Рассказы змеелова

ДЕТСКИЕ СЛЕДЫ

Однажды ночью из Фирюзы я возвращался в Ашхабад.

Не много в Туркмении таких живописных мест, как эта Фирюза. Здесь, в каменной пригоршне гор, под сенью вековых платанов прячутся дачные домики, спальные корпуса санаториев, пионерские лагеря и дома отдыха. Прекрасны здесь чистый воздух, сады, парки, горы и соловьи.

В самом конце долины, проскочив мост через речку Фирюзинку, автомашина влетела в темное ущелье. Плавно приседая на рессорах, она мчалась на большой скорости, не сбавляя ее даже на крутых виражах.

Ущелье гудело от шороха шин.

Изредка я открывал глаза и видел, как мощный свет нашей «Волги» то ударится о каменный выступ утеса, то, отбросив ночную темень, вдруг откроет белесое полотно асфальтовой дороги, то вспыхнет и просверкает белым беглым огнем на сонных круглоголовых ветлах.

В открытые окна задувал ветер, приносивший в кабину ночную прохладу и чудесные запахи ущелья.

Сонливость моя постепенно прошла. Теперь я внимательно смотрел вперед, сквозь ветровое стекло, желая увидеть что-нибудь интересное на нашем пути. Ночью почти на каждой проезжей дороге можно встретить разных зверушек: зайцев, лис, мышей, ежей, корсаков.

Но сколько я ни напрягал зрение, ничего любопытного не было. По обеим сторонам шоссе мелькали ряды карагачей. Свет автомашины заливал дорогу, бил в деревья и, распадаясь под ними на длинные полосы, далеко проникал в темноту меж стволами.

Приближаясь к выезду из ущелья, машина круто повернула направо и вдруг осветила вдали странное существо. Рассмотреть его сразу не удалось: свет едва-едва коснулся его сверху. Вначале мне показалось, что это человек, решивший перебежать дорогу от берега Фирюзинки, где стояли будка придорожного буфета, шашлычный мангал и белое изваяние оленя.

Но вот на какое-то мгновение «странное существо» оказалось в ярком потоке света, и я без труда узнал в нем крупного дикобраза. Вид у него был воинственно-злой, словно он только что выдержал смертельную схватку с врагом. Длинные иглы торчали дыбом. Дикобраз напоминал большой колючий куст, выросший где-нибудь на знойной земле Мексики.

Метнув сердитый взгляд в нашу сторону (так, по крайней мере, мне показалось), дикобраз скрылся в карагачевой чаще.

Вскоре я забыл об этой встрече. Да и стоило ли о ней помнить?.. Ведь ничего особенного не случилось. Но в силу случайных обстоятельств мне пришлось проследить судьбу того дикобраза от нашей первой встречи и до конца его жизни.

Но я отвлекся. Фирюзинское ущелье я полюбил давно и часто его навещаю. И каждый раз оно открывает передо мной какую-нибудь новую, очень любопытную страницу книги о природе, ее прошлом и настоящем.

Здесь рано наступает весна.

Еще осенью вокруг деревьев и по берегу Фирюзинки пробьются к свету свежие травы. А в январе уже цветет миндаль. Звенят пчелы. Потом оденутся листвой деревья, и в каждой кроне зашумит ветер. Молодая клейкая листва засверкает мириадами солнечных брызг. Вдоль обочин вырастут мальвы, простые цветы которых взглянут на мир доверчиво и удивленно.

В то же время где-нибудь в трещине скалы расправит широкие, с вырезом, листья молодой инжир, дерево-отшельник. Удивительно, как сумел он прилепиться и выжить тут, пасынок судьбы. Нет ему ни солнца, ни влаги, а он живет и с каждым годом поднимается все выше…

Осенью, когда в «багрец и в золото оденутся леса», на обочинах шоссе расцветут синеглазые астры-сентябринки.

А горы… Ими можно любоваться без конца. Пройди по ущелью, вглядись в скалы, и ты увидишь, что все они разные, у каждой — свое «лицо». Они то круто обрываются над дорогой, то наклонно и плавно возносятся ввысь. Одни ячеистые, словно пчелиные соты, другие — гладкие, словно гранитная грань. А третьи, как слоеный пирог, разрезанный острым ножом. Изогнутые гигантской дугой широкие пласты уходят в земные недра на неведомую глубину. Какая сила, какая мощь была нужна, чтобы вот так изогнуть эти каменные наслоения и поднять их на огромную высоту!

Горы настраивают на высокий лад, рождая мысль о вечности, о постоянной изменчивости земли. И кажется странным, что там, где ты стоишь, много миллионов лет назад не было ни этих гор, ни этого ущелья, а было лишь огромное теплое море по имени Тетис, простиравшееся от нынешнего Гибралтара на западе, до Китая — на востоке. Это древнее море покрывало южную часть Западной Европы, современную Турцию, юг Украины, Кавказа и Крыма, всю Среднюю Азию, Северную Индию, Монголию и доходило до крайнего юга Сибири.

Шло время. В воде происходили отложения известняков. Морское дно то поднималось, то опускалось. Тектоническим процессом были охвачены многие районы моря Тетис, в том числе районы Туркмении, Кавказа и стран Средиземноморья.

В конце палеогена, в начале неогена над синей морской пустыней поднялись небольшие горы, острова, архипелаги, в том числе вершины Копетдага. Окончательное формирование копетдагских гор завершилось полтора миллиона лет назад.

А море Тетис? Где оно? Исчезло? Нет, не совсем. Каспий, Аральское и Средиземное моря — это остатки огромного моря.

Меловой период, когда шумели волны безбрежного Тетиса, ученые считают веком динозавров, огромных пресмыкающихся, достигавших тридцати метров в длину. Кроме них, в море обитали круглые, как мельничные жернова, моллюски — аммониты, морские ежи, лилии и длинные, похожие на трубки, белемниты.

Но не все, кто жил в ту пору, были гигантами. Были среди них и такие, например, как остракоды, увидеть которых можно лишь с помощью микроскопа.

Об этом думаешь всегда, когда глядишь на горы, когда неторопливо бродишь по ущелью. Меня оно привлекает еще и тем, что здесь почти круглый год можно ловить бабочек, змей, ящериц, которыми я обмениваюсь с другими натуралистами.

Однажды, наловив бабочек и сильно устав от ходьбы, я зашел в шашлычную «Белый олень». От мангала исходил приятный саксауловый дымок, сразу обостривший у меня и без того изрядный аппетит.

Надо сказать, что место для шашлычной выбрано удачно. На берегу Фирюзинки под плотным шатром листвы стояло несколько столиков. Посетителей было немного — два или три человека.

Уютно и тихо. Лишь слабый, воркующий голос речушки, бившейся о ящики, в которых охлаждалось «жигулевское» пиво.

Едва я сел за столик, подошла официантка. В ее волосах, выкрашенных в соломенный цвет, торчала игла дикобраза. Невольно вспомнилось, что такие же иглы, только покрытые золотом, когда-то носили в своих прическах римские модницы, жены богатых патрициев.

Заказав бутылку пива и порцию шашлыка, я, между прочим, спросил:

— Кто же преподнес вам такой оригинальный сюрприз?

Официантка вскинула руку к голове:

— Это что ли?

— Ну да!..

— Ох, и не знаем, что делать, — озабоченно, как о самом серьезном бедствии, заговорила официантка. — Дикобраз замучил. Ночью орудует, дьявол. Сторож только уснет, а он уж тут как тут…

— Зачем же он приходит?..

— Хлеб и соль, видать, любит, хлеб-то мы в тумбочку прячем, а запору — никакого. Только стульями на ночь ее ограждаем. Да как ни ограждай — не помогает. Придет этот зверь, стулья раскидает, вытащит из тумбочки булки, погрызет, поваляет в пыли и — деру. А на память о себе иглы оставляет. Иной раз прямо в тумбочке торчат. Спасу нет никакого от этого вора.

«Да. Это он, тот самый, — вспомнил я ночную встречу с дикобразом в ущелье. Как он был разъярен!.. Наверно, со стульями боролся, чтобы пробиться к заветной тумбочке».

— А, может, замок приделать на тумбочку? — посоветовал я, — и хлеб будет целым и дикобраз донимать не станет.

Официантка махнула рукой:

— До замка ли! За ним в город ехать надо. А тут так натопаешься за день, о замке и не вспомнишь.

— Выход?

— Да какой тут выход!.. Потерпим еще. А там посмотрим, — произнесла официантка с явной угрозой в адрес «разбойника»-дикобраза, и я понял, что ему, бедняге, несдобровать.

По узкому дощатому мосту официантка перешла на другую сторону речки, чтобы передать мой заказ шашлычнику — чернолицему курду, одетому в высокий белый колпак и белую куртку.

На берегу Фирюзинки, там, где официантка и шашлычник стояли рядом с дымящимся мангалом, густо разросся подорожник.

Его заросли доходили до самого края шоссе, над которым пылало июльское солнце, заливавшее узкую полоску карагачевой рощи, прижавшейся к горе, и крутой серый склон самой горы.

А здесь, под плотным пологом листвы, где я сидел, стояла легкая прохлада. Сонно и нежно бормотала Фирюзинка. Я вспомнил любимые стихи:

Таинственная сага… Сколько раз я слушал ее, сидя вот здесь, на берегу этой речки, печальную сагу о вечной любви и безысходном горе.

В благодатной долине когда-то жили храбрый юноша и девушка Фирюза, краше которой не было во всем Хорасане.

Как и все влюбленные, они мечтали о долгом и безмятежном счастье. Но мечта не сбылась.

В долину вторглись враги.

Юноша встал на защиту родной земли и пал смертью героя.

Много слез пролила Фирюза, оплакивая гибель юноши. Из слез ее родился ручей, пробивший русло в каменной горе. Это русло превратилось в глубокое и длинное ущелье — так глубока и сильна была печаль Фирюзы.

Плачет Фирюза и поныне. И поныне мчится по ущелью светлый поток ее слез. Прислушайся, и ты услышишь тоскующий голос Фирюзы, ее горестный плач, ее робкое и нежное признание в любви.

Подкрепившись шашлыком, я сел на рейсовый автобус и возвратился в Ашхабад. Еще по пути домой у меня возникло желание поближе познакомиться с жизнью дикобразов — этих забавных и редко встречающихся животных, понаблюдать их в природе. Кое-что, конечно, я уже знал о них, но эти сведения были более чем скромны и носили общий характер.

Прежде всего примечательны иглы, покрывающие дикобраза. Приглядитесь к его «портрету», и вы убедитесь, что это они придают его облику дикий устрашающий вид. Всего на теле дикобраза около тридцати тысяч полых, очень легких, но довольно крепких и длинных игл.

Хвост дикобраза также покрыт иглами и играет роль пятой лапы. Когда на него нападают, он в ту же секунду приводит в боевую готовность это грозное оружие. Один взмах — и в тело врага впиваются сразу сотни игл, снабженных миниатюрными жалами.

А врагов у него немало. Это может быть дикая кошка, леопард или даже могущественный тигр. Все они, охотясь на дикобраза, норовят ухватить его за голову. А он, отбиваясь от врага хвостом, старается прикрыться передними лапами.

По словам одного натуралиста, «только леопарды умеют увернуться от игл дикобраза и схватить колючего за голову. А тигры почему-то неудачливы в этой охоте: глубоко в мышцах тигров-людоедов находят обломки игл толщиной с карандаш и длиной в четверть метра. У иных было до пятидесяти игл! Конечно, тигр, так отделанный дикобразом, на резвую дичь охотник никудышный. Лягушки, саранча, мыши… безоружный человек и его домашний скот отныне единственная доступная ему добыча».

Кроме этого природа наделила дикобраза великолепными резцами, чтобы он мог грызть древесную кору, разные коренья. В то же время у него очень слабое зрение, слух и обоняние.

Любопытно также, что самки дикобраза, если сравнить их с другими млекопитающими, просто чемпионы по величине рождаемых детенышей. Длина новорожденного тридцать сантиметров!

На свет малыши появляются с открытыми глазами, имея на себе еще не затвердевшие колючки. Но уже через два часа после рождения они, подобно взрослым, готовы постоять за себя и могут ощетиниваться и бить хвостом.

Вот, пожалуй, все что я знал о дикобразах.

Случай в Фирюзинском ущелье натолкнул меня на мысль свести знакомство с ними покороче. О своем желании я рассказал одному приятелю, который оказался большим любителем дикобразьего мяса.

— Лучше всякой гусятины! — воскликнул он, как только речь зашла о дикобразах. — А уж сколько я их побил!.. Счету нет…

— И где же ты так… постарался?

Приятель насторожился. Он понял иронию. Но уже через две-три секунды его лисье лицо приняло прежнее веселое выражение, и он с наивным удивлением спросил:

— Как где? В Чули, разумеется! Там их, брат ты мой, на всех хватит.

— А разделывать… не трудно?

В колючих глазах приятеля недоумение: «К чему бы такие вопросы?»

Он почесал в затылке и со вздором сказал:

— Что правда, то правда — разделывать нелегко. С колючками много хлопот. Паяльной лампой палить приходится, а шкуру прямо с мясом отдирать. В общем, возни много. Да ведь зато вкусный какой… Гусятина!..

Хотя я далек от сентиментальности, рассказ приятеля произвел не меня неприятное впечатление. Хотелось сказать ему. «Нет, брат, ты не охотник, ты — живодер».

Но я воздержался от такого признания, тем более, что охотник, положив мне руку на плечо, вдруг спросил:

— А не хочешь ли ты поохотиться на дикобраза? Вместе?.. Гарантирую — пустой не вернешься.

Такое предложение было как нельзя кстати. Во-первых, оно полностью совпадало с моим желанием. Во-вторых, приятель мог показать мне места обитания дикобразов. И, наконец, в-третьих, вдвоем все-таки веселее, особенно ночью и особенно где-нибудь в глухом месте.

Часа в четыре пополудни — как мы условились — я заехал за приятелем.

— Ты что же без ружья? — удивился он, окинув меня взглядом и не обнаружив на мне охотничьего снаряжения.

— Хватит и одного. Твоего. Поехали быстрей, — ответил я, прибавляя газу в моторе мотоцикла.

…Часам к пяти мы были уже в Чули. Дорогу показывал приятель.

Я смутно помню эту дорогу. Вначале мы проехали по старой дубовой рощице. Потом дорога стала взбираться вверх по ровному узкому карнизу между горным откосом и берегом Чулинки, густо заросшим ежевикой. За стеной ежевики и виноградных кустов показался сад, замелькали деревья, отягченные плодами.

Когда мы доехали до моста — два ствола, брошенных через речку, — приятель объявил:

— Приехали!..

Он слез с мотоцикла и, низко пригибаясь, медленно пошел по дороге вперед, что-то пристально разглядывая в пыли. Потом в таком же положении вернулся назад. Наконец, остановился и сделал знак рукой, чтобы я подошел.

— Видишь? — спросил приятель, кивком головы указав на дорогу.

— Нет, не вижу…

— Ну как же!.. А эти детские следы?

В пыли, действительно виднелись четкие отпечатки детских ног, словно прошел годовалый ребенок.

— Так вот, — радостно произнес мой приятель, — значит, здесь гулял дикобраз и, судя по следам, килограммов этак на двенадцать. Не меньше.

— И когда он может появиться? — спросил я приятеля. — Долго придется ждать?

— Когда как, — ответил он. — Иногда в полночь, иногда под утро, часа в четыре. Дикобраз зверь осторожный. Днем появляться не любит. Если уж очень голоден, только тогда, и то очень редко.

Мы встали возле мотоцикла, закурили. У меня из головы никак не выходили детские следы. Для меня это было ошеломляющим открытием. Детские следы… Как все-таки человек кровожаден, жесток. Даже это поразительное сходство животного с ребенком не в силах образумить людей, пробудить в них жалость, милосердие, удержать от беспощадного истребления «братьев наших меньших».

Жестокость и безрассудство людей уже принесли природе невосполнимый урон. Так, в Америке уничтожены миллионы одичавших лошадей — мустангов, у нас безжалостно истреблялись куланы, сайгаки, джейраны. Многие виды животных и ценных промысловых птиц навсегда исчезли с лица земли. Такая же участь, вероятно, ожидает и дикобраза — зверя в общем безвредного.

— Послушай-ка, Иван, — прервал мои размышления приятель, — а не сходить ли в гости к дикобразу?

— Можно. А далеко?

— Не очень.

Мы начали взбираться по косогору и вскоре вышли на узкую извилистую тропинку, которая привела нас к одинокому можжевельнику, стоявшему почти на самой вершине крутолобого увала.

Отсюда открывалась великолепная панорама обширной и круглой, как чаша, горной долины. Оранжево-красный закат наполнил ее до краев удивительным вечерним светом.

Среди позлащенных закатом садов драгоценным аметистом сверкала Чулинка, виднелись розоватые крыши белоснежных домов, дороги.

Рядом с деревом, в небольшом земляном уступе, зияло круглое отверстие норы. Свежие следы возле нее и короткая игла, оброненная дикобразом, говорили о том, что «хозяин» дома. Удостоверившись в этом, мой спутник пришел в такой восторг, так был весел, словно только что выиграл огромную сумму по лотерейному билету. Спускаясь с холма, он то и дело потирал руки, очень громко смеялся и повторял на разные лады почти одну и ту же фразу:

— Шалишь, голубчик, от нас не уйдешь…

— Нет, милый, теперь ты наш… Наш!

Мы зашли в сад, чтобы выбрать место для засидки, иначе говоря, место, где можно было бы ожидать прихода дикобраза. Такое место мы облюбовали недалеко от моста.

В сад дикобраз мог попасть, только перейдя этот мост, так как к нему по обеим берегам реки подступала плотная стена ежевики.

Когда смеркалось, я попросил у приятеля ружье и электрический фонарик, а вместе с ним и право на первый выстрел. Приятель долго не соглашался, ссылаясь на то, что я могу промазать, что было бы куда лучше, если бы этот выстрел доверить ему, более опытному охотнику, который много раз и с большим успехом здесь добывал дикобразов.

Однако я настоял на своем, взял у приятеля двустволку и положил к себе на колени. А фонарь прикрепил к стволу ружья.

Наступила ночь. Немного спустя взошла луна. Над головой, в просветах листвы, горели осенние звезды. В саду было светло, как днем, хоть газету читай.

— Пока луна, он не придет, — предупредил меня приятель.

Луна медленно катилась на запад. Мы сидели и терпеливо ждали, когда она скроется за горами. Вот она коснулась, наконец, края горы. И вскоре, угасая, скрылась за ней.

Сад затопила темень.

Ожидание встречи с дикобразом обостряло слух и зрение. Мы чутко прислушивались к тишине. Изредка ее нарушали глухой звук упавшего яблока или же печальный крик ночной совы-сплюшки.

Появление дикобраза первым заметил мой приятель. Он толкнул меня локтем в бок и шепнул на ухо: «Идет!». Вслед за этим я услышал сухой треск. Это, «бряцая» своим оружием — длинными острыми иглами, — бежал со стороны моста дикобраз. В темноте он казался круглым темным шаром. Он шел с небольшими остановками по садовой дорожке, недалеко от нас.

Вот он подкатился к дереву, обошел его вокруг, постоял под ним. Потом двинулся к другому, ветви которого были ближе к земле. Встав на дыбы, он ухватился за ветку и начал ее трясти. На землю упало несколько яблок. Дикобраз с хрустом стал их поедать.

Я зажег фонарь. Дикобраз целиком оказался в его свете. Я хорошо различил его горбоносый, похожий на бараний, нос, иглы, вздыбленные на загривке, короткие ноги.

Свет не испугал дикобраза. Тряхнув иглами и ощетинив их, он повернулся задом: дикобраз верил в смертельную силу своей пятой лапы-хвоста и ожидал врага.

— Стреляй! — крикнул мой приятель. — Стреляй? Ну?!

Но я… и не думал стрелять. Я выключил фонарь, подождал несколько секунд, и снова включил — дикобраза не было.

— Эх, ты, охотник!.. Такого зверя упустить…

— Ничего, — успокоил я приятеля, — обойдемся на этот раз без «гусятины».

Всю дорогу, пока мы ехали домой, приятель не проронил ни слова. Он был сердит на меня за мой обман и за то, что я упустил верную добычу. А я рад был такой охоте. Немногим в мире удается вот так, на свободе, увидеть осторожного зверя.

Вскоре после охоты в Чули я снова побывал в Фирюзинском ущелье. И снова, как в прошлый раз, усталый, забрел в шашлычную «Белый олень». Официантка (та самая крашеная блондинка) принесла мне порцию шашлыка. Не успела она отойти от столика, откуда-то появились двое мужчин: один небольшой, коренастый, другой худой и длинный, как жердь. У длинного было ружье.

— Ну, хозяюшка, — сказал долговязый, осклабясь редкозубым ртом, — гони «шнапсу». Капут твоему вору. Прямо в норе…

Я встал. Меня затрясло, как в лихорадке. Я понял, что произошло, и о каком воре шла речь.

Почему-то именно в этот момент мне вспомнились отпечатки детских ног на земле — следы дикобраза.

— Вы — убийцы! — произнес я строго и прямо в лицо взглянул долговязому. — Судить вас надо.

Долговязый остолбенело глядел на меня.

— Вы — убийцы! — еще раз повторил я и пошел прочь.

Хотя я понимал, конечно, что никто их судить не будет.