Рассказы змеелова

СОСНЫ МОЕГО СОСЕДА

Двухэтажный дом, в котором я живу, напоминает мне укрывшуюся в лесах подмосковную дачу. А поселился я здесь давно, с тех пор, как из Киева переехал в Ашхабад.

У дома — два балкона и две веранды.

Особенно мне нравится веранда. Ее украшают кружевной деревянный фронтон, строенные колонны по углам и ограда из резных балясин.

Летними ночами, когда со склонов Копетдага веет прохладой и ароматом скошенного сена, на веранде приятно отдыхать: с нее видны краешек Вселенной и огненный росчерк сгорающих метеоров.

С моим соседом, пожилым музыкантом, живущим на первом этаже, мы справили новоселье почти одновременно. Вскоре наступила весна, и сосед — не иначе, как в память об этом новоселье — посадил перед окнами своей квартиры две тоненькие, высотою с человеческий рост, сосны. Сажал он их, вероятно, для себя, а вышло несколько неожиданно — для соседа. За четверть века сосновые саженцы вымахали выше нашего дома и превратились в стройных зеленых красавиц. Одна из них стоит напротив моего маленького балкона, доверчиво протянув к стеклянной двери широкую дружескую лапу. Обычно весною и осенью я открываю на ночь балконную дверь. Когда ветер, сосны раскачиваются, машут ветвями, наполняя мой кабинет запахом смолы и протяжным шумом соснового бора.

Я с отрадой слушаю этот шум и долго не могу заснуть. Мне чудится тайга, ночь, ветер, палатка. В палатке усталые, обросшие бородами люди. Скорее всего — это ученые, изыскатели. При тусклом свете фонаря они коротают вечер — ужинают и о чем-то мирно толкуют. Над палаткой океанским прибоем гудит тайга, сметая верхушками могучих лиственниц редкие сонные звезды.

Утром сажусь за рабочий стол. Работаю и вижу сквозь рваную крону сосны крыши соседних домов, высокое небо и восходящие из-за гор широкие, как белые крылья, облака.

Иногда зимой, после колючего утренника, сосны предстают передо мной оцепеневшими от холода, в белом искристом инее.

Но вот пригрело солнце. И иней исчез. Вместо него на конце каждой хвоинки алмазным зернышком нестерпимо блещет капелька воды. Такой же блеск исходит от сосен и после теплых весенних дождей.

Увы! Ничего подобного не видит и не испытывает мой сосед. Из окон его квартиры виднеются лишь голенастые, шершавые стволы. Но не подумайте, что мой сосед ропщет на судьбу. Нет! Он доволен, он считает, что в жизни он совершил хорошее и важное дело, вырастив такие великолепные деревья, как эти сосны. Пусть не для себя, — для других!

Однажды осенью, когда сосны были уже взрослыми, я услышал на их верхушках странное посвистывание.

Кто бы это мог быть?

Присматриваюсь к соснам, прислушиваюсь к свисту и узнаю в новоселах перелетных скворцов — небольших певчих птиц, оперенье которых на расстоянии и разобрать-то трудно, потому что состоит оно из серого, фиолетового и темно-зеленого цветов.

Неожиданный прилет скворцов обрадовал меня. Во-первых, с ними стало веселее. И, во-вторых, с их появлением куда-то разом исчезло шумливое семейство воробьев, так докучавших мне своим гвалтом, особенно весной и летом, когда вдруг на рассвете начинал влетать в открытую дверь одиночный щелкающий звук, видимо, старого, страдающего бессонницей воробья. Вскоре к нему подключалось десятка два его собратьев. Щелкающих звуков с каждой минутой становилось все больше и больше, и, наконец, они сливались в единый трескучий поток. Разбуженный на заре таким «концертом», я уже не мог заснуть до утра. Да и зимой не легче было.

Теперь воробьев не стало. Их место на соснах заняли скворцы.

Обнаружили они себя не сразу. Сперва их совершенно не было слышно. Лишь на третий или четвертый день послышался тонкий, робкий свист. Этот свист был похож на стон от острой боли или смертельной усталости. Да так оно и было, наверно! Откуда бы скворцы ни прилетали к нам: с берегов Балтики, из подмосковных лесов, с Поволжья или из Сибири — их путь исчисляется тысячами километров. Только диву даешься, откуда у этих путешественников столько силы и выносливости…

Отдохнув, скворцы повеселели. Это опять-таки я понял по их свисту. Вообще поразительна способность скворца с помощью свиста передавать самые тонкие в самые разнообразные оттенки своих чувств.

А наблюдать за скворцами было легко и просто: сиди за столом и смотри, что делается на сосне.

Правда, самих скворцов мне редко удавалось наблюдать в «непринужденной» обстановке. Обычно они сидели на верхушках сосен и довольно искусно прятались в пучках хвои от любопытного взора.

И все же несколько раз я видел их очень близко.

Однажды скворец и скворка (это было в теплый январский полдень), сидя друг против друга на средне» ветке сосны, вели, как мне показалось, один из «интимнейших» семейных разговоров. У каждого мелко, как бы волнуясь, дрожало горлышко, прямые, острые клювы полураскрыты, маслянисто сверкало оперенье.

Скворка, не отрывая взгляда от своего супруга, наклоняла голову то влево, то вправо, словно никак не могла наглядеться на него или наслушаться его страстной тирады. А может, это было простое кокетство, игра? Тирада скворца выражалась в негромком, но темпераментном посвистывании, которое заканчивалось короткой и мелкой трелью. На это скворка тоже отвечала свистом, только более нежным и сдержанным. В нем были любовь, покорность, тихая радость и ласка.

Но иногда, вместо нежного посвистывания, скворцы затевали что-то вроде семейного скандала. Вдруг ни с того ни с сего самцы начинали исторгать отрывисто-сердитое хорканье, к ним тут же подключались самки, и страсти разгорались. Из-за чего? Что так волновало в общем-то мирное скворчиное семейство? Сцена ревности? Борьба за жилплощадь? Или другое что-то? Сказать трудно.

Иногда на соснах наступало затишье, будто скворцы куда-то исчезли. Чаще всего так было во время сильных холодов.

Но проверка показала, что скворцы никуда не улетают. Они всегда там, на соснах, только в холод им не до свиста, не до веселья.

В непогоду, когда снег, мороз или дождь, скворцов мы подкармливаем.

Кормушка — на кухонном подоконнике. Уже с утра там лежит мягкий мелко накрошенный хлеб.

Первыми на завтрак прилетают воробьи и горлицы.

Скворцы не спешат. Сидя в сторонке, они зорко наблюдают за своими разведчиками — именно так можно назвать воробьев и горлиц: если им никто не угрожает, тогда по одному, оглядываясь по сторонам, подлетают к «столу» и скворцы. Воробьи тут же отскакивают прочь. Если горлицы не торопятся последовать их примеру и загораживают доступ к пище, скворцы награждают их сильным ударом клюва и быстро избавляются от лишних сотрапезников.

На подоконнике скворцы не задерживаются. Клюнув раз, другой, хватают кусочек покрупнее и — скорее куда-нибудь в безопасное место.

Если пасмурно или дождливо, скворцы рассаживаются на соседних с нашим домом деревьях и долго сидят там грустные, нахохлившиеся. Из деревьев им больше всего нравится высокая гледичия. Чем ближе к теплу, к весне, тем все чаще они собираются на этом дереве. Там, видимо, скворцы сбиваются в стаю перед отлетом.

Проходят собрания не громко, в «деловой» обстановке, и «выступают» на них лишь умудренные опытом вожаки. Их сразу отличишь: они крупнее и солиднее остальных.

Возможно, на таких «собраниях» и «обговариваются» детали предстоящего отлета, «уточняются» сроки, маршрут, численность стаи.

В апреле или в марте скворцы покидают сосны.

Когда, в какое время это происходит, мне ни разу увидеть не довелось. Скорее всего, очень рано, в тот час, когда люди спят еще сладким сном.

Сколько же скворцов зимует в нашем городе?

Этот вопрос не раз я задавал себе. Мне всегда казалось, что зимою скворцы прилетают только к нам, на наши сосны. Это заблужденье! Несложная проверка показала, что к нам на зимовку прилетают теперь тысячи скворцов, несмотря на то, что там, где они гнездятся, нередко зимою бывает теплее, чем в Ашхабаде.

Всем деревьям скворцы предпочитают хвойные: сосны, ели, можжевельники. Там, где они есть: в частных дворах, на улицах, в парках и скверах — скворцы охотно их заселяют. Любопытно также, что шум большого современного города их ни сколько не смущает.

Как-то в начале апреля я возвращался с работы домой. Шел по Первомайской, к центру города. Стоял тот удивительный весенний день, когда в воздухе еще разлит аромат цветущих деревьев, когда особенно чувствуешь прилив бодрости и беспредельность жизни.

Еще не доходя до небольшого скверика, разбитого перед зданием драматического театра имени Пушкина, я уловил знакомое пенье скворца. Но где он, близко или далеко и удастся ли мне увидеть самого певца, я не знал.

Каково же было мое удивление, когда скворца я увидел на вершине высокого клена, росшего перед зданием театра, на фронтоне которого четко выделялся черный барельеф великого поэта.

Скворец был весь на виду, словно нарочно хотел показать себя и свое искусство. Песенка его была проста и коротка. Может, чуть посложнее той, какую по весне поют черные дрозды.

Но пел скворец вдохновенно, звонко, широко раскрывая тонкий клюв. Пел он рядом с перекрестком, самым шумным и бойким в Ашхабаде. Тут в четырех направлениях мчался поток автомашин, троллейбусов, мотоциклов, густо валили пешеходы, слышались крики, смех, грохот моторов.

А скворец пел, забыв обо всем на свете, словно хотел перекрыть своим пеньем безобразный уличный шум. И песня его была сродни всему, что было вокруг: чистому свежему воздуху, молодой синеве, легким, улетающим вдаль облакам, нежной листве деревьев и беззаботным улыбкам людей.

Перед деревом, на котором пел пернатый солист, собрался народ. Все с любопытством и большим вниманием слушали скворца. Наконец один старичок, похожий на шолоховского деда Щукаря, не удержался и воскликнул:

— От дает! От дает! Чистый Карузо!

На деда зашикали:

— Не мешай, старый, дай послушать!

В это время откуда-то появился молодой высокий человек с лицом врубелевского демона. Выяснилось, что это администратор пушкинского театра.

— Вот уже третий день поет, — сказал он и кивнул на вершину клена. — Видно, улетать собрался. Прощальный концерт дает…

А скворец, словно воодушевленный этими словами, запел еще звонче, чище и радостней. Но мне почудилось, что к радости его примешана легкая грусть. Ведь сейчас, как и два дня назад, скворец призывал подругу, с которой можно было бы отправиться в далекий и опасный путь. А подруга все не прилетала и неизвестно, прилетит ли она.

Так что пел скворец не от хорошей жизни и, тем более, — не от радости. На следующий день я снова побывал у театрального сквера.

Увы, скворца там не было.

С наступлением весенних дней начинают пробовать голоса и те скворцы, что зимуют на соснах моего соседа. У них несколько «концертных площадок»: деревья, печные трубы, телевизионная антенна, столбы.

Особенно нравится скворцам высокий электрический столб, расположенный в метрах десяти от нашего дома.

Поют скворцы в одиночку, рано утром и после захода солнца. Часто я просыпаюсь от нежного скворчиного пения и с наслаждением слушаю его. У каждого певца своя «манера» исполнения. Всего три-четыре ноты, но таких обворожительно чистых и звонких, что к ним невозможно быть равнодушным.

По вечерам прощальные концерты дают сразу несколько скворцов. Их голоса раздаются то здесь, то там, то вблизи, то вдалеке. И бывает обидно, если слушаешь это пенье один. А мне хотелось бы, чтобы ему внимали все: родственники, друзья, взрослые, дети и совершенно незнакомые люди. Мне хотелось бы, чтобы люди еще глубже поняли, как прекрасна природа, какое высокое наслаждение, красоту и счастье дарит она людям и как мы должны беречь ее и дорожить ею!