Пятнадцать лет скитаний по земному шару

НАЧАЛО ПУТИ

В ОКТЯБРЕ 1905 года в Харькове вспыхнула всеобщая забастовка. По улицам потекли народные массы. На рабочих окраинах жандармы и полицейские не рисковали появляться в форме. Рабочие вооружались.

Начались волнения среди войск. 23 ноября произошла огромная демонстрация харьковских рабочих и революционно настроенных солдат Старобельского полка и других частей гарнизона. Солдаты присоединились к тысячам рабочих, которых возглавлял большевик Артем [1].

Проносится громкое «ура». Рабочие поднимают на руки своего любимца Артема. Он обращается к демонстрантам с речью, зажигающей сердца.

— Да здравствует вооруженное восстание! Долой самодержавие, долой палачей!..

Тысячи людей приближаются к площади. Сюда царский генерал Нечаев стянул своих офицеров, сотни драгун и казаков, пулеметную команду, недавно прибывший в Харьков Охотский полк. Генерал растерян: ему вручили список солдатских требований… Артем обращается к солдатам Охотского полка с призывом, и вот — пулеметы убраны, драгуны и казаки расступились… Рабочие и солдаты движутся дальше с развевающимися красными знаменами, поют:

В этот незабываемый день мы, молодые революционеры, восторгались Артемом. Я и не думал, что через несколько лет встречусь с этим замечательным человеком за многие тысячи километров от Харькова, в Китае…

После демонстрации 23 ноября харьковские рабочие были настроены особенно по-боевому. Снова забастовали железнодорожники. На 12 декабря штаб назначил выступление, к нему должны были присоединиться солдаты гарнизона.

Накануне вечером наша дружина вместе с другими отрядами двинулась к месту назначения — на один из заводов. Ожидали появления солдат, но их не было. Несколько человек пошли на разведку. По пути встретили солдата, пробирающегося к заводу. Он сказал, что казармы оцеплены, солдаты обезоружены; очевидно, какой-то предатель выдал план выступления.

Завод окружили казаки, была стянута артиллерия. Нам дали пятнадцать минут на размышление: если не сдадимся, начнется бомбардировка. Мы заняли боевые позиции. Раздался орудийный залп, другой, третий… Многие наши товарищи погибли в этом бою. Около ста сорока человек было арестовано и отправлено в тюрьму.

— Пока армия не будет с нами, нам не победить, — говорили старшие товарищи.

Я решил добровольно вступить в армию, чтобы вести среди солдат революционную работу. Меня отправили в город Проскуров, в 46-й Днепровский пехотный полк. Там я связался с военной революционной организацией, распространял литературу, беседовал по душам с солдатами, при любом удобном случае вел пропаганду.

Беспросветно тяжела и унизительна была солдатская жизнь в царской казарме: безобразная ругань, мордобитие, слежка, доносы, пресмыкательство перед начальством.

Наш взводный всячески старался выслужиться. У одного, из новобранцев он обнаружил нелегальную книжку. Угрозы и запугивания подействовали на молодого солдата: он признался взводному, что книжку ему дал Наседкин.

Во время занятий к нам подошел фельдфебель. Взводный стал что-то полушепотом говорить ему и указал на меня. Фельдфебель громко сказал: «Ишь ты, сволочь какая попала к нам, я из него в два счета выбью крамольный дух!».

Меня заставляли бесконечно бегать с винтовкой в полной амуниции, колоть чучело, вне очереди чистить уборную. Однажды, после практической стрельбы, фельдфебель выругал меня и ударил. Я вспылил и бросился на обидчика. Ни один солдат не стал на защиту начальства. Взводный вырвал фельдфебеля из моих рук, а меня отправили к ротному.

— Так вот что ты за птица! — вскричал он. — Бунтовать?! Я уже слышал о тебе. Ты думаешь отделаться дисциплинарным батальоном? Мы тебе покажем!..

Но ротный был человек нерешительный; боясь служебных неприятностей, он оставил меня под «домашним арестом».

На другой день я встретился с вольноопределяющимся — членом революционной организации.

— Мы все сделаем для твоего спасения, все тебе сочувствуют, деньги уже собраны, — сказал он. — Тебе нужно бежать немедленно, завтра уже будет поздно… Следуй за мной на расстоянии…

Я не стал мешкать и вскоре очутился за казарменным двором. Быстро вышел на дорогу и зашагал к городу, не теряя из виду своего вожатого. Наконец он вошел в полуразрушенный дом; там для меня была спрятана одежда. Я быстро переоделся, надвинул кепку на лоб, взял узелок с солдатским обмундированием. Вольноопределяющийся торопил меня. Мы пришли на станцию. Я едва успел взять билет. Обменявшись благодарным взглядом со своим товарищем, вошел в вагон. Поезд двинулся. Он шел в Одессу.

Так начались мои скитания.

Проскуровский товарищ дал мне «явку» — адрес, по которому я должен был зайти в Одессе и спросить Катю. Но я ее не застал; она находилась в другом городе, работала там в подпольной типографии. Меня радушно приняли ее братья. Первое время я скрывался, ночуя в различных местах, пока не раздобыл паспорт на имя Григория Загорулько и не устроился работать на пробочную фабрику.

В Одессе полицейские участки в то время охранялись казачьими отрядами. Обыски и облавы производились каждую ночь. Тюрьмы были переполнены.

После двухмесячной работы на фабрике я получил через Катю, вернувшуюся в Одессу, предложение работать в подпольной типографии. Переодевшись и приняв вид «приличных» обывателей, мы сняли квартиру и записались по паспорту Смирновых.

Благополучно перевезли типографию и поместили ее в специально оборудованном буфете. Квартира находилась в нижнем этаже, шум во время работы типографского станка не мог быть услышан. Работали ночами; бывало, по несколько суток подряд не спали. Литературу выносили традиционным способом — подвязывая ее к животу и спине; так же приносили и бумагу.

Шесть месяцев шла беспрерывная работа. Но вдруг мы получили тревожную весть: наши товарищи арестованы; возможно, полиция напала на след типографии. Мы сейчас же уложили станок, шрифты и другое оборудование в большую корзину и отвезли на хранение заведующей детской лечебницей Наталье Алексеевне Александровой. Встревоженная Наталья Алексеевна сказала, что, по ее мнению, за больницей следят, обыска не миновать. Но я возразил, что сейчас лишь 11 часов дня, а обыск возможен только ночью, и предложил закопать нашу типографию под углем в сарае. Но как только служащий больницы Андрюша Дадие понес станок в сарай, ворвались жандармы и шпики. Весь квартал был окружен.

Озлобленные жандармы хотели покончить со мной; от побоев я потерял сознание.

Кроме Александровой, Дадие и меня, были арестованы двое знакомых Натальи Алексеевны и ее сын — гимназист. Жандармы захватили типографию, литературу, паспортные бланки, печати организации РСДРП.