Пятнадцать лет скитаний по земному шару

В ПЕРУ, ЭКВАДОРЕ И КОЛУМБИИ

ПАРОХОД должен был простоять в Арике два-три часа. Взобравшись на палубу, я спрятался в спасательной шлюпке, там было довольно уютно. Я обнаружил в ней изрядный запас продуктов и банки с пресной водой.

Вскоре пароход двинулся, а я уснул. Когда проснулся и выглянул из-под брезента, было уже темно.

Зная обычаи матросов, я был уверен, что они меня не выдадут, — только бы не попасться на глаза капитану или его помощникам.

Выбравшись из шлюпки, я быстро прошел к кочегарам. Вахта только что сменилась, и они собирались ужинать. Кочегары накормили меня и предложили скрываться у них, но я не хотел подводить хороших людей и снова забрался в шлюпку.

Через двое суток меня заметил помощник капитана и послал работать вместе с матросами, пообещав, что избавится от меня при первой же возможности. В порту Кальяо он сдержал свое слово.

Я ступил на землю Перу, радуясь, что еще на сотни миль приблизился к цели — и не пешком, а пароходом. Дальнейший путь к Карибскому морю не представлялся мне тяжелым.

В Кальяо я увидел индейцев в головных уборах из старинных серебряных монет и в одеждах с причудливыми узорами. Гордое и смелое выражение было на лицах людей, чьи предки некогда владели этими землями и создали богатую культуру.

Жадные испанские конкистадоры грабили и убивали индейцев, насиловали женщин, а для «спасения душ» наводнили эти страны католическими попами. С давних времен сохранилась такая легенда. Завоеватели схватили израненного индейского вождя и предложили ему принять христианство. «Если окрестишься, будешь в раю», — говорили ему. — «А где будут мои воины, вместе с которыми я сражался?» — спросил он. — «Конечно, в аду!» — «Ну, так и я хочу быть в аду», — ответил индеец.

Весь день я провел на берегу в компании голых негритят, с упоением жевавших сахарный тростник. На серебряные монетки, которые мне дали английские матросы, я купил бананы и манго. Торговки улыбались и перешептывались: «Этот человек — русский». Заночевал я на пристани.

На следующее утро перуанский пароход готовился к рейсу в эквадорский порт Гуаякиль. Я примостился на барже с углем и помогал грузить его на пароход. Потом обратился к механику с просьбой взять меня, обещая в пути работать. Оглядев меня, механик пошел к капитану. Тот дал согласие.

В пути я старательно работал и высадился в Эквадоре с несколькими мелкими монетами. Матросы дали мне старые, но крепкие брюки и куртку, я выстирал их и «принарядился».

Гуаякиль был первый большой портовый город, куда я попал после Вальпараисо. Здесь даже ходил трамвай, точнее — конка; пара грязных мулов тащила вагон.

В ботаническом саду были собраны многочисленные тропические растения; некоторым из них местные садовники придали оригинальные формы. На главных улицах соблюдалась чистота. Рослые полисмены носили самую различную форму — английскую, французскую, итальянскую, североамериканскую… Для полной коллекции не хватало только мундира российского городового. Оказалось, что эквадорские власти для удобства приезжих иностранцев формировали полицию из матросов разных наций и соответственно обмундировывали их. Один из горожан уговаривал меня:

— Что ты будешь здесь делать? Работать за двугривенный по восемнадцать часов в сутки? А на службе в полиции тебя обуют, оденут, дадут казенную пищу и подходящее жалование…

Нет, в качестве блюстителя порядков капиталистической страны меня не увидят!

Здесь, как и везде, жестоко эксплуатировали людей. Правда, одиноким рабочим голод не грозил; растительная пища и рыба стоили дешево. Но семейные жили трудно.

В городе было много костелов. На главных улицах прогуливалась местная и приезжая буржуазия, щеголяя нарядами.

Мое внимание привлекли надписи на зданиях: дом английского консула, дом французского консула, итальянского… В этом портовом городе небольшого государства я обнаружил консульства: румынское, бельгийское, сербское, болгарское, турецкое, шведское… Зачем они здесь? Выяснилось, что каждый крупный купец ради «почета» стремится быть консулом какой-либо страны.

В городе была кофейня, где подавали отличный кофе. Как-то из любопытства я зашел туда. Хозяин поглядел на мою простую, но чистую одежду. Услышав английскую речь, он сказал мне:

— Вы, вероятно, ирландец? Я могу направить вас к консулу.

Я отрицательно покачал головой. Тогда он стал перечислять одну за другой десятки наций.

— Но ведь вы не китаец и не японец! — воскликнул он. — Кто же вы такой?

— Черногорец, — ответил я шутливо.

— Как это у нас забыли про Черногорию, — серьезно сказал хозяин. — В городе есть все консульства, а черногорского нет…

Один из посетителей подошел ко мне, вручил визитную карточку и пригласил придти завтра к нему на обед.

— У меня двое детей-школьников, которые очень интересуются географией, вы расскажете им о своей стране, — сказал он.

Ночь я провел на большой барже вместе с неграми, страстными любителями музыки. Среди тропической природы она звучала особенно прекрасно. Иногда это были европейские мелодии, преображенные веселым, жизнерадостным и на редкость музыкальным негритянским народом.

Рано утром на окраине я увидел горы бобов какао. Одни рабочие деревянными лопатами разбрасывали их для просушки прямо на улице, другие собирали просушенные бобы и упаковывали для отправки в разные страны.

Под навесом группа женщин сортировала кофе. Прежде я не представлял себе, что эта работа требует такой тщательности. Женщины разбрасывали зернышки кофе на несколько груд — по сортам. Эквадорский кофе считался одним из лучших.

Видел я и кофейные плантации. Плоды кофе похожи на вишни, но растут не кучками, а расположены на ветке один против другого, очень густо. Если снять с кофейной «ягоды» ее красную кожуру, то обнажится белая сочная мякоть, внутри которой находится зерно, распадающееся на две половинки.

Познакомился я и с какаовым деревом. Его крупные плоды напоминают дыню. Внутри — белая мякоть с большими бобами в коричневой кожуре. Из пережаренных и размолотых бобов получается то, что у нас считается деликатесом, а в Эквадоре это «просто мука»…

Побродив по городу, я проголодался и пошел на «званый обед».

— Смотрите, — вот какие черногорцы! — представил меня хозяин своей семье.

После обеда принесли карту, и я показал маленькую Черногорию, а сам размышлял о дальнейшем пути к Карибскому морю…

Пароход «Джамайка» готовился к рейсу через Панамский канал на остров Ямайку. Я узнал, какие баржи пойдут к нему с грузом. Пароход стоял на рейде. Грузчики взяли меня на баржу и помогли забраться на борт. Я обшарил все закоулки, но спрятаться было негде.

На пароход спешно грузили с баржи тюки бобов какао. Передо мной неожиданно вырос капитан:

— А вы что здесь делаете?

Я попросил его дать мне возможность добраться до Панамы, чтобы поступить на один из европейских пароходов, — здесь нет работы. Но капитан упорно твердил:

— Отправляйтесь на берег, отправляйтесь на берег!

— Поймите, я не имею денег, чтобы заплатить за проезд до берега, — сказал я, но он резким толчком отбросил меня в баржу — прямо на тюки с бобами какао. Грузчики и матросы захохотали.

Я был взбешен. Скинув пиджак и обувь, прыгнул вниз головой в воду и устремился к берегу, борясь с сильным течением.

Послышались всплески весел, меня догнала шлюпка.

«Капитана!.. Капитана!..» — повторял шлюпочник и звал к себе. Я продолжал плыть, но шлюпка не отставала.

«А вдруг капитан изменил решение?» — подумал я и залез в шлюпку.

Мокрый поднялся я по трапу на палубу. Капитан сказал:

— Ты хороший парень! Я взял бы тебя на пароход, но не имею права…

Один из механиков принес для меня чистый костюм, кепку и ботинки. Кепка пошла по кругу, в нее клали мелкие деньги.

Катер доставил меня на берег.

Надежды выбраться из Гуаякиля пароходом не было. Остался один путь — пешком через дикие дебри Эквадора и Колумбии. Прежде всего надо было попасть в Кито, столицу Эквадора.

И вот — снова ночь на барже в обществе негров; они долго играли на банджо и пели, а утром я двинулся в путь.

Из Гуаякиля в сторону Кито тянулась на некоторое расстояние линия железной дороги. Почти сутки я ехал в товарном вагоне. Поездная бригада, узнав, что я направляюсь в Кито, удивлялась моей легкой одежде.

— Но ведь я же буду приближаться к самому экватору, — сказал я.

— Это верно, но мерзнуть ты будешь изрядно!

Железная дорога оборвалась. Я пошел пешком, все время поднимаясь вверх. Склоны были покрыты богатой растительностью; журчащие ручьи с кристально чистой водой сбегали с гор, низвергались шумные водопады. Чем выше, тем прекраснее становился пейзаж. Кое-где встречались убогие хижины, построенные из тростника и крытые корою. Огонь разводили внутри, дым выходил через отверстие в «крыше».

Я приближался к экватору, но все чувствительнее становилась прохлада, о которой меня предупреждали железнодорожники. «Вот так экватор!» — говорил я себе, дрожа от холода в суконной куртке и пиджаке. Вспомнилось, как мы изнывали от жары по дороге в Австралию, когда пересекали экватор.

Вокруг вздымались вершины, покрытые шапками вечного снега. Мой путь лежал к подножию действующего вулкана Котопаха высотой около шести тысяч метров.

Все реже встречалось человеческое жилье. Здесь обитали индейцы, они ютились в таких же хижинах, как и метисы. Одежду и утварь изготовляли сами, посуду делали из различных плодов. В каждой хижине стояла каменная чаша, в которой женщины ступой размалывали просушенные бобы какао, добавляли к ним сок сахарного тростника и из такого теста пекли большие лепешки — это была основная пища инков.

За все время этого перехода я не видел хлеба; вначале питался только картофелем, а потом одними «шоколадными лепешками».

Местные жители знали лишь несколько испанских слов, и я объяснялся знаками. Индейцы отличались большим гостеприимством, никто из них не отказывал мне в приюте и ночлеге. Когда я проходил мимо хижины, из нее обычно выходили люди и приглашали к себе.

Только один раз мне хотели отказать в ночлеге. Это произошло почти на самом экваторе, когда вторые сутки я шел, не встречая жилья. От гула мощных водопадов, питающих полноводные реки, содрогалась земля. Все было окутано туманом. Приближалась ночь, порывистый ветер усиливался и яростно дул то в лицо, то в спину. Блеснула яркая молния, раскат грома покатился по горам. Молнии начали сверкать непрерывно. Заметив какую-то нишу, я ринулся туда и неожиданно наткнулся на перегородку — там жили люди. При моем внезапном появлении раздался испуганный крик, и старая индианка, заслонив девушку лет семнадцати, повелительно указала мне на выход. Я подчинился, сознавая: если бы кто-нибудь из мужчин находился в хижине, мне бы оказали радушный прием.

Отошел на несколько шагов. «Сейчас хлынет ливень, — подумал я. — Где бы укрыться?» Вблизи послышались быстрые, легкие шаги. Молодая индианка схватила меня за рукав и повлекла в хижину. Старуха кое-как объяснила, что ее муж уехал в Кито, а она опасалась оставить незнакомого человека ночевать.

Мать принялась устраивать постель, время от времени бросая в мою сторону тревожные взгляды. После ужина старая женщина погасила светильник, уложила дочь в углу и загородила ее своим телом.

Утром старуху словно подменили: она смотрела на меня с материнской лаской, без умолку болтала, угощала всем, что было в хижине, а на прощание сунула в карманы лепешек. С любовью гладила она голову дочери… В моих ушах долго звучали ласковые слова сочувствия к суровой доле одинокого бездомного скитальца.

Невдалеке от столицы Эквадора я увидел постройки городского типа, богатые испанские фермы. На равнине паслись большие стада рогатого скота. У многих животных тело было покрыто шишкообразными опухолями; потом я узнал, что это последствия укусов насекомых, которые откладывают под кожей свои личинки.

Наконец я добрался до Кито, который местная буржуазия называла южноамериканским Парижем. На окраине тянулись казармы эквадорской наемной армии. Опираясь на эту силу, высшее офицерство часто совершало государственные перевороты.

Работали здесь главным образом индейцы и метисы, получавшие в переводе на русские деньги двадцать копеек в день.

Зная о пристрастии индейцев к украшениям, торговцы заполнили витрины лавок браслетами, бусами, зеркальцами, сережками.

Я не стал задерживаться в Кито, а продолжал идти на север, в соседнюю республику — Колумбию. Мой путь лежал через горы, среди гигантских скал и утесов, иногда проходил в глубоких ущельях. Часто я шел по узкой тропинке, где каждый неверный шаг грозил падением в пропасть. Другой опасностью были обвалы.

Много лет прошло с тех пор, но грозный гул огромных водопадов, мощных горных потоков, дивное зрелище великой и могучей природы не изгладились из памяти.

На тропах иногда встречались маленькие караваны навьюченных лошадок. Как-то я следовал за одним караваном. Внезапно сорвавшийся сверху обломок скалы раздробил голову лошади.

Дорога постепенно спускалась вниз, и передо мной открылась грандиозная панорама тропических зарослей. Я попал в область густого девственного леса.

Изредка встречались хижины, не похожие на те, что я видел раньше: построенные из тростника и банановых листьев, они были красивы. Вокруг хижин — зелень банановых пальм. Стена деревьев, обвитых лианами, преграждала путь; сквозь нее можно было пробраться только ползком, рискуя угодить в болото.

В маленьком поселке я впервые увидел местных свиней— пекари, длинноногих и очень худых.

Теперь, после картофеля и лепешек, я перешел на новую диету — банановую.

Это растение дает местным жителям пищу, одежду, материал для постройки жилья. Я познакомился с тремя сортами бананов — маленькими, средними и большими. Большие бананы, длиною сантиметров тридцать, называли платанас; их мелко крошили вместе с кожурой и варили вкусный суп. Бананы средней величины (их экспортировали в США и Европу) в Колумбии жарили и подавали как второе блюдо, иногда добавляя маленький кусочек жареной пекари. Самые маленькие бананы ели сырыми. За десять дней пути я побывал во многих хижинах, но везде видел одно и то же меню.

В низине чувствовалась тропическая жара. Сняв пиджак и куртку, я подвязал их вокруг талии и шел, размахивая руками, как вдруг на повороте столкнулся с группой индейцев, шедших гуськом. Быть может их поразил мой полунагой вид или неожиданная встреча, но индейцы бросились врассыпную и скрылись в густой чаще.

Около красивого озера я остановился на короткий отдых. У берега дымился костер, оставленный, вероятно, индейцами, которые мне встретились. Сидя у озера, я любовался крошечными птичками — колибри, их оперение было прекрасно.

Решил выкупаться, но только сбросил одежду, как над головой раздался шум и яростный визг. Стая маленьких длиннохвостых обезьян оскалила зубы, будто готовясь напасть. Они начали швырять в меня ветки и листья. Повадки этих животных мне не были известны, я схватил одежду и быстро ушел.

Приближаясь к столице Колумбии — Боготе, я все чаще встречал населенные места, кофейные и табачные плантации, но полей с зерновыми культурами не видел.

Везде меня принимали удивительно радушно, каждый звал к себе: «Хочешь обедать, отдохнуть? Иди сюда!..»

Здесь жили бедняки ремесленники. Некоторые всей семьей плели соломенные шляпы, и в таких домах на прощание мне дарили самое лучшее из своих изделий. Я от всего сердца благодарил, но шляп не брал. Эти бедняки нередко работали по восемнадцать часов в сутки и питались банановым супом; на их труде наживались скупщики, торговцы.

В некоторых семьях изготовляли сигары из прекрасного табака; от сигар я не отказывался, мои карманы были всегда набиты ими…

В пути не обошлось без происшествия. Однажды я прошел немалое расстояние, не встречая жилья, и вдруг услышал стук копыт. Из-за поворота вылетел всадник с револьвером. Я так привык к неожиданностям, что его подозрительный облик меня не испугал.

— Ты иностранец?.. Моряк?.. Видел ты кого-нибудь на дороге? — спросил он.

— Нет, я иду часа три, но никого не встретил.

Он пришпорил коня и быстро скрылся. Я дошел до селения и остановился возле крайней хижины. Несколько всадников подскакали к ней, двое были в жандармской форме. Они стали расспрашивать хозяина, арестовали его, а заодно и меня.

Нас доставили в окруженную высоким деревянным частоколом тюрьму, которая своим видом напоминала сибирский острог. На деревянном полу сидело около пятнадцати заключенных с закованными ногами. Человека, арестованного одновременно со мной, тоже заковали. Я закурил и поделился с заключенными сигарами. Неизвестность волновала меня.

Утром вызвали на допрос и начали допытываться — не видел ли я в пути всадника? Я ответил отрицательно, хотя, судя по описаниям жандарма, это был тот самый всадник с револьвером. Вскоре меня освободили.

Спускаясь с гор, я встречал людей, на теле которых были язвы и наросты. Недалеко от Боготы я остановился, почувствовав неприятный зуд и боль в пальце ноги. Возле изгороди дома я разулся и увидел на пальце шарообразную опухоль, не похожую на обычный нарыв. Из дома вышел человек и покачал головой. Он посоветовал немного надрезать опухоль. Достав карманный нож, я произвел себе операцию, из опухоли вывалился ком маленьких белых червячков. Незнакомец растер табачный лист и присыпал мою ранку. Так я избавился от последствий укуса вредного насекомого, о котором мне рассказывал Кузьма.

В Боготу я пришел, чувствуя себя вполне хорошо. На окраине города ко мне присоединилась ватага ребятишек, как и в других местах, полуголых. Вероятно, я чем-то заинтересовал их, моя «свита» увеличивалась.

Окруженный детворой, я дошел до базара и увидел негритянку с корытом, от которого шел ароматный пар. В корыте лежали вареные коровьи ноги. Это блюдо показалось мне прекраснейшим лакомством. Вспомнились далекие годы, когда мать вытаскивала из русской печи такие же разваренные ноги и готовила студень, а мы, дети, обгладывали кости и собирали их для игры в «бабки».

Искушение было сильно; я остановился и, купив ногу, быстро покончил с нею. Негритянка смеялась, обнажая белые зубы. Вокруг собрались любопытные, меня повели в редакцию газеты. Там пришлось ответить на множество вопросов и показать по карте свой путь. Мои слушатели удивились, что я остался жив после такого перехода. Они собрали для меня небольшую сумму, чтобы я мог продолжать путешествие к берегам Карибского моря.

Узнав, что в Боготе живет русский, по профессии фотограф, я разыскал его. Мой новый знакомый до эмиграции жил в Москве, но за долгие годы основательно позабыл родной язык. Жена его была испанка, в семье четверо детей. Зарабатывал он хорошо: местные жители— большие любители картин и портретов. Три дня я прожил у бывшего москвича и прекрасно отдохнул.

Он рассказал, что в Колумбии почти нет железных дорог, значительные территории покрыты девственным лесом, многие области совершенно не исследованы. Не один участник экспедиций в глубь Колумбии стал жертвой болезни. В бассейне Амазонки, на реке Магдалене и ее притоках свирепствовала желтая лихорадка. Другим ужасным бичом была проказа. Мне удалось упросить хозяина старого катера, стоявшего у причала, чтобы он доставил меня на пароход.