семья: хозяин, его жена, трое взрослых сыновей и дочь. На стенах висели картины; одна из них изображала английских солдат во времена Крымской войны. В шкафах и на полках было много книг — произведения Шекспира, Диккенса, Байрона, Теннисона. Семья фермера была удивлена, что русский прохожий, слабо объясняющийся по-английски, знаком с этими классиками.

На другой день один из сыновей фермера отвез меня на лошади к железной дороге. Оттуда было километров пятнадцать до Уорика, где меня ждала встреча с Артемом.

Лишь немного больше недели прошло, как мы расстались с Артемом, но за это короткое время он сильно загорел, окреп, к нему вернулось обычное жизнерадостное настроение.

— А я только что собирался писать, чтобы ты приехал, — сказал Артем. — Босс Томсон очень ценит русских рабочих и возьмет тебя в свой отряд.

Томсон выдал мне новую лопату. По совету Артема я наточил ее и на другой день беспрерывно нагружал вагонетки. Работать было куда удобнее, чем в Талвуде, и я не отставал от других.

После первой получки я приобрел палатку и установил ее рядом с палаткой Артема. Чтобы поставить ее, много времени не требовалось. В землю вбивали два кола; сверху их соединяли перекладиной, через которую перебрасывалась палатка; внизу ее укрепляли колышками. Койку устраивали из двух мешков, в виде «раскладушки». Столом служил ящик, к которому прибивались ножки. Жестянки из-под керосина использовались как умывальник. Из посуды покупали только сковородку, эмалированную кружку, тарелку, ложку и котелок для чая. Вот и все «хозяйство» австралийского землекопа…

Около входа в палатку вбивали два коротких кола; между ними протягивали проволоку с крючьями, на которых подвешивали банки и котелки, чтобы приготовить обед и чай. Несколько сот человек в течение получаса могли собрать свои пожитки и за такое же короткое время расположиться лагерем на новом месте.

Получив заработок, я решил отпраздновать новоселье. Купил в лавочке мясо, сыр, колбасу, завернул их в бумагу и оставил на столе.

Возвращаясь с работы, я представлял себе, как буду угощать друзей. Но, войдя в палатку, остолбенел: она кишела муравьями, больше половины продуктов было съедено. Побежал к Артему. Он сидел у стола, на тарелке лежал кусок мяса. Здесь муравьев не было.

— Пойдем ко мне, — возбужденно сказал я, — увидишь, какой набег совершили муравьи. Не иначе, как моя палатка стоит на муравейнике!

Артем расхохотался:

— Я забыл предупредить тебя, что ножки стола надо поставить в банки с водой — только так можно спасти продукты от муравьев, а их в Австралии мириады.

Действительно, они уничтожали все съедобное, если имели к нему доступ. А то, что случайно оставалось, уже не было пригодно из-за неприятного запаха. Мне рассказывали, что в некоторых глухих местах Австралии муравьи представляют опасность для людей и животных.

Саня-кочегар проклинал непривычные условия австралийской природы. Однообразная работа не нравилась ему, он собирался уехать.

Бригады Томсона, состоявшие из четырехсот русских, шотландцев и ирландцев, считались лучшими на строительстве этой железной дороги. Мы взрывали породу, рубили деревья, корчевали пни, острыми кайлами разрыхляли сухую землю, грузили вагонетки, рыли выемки, делали насыпи, прокладывали путь.

Вначале Артем работал лопатой и превзошел всех, кроме Длинного Дика из Канады. Большого Тома — так прозвали Артема — и Длинного Дика знали все. Дик любил пиво и по праздникам выпивал вместе с Томсоном двадцатилитровый бочонок. Они хотели втянуть в свою компанию и Артема, но тот пива не пил.

У Томсона была величавая фигура старого рабочего. Его руки с сильными мускулами внушали уважение, он немало потрудился на самых тяжелых работах.

Как-то в день отдыха за кружкой пива Томсон сказал Дику:

— Вот уже сорок лет, как я работаю, но мало встречал людей, кто умел бы лучше меня работать лопатой, ломом, топором. Никто не мог в былые времена быстрее меня повалить эвкалипт или нагрузить вагонетку. Тебя я полюбил за силу, ловкость, умение работать, ты напоминаешь мою молодость. Я думал, что не встречу работника лучшего, чем ты, но появился Том, и я теперь часто подолгу смотрю, как он работает… Знаешь, Дик, тебе не угнаться за ним!

— В работе я редко кому уступал в Канаде, не уступлю и в Австралии, — с гордостью ответил Дик.

— А если я готов держать с тобою пари на бочонок пива, что Том тебя обгонит?

— Согласен!

Весь лагерь узнал о предстоящем состязании: кто быстрее наполнит вагонетку землей — Длинный Дик или Большой Том.

Артем усиленно тренировался. Товарищи дружески подшучивали над соперниками.

— Смотри, Дик, основательно подготовься и не подкачай, заранее припаси несколько бочонков пива. Мы видели, что Том купил себе большой котел для чая…

Состязание назначили на воскресенье. Со всех соседних участков съехались сотни людей.

По сигналу Дик и Артем начали работать. Отовсюду слышались поощряющие возгласы. Ирландцы и шотландцы верили в непобедимость Дика и с замиранием сердца следили за ним. Он вонзал лопату в кучу балласта, мгновенно сбрасывал в вагонетку и тотчас приподнимал новую груду. С не меньшим напряжением все смотрели, как ловко Артем подхватывал лопатой балласт. На его обнаженной груди и сильных руках играли мускулы. Казалось, приемы обоих соперников настолько совершенны, что ни один из них не сможет превзойти другого. Но вот Дик начал сдавать в этой бешеной гонке, а взмахи лопаты Артема все убыстрялись, его вагонетка наполнена уже почти до краев…

— Скорей!.. Скорей!.. Нажимай, Дик!.. — кричали канадцы.

Обливаясь потом, он продолжал бросать землю. Но было поздно: еще несколько взмахов, и вагонетка Артема полна до верха!

Шумными возгласами собравшиеся приветствовали победителя. Дик стоял смущенный, виновато озираясь и утирая струившийся с лица пот.

Вскоре Артем стал бурильщиком; скважины в то время бурили вручную, с помощью молотка и лома. Потом его перевели в запальщики. Эта работа требовала большой точности, аккуратности, смелости и выдержки. Артем закладывал в отверстия динамит и взрывал его.

Поражение Дика огорчило его сторонников. Чтобы взять «реванш», они затеяли новые состязания: группа ирландцев начала испытывать силу русских на канате — кто кого перетянет. В этой борьбе ирландцы постоянно оказывались победителями, и Артем, участник состязаний, признал, что не помогают даже тренировки.

Однажды у костра Артем читал газету, в которой высмеивались попытки русских победить. «Ладно, цыплят по осени считают», — проговорил он.

Каждый день после работы, захватив немного еды, Артем исчезал и возвращался в палатку после полуночи. Он обегал все лагеря за десять-пятнадцать километров и подобрал сильных парней для очередного состязания. И вот команда из двадцати пяти русских одержала победу! Сколько ни пытались потом ирландцы вернуть первенство, им это не удавалось.

Артем был инициатором культурно-просветительной работы в бригадах Томсона, организовал кружки — хоровой, музыкальный, по изучению английского языка. У костра устраивались собрания, все рабочие сплотились в дружную семью.

Миновала австралийская зима. Солнце пригревало все сильнее. Земляные работы закончились, мы занялись прокладкой пути, переезжать приходилось все чаще и чаще.

Наступил декабрь — самый жаркий месяц в Австралии. Перед Новым годом на всех дорожных стройках работы приостановились. Мы отправились в Брисбен, где была целая улица, заселенная русскими. В этот город к Новому году из многих мест съезжались земляки.

В Брисбене Артем потащил меня в магазин:

— Выбирай себе костюм, довольно ходить в безрукавках!

Купили костюмы, белье, ботинки. Вместе с товарищами снова осмотрели город, побывали в музее, в зоологическом саду.

Артем не терял времени и объединил всех русских в Союз рабочих-эмигрантов, организовал кассы взаимопомощи — на случай стачки. Мы встретились с земляками, приехавшими из центра сахарной промышленности — Бандаберга, с угольных шахт Ньюкасла, медных рудников Нового Южного Уэльса, с золотых приисков и других районов. Среди прибывших нашлось немало хороших певцов, танцоров, музыкантов. С помощью Союза рабочих Австралии сняли помещение для устройства вечера.

Огромный зал был переполнен, а у входа толпилось множество людей, желавших попасть на вечер. Актеры-любители хорошо поставили «Женитьбу» Гоголя. Даже не знавшие русского языка зрители дружно хохотали. Потом играли русские гармонисты, их сменил оркестр балалаечников. На сцену вышли танцоры, исполнившие русские и украинские пляски. Музыка и танцы захватили австралийцев, громом аплодисментов они наградили исполнителей. А под конец выступил хор. Понеслись слова песни: «Сижу за решеткой в темнице сырой»… Как только послышалось мелодичное, грустное пение, зал замер. В песне чувствовалась тоска по воле, и всем слушателям передалась эта тоска великого народа, закованного в цепи… А дальше — словно вихрь ворвался в зал и зазвучал клич, зовущий к победной борьбе:

Все новые и новые голоса присоединялись к хору:

Для нас это был незабываемый вечер, а буржуазные газеты подняли крик о «русских нигилистах», несущих опасность Австралии. В доме Степанова, где мы остановились, все внимательно слушали, как Артем читал статью. В ней вскользь упоминалось о прекрасном русском искусстве, но автор тут же подчеркивал, что во всех русских лицах есть что-то… монгольское. Это был явный намек на то, что в Австралии нежелательно пребывание русских иммигрантов; в то время местные расисты вели острую кампанию против переселения людей из Азии — китайцев, индусов и других.

Австралийская рабочая газета восторженно писала о русском вечере.

Наступил новый, 1912 год. Артем устроился грузчиком на пристани, а я поступил в кооперативную столовую; платили там мало, но другой работы не было. Жил я вместе с Артемом, который все свободные часы отдавал общественным делам; домой он возвращался поздно. Заложив прочный фундамент Союза русских рабочих, Артем решил объехать весь Квинсленд и организовать ячейки на местах.

В правление Союза посыпались заявления о приеме в члены, поступали средства на издание русской рабочей газеты. На наш адрес прибывала литература, мы рассылали ее во все уголки Квинсленда.

Забастовка брисбенских трамвайщиков показала силу солидарности русских рабочих. Австралийские власти надеялись сорвать забастовку и пытались привлечь к работе русских, но в их среде не нашлось ни одного предателя. Во время забастовки австралийские рабочие-пикетчики пропускали на свои собрания русских. Артем в стачечном комитете играл видную роль, он был инициатором мощной демонстрации в поддержку трамвайщиков. Полиции не удалось разогнать демонстрантов. Рабочие одержали победу. Имя Большого Тома стало очень популярным.

Вскоре произошло событие, всколыхнувшее всю русскую колонию. В Австралию пришла весть о зверской расправе с рабочими на Лене. А позднее, в мае 1912 года, когда в Брисбен приехало несколько десятков русских рабочих, не желавших оставаться на залитых кровью приисках, мы узнали потрясающие подробности этого злодейства.

Встречать товарищей из Сибири вышла чуть ли не вся русская колония во главе с Артемом и представители австралийских рабочих. На многолюдном собрании некоторые из нашей колонии высказывались за немедленное возвращение в Россию и организацию террора против палачей русских рабочих. Артем резко возразил:

— Ленские расстрелы ярко показали, что палачи трудового народа не только в России, но и в Лондоне, в Париже, в Нью-Йорке. Многие из присутствующих видели в здешнем музее модель самого большого золотого самородка в мире, найденного в Сибири, на Лене, и отправленного на монетный двор в Лондон! Разве не мировые хищники требовали и требуют самой жестокой расправы с русскими рабочими?! Террором мы ничего не добьемся. Нам необходима сплоченная организация, своя газета, которая правдиво освещала бы события. Такая газета проникнет ко всем товарищам, разбросанным по Австралии. Нам нужна связь с рабочими Европы и Соединенных Штатов Америки, самое дружное сотрудничество с рабочими Австралии…

После речи Артема один из участников собрания спросил у соседей: «Кто это говорил?»

Тогда Осман, парень огромного роста, работавший с Артемом в Уорике молотобойцем, ударил себя кулаком в грудь и горячо воскликнул: «Да как же ты его не знаешь? Это же наш верный и дорогой товарищ, и я работал вместе с ним!»

Русская колония собрала средства для детей, осиротевших после кровавой расправы на Лене. Люди тянулись к революционной работе.

Стала выходить газета на русском языке — «Австралийское эхо». Артем весь отдался революционной деятельности; он работал среди русских и помогал австралийским товарищам. Большой Том был инициатором и организатором борьбы за свободу слова.

Скоро нам пришлось расстаться. Работа в столовой мне не нравилась, и я уехал на станцию Нананго, и там временно устроился ремонтным рабочим. А потом переехал в Бандаберг, где жило много русских.

Меня интересовали плантации, расположенные в этом районе. Вся сахарная промышленность Австралии находилась в руках монополистов, составлявших акционерную компанию. В северной части Квинсленда огромные территории были заняты сахарным тростником. Они напоминали наши кукурузные поля, но стебли тростника толще и повыше. Убирать его было тяжело. Стебель подрезали у самого корня, очищали от листьев и складывали пачками.

Рабочий день здесь только считали десятичасовым; в действительности люди выходили на плантации с рассветом, а возвращались в темноте. Платили мне не больше чем в брисбенской столовой. После тяжкого труда я торопился скорее поесть и тотчас валился на койку.

Плантационные рабочие-австралийцы относились ко мне дружественно, но некоторые иногда проявляли высокомерие. Бывало, это приводило к перепалке. Проявления шовинизма цсегда вызывали у меня отвращение, но в рабочей среде они совершенно нетерпимы.

Непривычный труд на плантациях выматывал все мои силы. Я перебрался на строительство и опять занялся погрузкой балласта. Теперь эта работа не казалась мне тяжелой.

После четырехмесячного отсутствия я снова вернулся в Брисбен. Со свернутой палаткой на спине пошел к дому Степанова. Вдруг я услышал позади знакомый голос Артема:

— Здорово! Наконец-то появился! Идем ко мне.

Он возвращался с пристани после работы. Подошли к небольшому домику. Дверь открыла красивая смуглолицая женщина.

— Познакомься с моей женой, ее зовут Мина, — сказал Артем.

Мы пообедали втроем. Мне было грустно. Видимо, уловив мое настроение, Мина запела приятным, сильным голосом: «Дом, дом, милый дом! Нет места лучше, чем родной дом…»

Тоскливое чувство не покидало меня. Непривычно было видеть Артема в семейной обстановке. Я так стремился в Брисбен, чтобы поделиться с ним, найти понимание, получить совет. Уже несколько недель мною владела одна мысль — покинуть Австралию, жить в которой становилось все невыносимее. С небывалой силой тянуло меня на родину, в Россию. Перед глазами стояли широкие равнины, покрытые снежной пеленой, родные березы…

И вот я опять с Артемом, любимым товарищем, который всегда призывал к борьбе. Теперь он женат, примет австралийское подданство, быть может, станет квинслендским фермером и уже не вернется в Донбасс, к шахтерам, с которыми был так тесно связан?..

Спустя много лет я вспомнил эти сомнения и последнюю ночь, проведенную под одной кровлей с Артемом. Нет, я не имел права разувериться в этом светлом человеке, всегда и всюду преданном делу трудящихся! Как только пришли вести о свержении царского самодержавия, он покинул Австралию и вернулся в Россию. До последнего дыхания большевик Артем боролся за счастье трудового народа, за Советскую власть, за коммунизм.