Рассказы змеелова

ПЕСЧАНЫЙ КРОКОДИЛ

Такой «высокий титул» серый варан носит не зря. Это — крупнейшая в стране ящерица. Да и по характеру своему он достоин, чтобы называли его крокодилом! Варан свиреп, зол, бесстрашен.

Окрашен он под цвет пустыни, под цвет желтовато-серых барханных гряд. Спина — в поперечных полосках, словно тени камыша на ней. Ляжет под куст, притаится — пройдешь мимо и не заметишь.

Встречаться с вараном мне доводилось не раз — это были памятные встречи. Видел, как ловят его другие, и тут не обошлось без приключений.

Отправился я как-то в горы поохотиться на змей, бабочек, пауков. Выбрал для этого небольшую долину: с километр длиной и метров триста шириной.

Слева горы напоминали каких-то сказочных чудовищ, вроде драконов. Склон самой близкой горы весь был в зарослях шиповника и барбариса. Шиповник уже отцветал, но ветер все еще разносил его густой аромат, от которого, словно от хмеля, слегка кружилась голова. При малейшем дуновении ветра с шиповника слетали уже не живые, розовато-синие лепестки.

За вершиной этой ближней горы, возвышаясь друг над другом, лежали в сладкой дреме еще пять или шесть таких же гор-драконов. И чем они были дальше, тем туманней. Самая дальняя и самая синяя была увенчана снегами. Из-за них медленно и гордо восходили облака.

Красновато-бурые скалы высились справа.

По всей долине ковром пестрели цветы.

Роскошнее других были высокие эремурусы. Они росли большими дружными семьями. На каждом стебле сотни розоватых цветков. Много было белых и синих ирисов, колокольчиков, камнеломок, пижм.

Я шел по берегу ручья. Над кустами, травой и цветами порхали стайки разноцветных бабочек.

…Тропа вывела меня к бурой скале, запетляла вдоль нее и скрылась где-то далеко в траве.

Вот тут, на узкой тропе, и произошла моя встреча с вараном. Это был гигант в сравнении с теми, каких я видел до сих пор. Даже оторопь взяла — такой он был большой и страшный.

Несколько секунд я раздумывал, что же предпринять.

Я знал, что серый варан по своей инициативе никогда на людей не нападает. Если дразнить или гнаться, может броситься и на человека, и то в порядке самообороны. У варана острые зубы и мертвая хватка. Разъяренный, он может до кости рассечь руку — так что связываться с ним опасно.

Нас разделяло метров десять. Варан не уходил. Он сердито следил за мной и, судя по всему, решил действовать не раньше, пока не узнает, каковы мои намерения.

Тогда я сделал несколько шагов навстречу ящеру. Я твердо был уверен, что он немедленно убежит. Но варан даже не двинулся с места!..

Вид у него был наступательный, грозный. Он по-кошачьи выгнул спину и зашипел так громко, словно кто-то рядом проколол автомобильную камеру. Из пасти показался раздвоенный язык.

Что мне оставалось?..

С оглядкой я начал отходить назад.

Варан двинулся за мной. Вперевалочку пошел, медленно передвигая широко расставленные ноги. Я долго отступал. Мне надоело пятиться, и я подумал, долго ли ящер намерен преследовать меня, как вдруг… он метнулся в сторону и скрылся под скалой.

К вечеру, устав от ходьбы, я развел костер, поужинал. С особым наслаждением напился чаю. Усталость прошла, но из головы никак не выходила встреча с хитрым вараном. Я невольно улыбнулся, вспомнив, какого страху он нагнал на меня.

За ужином мне подумалось о том, что с вараном неплохо было бы встретиться еще раз, поймать его и доставить в подарок зоологическому музею на станции юных натуралистов. Я понимал, что к этой встрече надо подготовиться, что вряд ли варан сдастся без боя.

Еще засветло, недалеко от того места, где скрылся варан, я разбил палатку — предстояла ночная охота на насекомых с помощью калильной лампы. Вынул из рюкзака охотничье снаряжение: ватные матрасики, банки, морилку.

В стороне от палатки, на двух шестах, натянул простыню. Другую расстелил внизу, положив по краям несколько камней, чтобы не унесло ветром.

Ночь была безлунная. С двух сторон чернели едва различимые во мраке неровные хребты гор. Мириадами звезд сверкало, переливалось небо. Рассеянный свет вселенной едва доходил до земли, и глаз постепенно привык к темноте.

Спокойно и тихо было в вышине. А от земли исходил дружный хор насекомых, в котором сливали свои голоса тысячи таинственных певцов. Особенно звонко, словно колокольчик, звенела песня самого голосистого сверчка — туранского трубачика. Ему «подтягивали» более скромными голосами степной и бордосский сверчки.

О чем они пели? Чему радовались? Далеким звездам? Ночной прохладе? Скрытым в темноте цветам?

Нет. Это были брачные серенады. Есть они и у насекомых. Без них, без этого многоголосого хора, мне было бы наверняка и скучно и одиноко.

Как только с гор повеяло ветерком, я зажег лампу и мощный свет озарил обе простыни. Особенно эффектно выглядела та, что была натянута на шестах — словно парус, летящий в непроглядную ночную темень.

Я стоял в тени и ждал, кого привлечет свет.

Уже через несколько минут вокруг лампы закрутилась веселая метель из мошкары, мух, разных молей.

Я считаю, что охота с помощью света одна из увлекательных. Правда, добыча, как правило, зависит от времени года. Иногда на свет летит масса жуков, летучие мыши и даже птица козодой. Из бабочек мне попадались красные и черные бражники, совки, орденские ленты, шелкопряды, медведицы. Была и настоящая удача, когда прилетали желтые, размером с ладонь, редкие бабочки-сатурнии.

Как ни странно, но в тот вечер особенно много было фаланг. С полдюжины откуда-то прибежало. Насекомых они ловили прямо на простыне, лежавшей на земле.

Рано утром, уложив в рюкзак палатку и охотничье снаряжение, я стал готовиться к встрече с вараном. К прямой упругой ветке, срезанной с куста горного клена, я привязал петлю из конского волоса и сел за камнем недалеко от того места, где накануне скрылся ящер.

Я был уверен, что с восходом солнца он отправится на охоту. Разыгравшийся к этому времени аппетит обязательно вынудить его покинуть нору.

Но ждать пришлось гораздо больше.

Только к полудню он выполз из своего укрытия. Постоял на тропе, покрутил головой и быстро помчался в противоположном от меня направлении.

Когда он скрылся из виду, я подошел к его норе и заткнул ее камнем. После этого сел на прежнее место.

Появился варан часа через два. Он двигался не торопясь. Было заметно, что позавтракал он плотно, отяжелев от еды.

Когда до его норы оставалось метров пять, я встал из-за укрытия и сделал несколько шагов навстречу. Повторилась вчерашняя сцена. Увидев меня, варан выгнул спину и зашипел.

Я начал медленно отходить. Варан — за мной. Вот он дополз до своей норы, бросился туда, но наткнулся на камень.

Такого «сюрприза» ящер явно не ожидал. Воспользовавшись его замешательством, я подбежал и накинул на шею петлю. Он отчаянно упирался, мотал головой, пятился, стремясь вырваться из плена. Подтянув к себе поближе, я взял его за шею и опустил в заранее приготовленный мешок.

Этот варан довольно долго жил у нас в зоологическом музее. У каждого, кто приходил сюда, особенно юннатов, он неизменно вызывал восхищение.

Умер он совершенно неожиданно и неизвестно от чего. Потому что, как мне помнится, ни разу не болел. Искусный мастер-таксидермист сделал из шкуры варана великолепное чучело. Великолепное в том смысле, что погибший варан как бы ожил снова. Он стоял на широко расставленных лапах в угрожающей позе, приподнявшись и слегка выгнув полосатую спину. И, казалось, был совершенно таким же, каким я встретил его на узкой тропе безымянной долины…

Мой друг зоолог Олег Павлович Лобанов из Ашхабада переехал в Ташкент, но часто приезжал в Туркмению. Его интересовали ящерицы и змеи. Позже на собранном материале он написал кандидатскую и докторскую диссертации.

Ко мне он являлся всегда неожиданно, как снег на голову.

Вот так же было и на этот раз.

Отворилась дверь, и на пороге появился Олег Павлович — шумный, веселый, с выбеленными солнцем бровями, облупленным носом, в сапогах и легком походном костюме.

— Лобанов! Каким ветром? — заключая гостя в объятия, воскликнул я.

— Попутным! Только что из Бадхыза… — усаживаясь на стул и вытирая платком вспотевшее лицо, ответил мой друг.

Немного отдышавшись от жары и быстрой ходьбы, Лобанов продолжал:

— Бадхыз — это клад! Это — чудо! Советую, дружище, и тебе наведаться туда. Ей-ей, не пожалеешь!

Мы немного помолчали, разглядывая друг друга и стараясь подметить те перемены, которые произошли в нас обоих за время нашей разлуки.

Вдруг, вспомнив о чем-то, Лобанов сказал:

— Послушай, во дворе я оставил варанов, пойманных в Бадхызе. В мешке томятся. Нельзя ли устроить их получше? А то мне надо еще в академию, кое-кого из старых друзей повидать. Так ты уж, пожалуйста, позаботься о них. А то в мешке-то они как бы не погибли.

Просьба друга застала меня врасплох. Но, подумав, я вспомнил, что в углу двора есть небольшая клетка, в который жили когда-то дрозды, чижи, щеглы. Теперь она пустовала.

Мы вышли во двор. Лобанову клетка понравилась.

— Не очень просторна, но надежна, — заметил он, вытряхивая из мешка в клетку четырех крупных ящеров.

Заперев дверцу, мой друг постоял еще немного, полюбовался ими и отправился по своим делам.

Проводив зоолога, я уехал на работу.

Но какая уж тут работа! Все мысли были о друге.

Вернулся я раньше обычного, чтобы не заставить гостя ожидать моего прихода.

Открывая калитку, услышал легкое шипение.

Поворачиваю голову направо и вижу в каком-нибудь метре от себя, сидящего на заборе варана.

Как он сумел забраться на отвесный и высокий забор, непостижимо уму. Разве от соседей, по штабелям кирпича и досок?..

На заборе варана удерживала высота. Иначе он давно бы удрал. Он понимал, вероятно, что, если спрыгнет на землю, то это будет его последний прыжок. С большой высоты вараны не прыгают.

Подбежав к птичьей клетке, я увидел, что она пуста. Оказалось, пока жена и я были на работе, вараны тоже не теряли времени даром. Они подрыли под дверцей земляной пол и разбежались кто куда.

Варана, сидевшего на заборе, я снял, сунул его в мешок и принялся за поиски остальных. Обшарил двор, уличные арыки, соседний сквер — и все напрасно. Вараны словно сквозь землю провалились. Я был почти уверен, что теперь их вряд ли удастся разыскать, и вошел в комнату, чтобы переодеться. Буквально в ту же секунду до меня донесся куриный крик из соседнего двора.

Прибегаю туда, захожу в курятник и вижу такую сцену: огненно-красный петух, вытянув шею и взрывая лапами землю, приготовился к атаке на варана. Прицелившись, петух подскочил и ударил его крыльями. Ящер поднялся, раскрыл пасть. Куры метались и кричали: за ними гонялся второй зем-зем.

Четвертого варана найти не удалось.

Лобанов очень жалел об этом, но, поразмыслив, признался, что будет достаточно, пожалуй, и трех.

Ночью, после отъезда друга, я несколько раз просыпался от какого-то странного шороха. Зажигал свет, осматривал комнаты, но никого не находил. На следующую ночь повторилось то же самое.

Я плохо спал. Поднялся усталый и раздраженный.

Прямо хоть бери и переворачивай все вещи в квартире.

Эту операцию я отложил до следующего вечера, на тот случай, если повторится шорох. Наступил вечер. Я долго лежал в постели, прислушиваясь к тишине. Но кроме жужжания сонной мухи, никаких звуков не было.

«Ну, вот… теперь хоть отосплюсь», — подумал я, погружаясь в сон.

В полночь я проснулся: в комнате опять кто-то шуршал.

Придя в ярость, я соскочил с кровати, включил свет и, наконец, увидел нарушителя тишины — посередине комнаты, сердито блестя глазами, лежал варан. Это был тот самый, четвертый, о котором так жалел зоолог Лобанов. А скрывался он, как выяснилось потом, под холодильником. Это единственная вещь, которую я не успел переставить.

Мы забрались в кузов вездехода, чтобы ехать стоя и глядеть по сторонам.

До сих пор я удивляюсь, что все обошлось благополучно, что никто из нас не вылетел за борт, не сломал себе шею. А ведь такое могло бы случиться… Наша автомашина подымалась на такие крутые холмы и так стремительно оттуда скатывалась, что, кажется, сердце останавливалось в груди…

Моим спутником в этой поездке по Бадхызу был научный сотрудник заповедника Юрий Петрович Греков. Его круглые, небесной голубизны глаза чем-то напоминали два ярких цветка цикория. Юрий Петрович был подвижен, высок, по-спортивному строен.

Продолговатое, с мягким овалом лицо в золотисто-смуглом загаре. Судя по этому загару, так оттенявшему голубизну его глаз и густую соломенного цвета шевелюру, можно было с уверенностью сказать, что Грекову хорошо знакомы и знойное солнце и суровые ветры всех румбов…

Одевался Греков легко. На нем была модная пестрая сорочка, светлые брюки, вправленные в брезентовые сапоги, в одном из которых, за голенищем, торчала толстая записная книжка в черном переплете. На груди на тонком ремешке висел тяжелый полевой бинокль. Мне нравились в Грекове живой, беспокойный ум, его веселость, его стремительно-напористая речь и быстрые легкие движения.

Было уже начало лета, и весь многокрасочный весенний наряд Бадхызского холмогорья успел потускнеть. Отцвели, отпылали под жарким солнцем багряно-красные тюльпаны, ремерии и маки. Погасла огненно-желтая дельфиниум семибарбатум. Тут и там на взгорьях и вдоль дорог виднелись куртины зонтичных — знаменитые ферулы и доремы.

Зато на этом же желтоватом фоне резко выделялись густой зеленью кроны фисташковых деревьев, напоминавшие издали степные стога. Росли фисташки на некотором расстоянии друг от друга, на вершинах холмов и на узких отвесных уступах.

Однако в урочище Кепели, где расположен один из кордонов заповедника, я увидел три или четыре фисташковых дерева, росших рядом, как бы единой семьей. Под ними — домик объездчика. И деревья, и белый одинокий домик стояли на самом краю высокого увала. Далеко внизу зеленела замкнутая со всех сторон долина, над которой возвышались другие холмы.

Деревья были старые, с шершавыми стволами, словно колонны, подпиравшие зеленые купола жесткой кожистой листвы. Сколько они простояли здесь, на диком ветродуе? Сто, двести или триста лет? Я представил себе, как они шумят, раскачивая во все стороны длинные, опущенные книзу ветви, когда над Бадхызом бушует ураган, как жутко, наверно, человеку, прислушиваться к шуму деревьев, к волчьему вою ветра: на многие километры вокруг — ни одной живой души.

Там на «верхотуре», в урочище Кепели, живет со своей семьей объездчик Какабай Сахатов — молодой, смелый человек. Он коротко поведал нам о своей нелегкой работе. Участок объезда большой. Все время надо быть начеку: не прогремит ли где-нибудь выстрел. Если прогремит, то так и знай: это стрелял браконьер. Тогда — на машину — ночью или днем, все равно — и в погоню! А погоня за браконьером в такой пустыне, как Бадхыз, — опасная штука.

Но и это еще не все. Кроме охраны заповедных животных — кулана-онагра, дикого барана-архара и джейрана — объездчик, на случай бескормной зимы, должен создавать страховые запасы кормов, а летом — искусственные водоемы.

После краткого «привала» в Кепели мы в тот же день успели побывать и в других местах Бадхыза. Я видел изумительный по красоте овраг Кызыл Джар — глубокий кроваво-красный разрез на теле земли и обширную впадину Еройландуз.

Во время езды Греков изредка стучал по крыше кабины с требованием остановиться. И шофер, услышав этот стук, немедленно тормозил. Вскинув к глазам бинокль, Греков не торопясь обводил открывшуюся перед нами панораму, несколько секунд вглядывался в одну какую-нибудь точку, потом молча передавал бинокль мне и рукой указывал туда, куда только что смотрел сам.

Так я увидел светло-золотистый косяк куланов, медленно, с остановками, продвигавшийся по широкой лощине. Было видно, как вожак табуна крутит изредка головой и стучит о землю то одной, то другой ногой, отгоняя от себя кровожадных слепней.

В другой раз я с удовольствием рассматривал дикого барана, затаившегося под фисташковым деревом. Он хорошо был виден сквозь опущенные почти до самой земли ветви. Под деревом хороший травостой. Там архар кормился и отдыхал, наблюдая сквозь ветви за тем, что происходит вокруг.

Удар рукой по крыше кабины — это тоже был сигнал шоферу, — и машина трогалась в путь.

Посматривая по сторонам, Греков ни на минуту не прекращал разговора. Говорил он на разные темы: о метагалактике, о Ремарке, о Туре Хейердале, о новых кинофильмах, о событиях во Вьетнаме, о сокровищах Эрмитажа, как-то умело и быстро переключаясь с одной темы на другую. Вначале мне казалось, что он пытается «прощупать» мои познания; мою эрудицию, или же показать, что и он, мол, не хуже любого столичного гостя. Но вскоре я убедился, что нет у моего спутника тщеславного желания быть лучше или ошеломить широтой своих интересов — просто он такой человек, такой у него характер.

Я слушал его, отвечая на вопросы и готовился, выбрав подходящий момент, спросить Грекова о его работе, о научных пристрастиях. Но этому помешал один совершенно неожиданный и весьма забавный случай.

Мы долго взбирались вверх между двух высоких холмов-баиров. И когда машина одолела, наконец, подъем и пошла на большой скорости по ровной степи, Греков, все время смотревший по сторонам, вдруг отчаянно забарабанил кулаками по крыше кабины. Шофер так нажал на тормоза, что я чуть не вылетел за борт.

Не обращая на меня внимания, Греков соскочил на землю и со спринтерской скоростью пустился бежать по дороге. Бежал он недолго. Метров через 40—50 нагнулся и схватил что-то с земли. Когда он повернулся и пошел обратно к машине, я увидел в его руках крупного варана.

— Хорош! Не правда ли? — спросил меня Юрий Петрович, гордясь своей добычей. — Удрать хотел, шельмец. Да ведь у меня разряд по бегу…

Я осмотрел варана: действительно — богатырь!..

— Мурад! — обратился Греков к шоферу, — принеси-ка канистру!

Шофер тут же исполнил его просьбу, явившись с белой пластмассовой канистрой. Греков взял варана за шею и начал вливать ему воду в раскрытую пасть.

«Какая трогательная забота о бедном изнывающем от жажды ящере», — подумал я, наблюдая за действиями моего спутника. Вода, вливаясь, булькала в горле варана. Когда она начала переливаться, Греков возвратил канистру шоферу. Потом взял варана обеими руками и, взболтнув его несколько раз, как взбалтывают кефирную бутылку, опрокинул его вниз головой. Вместе с влитой в него водой на землю вылетело все, что варан сумел добыть в течение дня. Тут были еще непереваренные жуки, кузнечики, ящерицы, косточки каких-то птиц.

Только теперь я сообразил, для чего понадобилось Грекову «угощать» варана «живительной влагой». Отбросив его на несколько метров, Греков, вынул из-за голенища записную книжку и начал торопливо описывать все, что было отнято у варана.

Продолжая лежать, варан шипел, раздувался.

— Ну что ты сердишься, дуралей? — дружелюбно говорил ему Греков, не отрывая взгляда от блокнота, — спасибо должен сказать. Раньше как бы с тобой поступили? Кхык, и конец! — Греков ребром ладони провел по горлу и улыбнулся. — А теперь этого делать нельзя. Закон не велит. И не ругайся: всего лишь обеда лишился, а не жизни. Завтра поохотишься, и все будет в порядке…

Юрий Петрович спрятал за голенище записную книжку и попросил шофера развести костер, чтобы согреть чай. У костра Мурад постелил кошму, принес два бушлата, а для меня — сиденье из кабины вездехода.

Мы пили чай, вели беседу. Варан шипенье свое прекратил, но нас не покидал, словно жаль ему было расставаться с нашим мужским обществом. А, может, выжидал удобного момента, чтобы бесшумно и незаметно исчезнуть.

Говорил в основном Греков, и слушать его было приятно. Я узнал, что он готовился написать диссертацию о сером варане. Мог бы безусловно написать о чем-нибудь другом, скажем, о кулане, архаре или даже черепахе — материала (слава богу) предостаточно. Бывая часто на природе, зоолог видит животных в разных условиях. А много ли увидишь за время короткой экспедиции!..

Ему удалось, например, наблюдать, как дерутся куланы, дикие бараны, козлы, как матери-куланихи воспитывают своих детей.

По мнению Грекова, метод прямого наблюдения должен быть сейчас главным в работе зоолога. Это наиболее бескровный метод. Не нужно без всякой нужды потрошить животных, обеднять и без того уже изрядно оскудевшую природу. Нет, Греков не против препарирования. Наука требует, конечно, определенных жертв. Но не таких, какие иногда допускают некоторые ученые.

Один знакомый ему орнитолог, собирая материал для своей диссертации, истребил десятки тысяч птиц! Это непростительная роскошь, какую может позволить себе не всякий браконьер.

После долгих «метаний» Греков выбрал, наконец, тему: «Серый варан». Тема широкая. Но в диссертации нужно ответить на один вопрос: полезен варан или вреден?

— И много собрано материала по варану? — спросил я Грекова.

— Да… почти весь. Так что… в скором времени можно, пожалуй, приступить к написанию, — ответил он не совсем уверенно. — Вот отрешиться бы от всяких посторонних дел и сосредоточиться только на одном… Да все разъезды мешают… Но и без них нельзя.

— В каком-то старинном романе, — продолжал Греков после короткой паузы, — я прочел о том, как это важно сосредоточиться на чем-нибудь одном. Представьте себе тюрьму. Метровые стены. Решетка на узком окне из прутьев толщиной в руку. Железная дверь. Неусыпная стража. И в этом каменном мешке — человек. День и ночь он только и думает о том, как бы вырваться на свободу. Он безраздельно сосредоточен только на этой мысли, на мысли о побеге. И вот в один прекрасный день стража обнаруживает, что узник… исчез.

Но, простите, я, кажется, опять отвлекся…

Итак, о сером варане.

Без серого варана трудно представить себе наши пустыни.

Он любит пески и занимает норы грызунов: сусликов, больших песчанок. Иногда, пренебрегая чужой жилплощадью, сам выкапывает нору метров этак до четырех. Кроме пустынь Средней Азии варан встречается среди камней предгорных долин, в тугайных зарослях и по берегам рек.

За пределами нашей страны варана можно встретить в Северной Америке, юго-западной Азии, в Пакистане и Афганистане.

Все родственники серого варана делятся на три группы (по месту обитания): на наземных, полуводяных и древесных. К первой группе относятся наш среднеазиатский серый варан, а также виды, живущие в тропических лесах и джунглях.

По берегам рек, озер и даже океана живут водолюбивые вараны. Самый яркий представитель этой группы — полосатый варан или кабарагойя. Его ареал — Цейлон, Индия, Южный Китай, Филиппины. Кабарагойя — крупный ящер, длиною почти до трех метров, отлично плавает и ныряет.

Жители Цейлона считают карабагойю полезным животным: кроме змей, лягушек и моллюсков, он поедает пресноводных крабов, которые вредят тем, что разрушают плотины на рисовых полях.

Есть еще нильский варан, обитающий по берегам африканских рек. Его меню нередко состоит из небольших крокодилов, черепашьих и крокодиловых яиц. А мясо самого варана считается деликатесом у местных жителей, и они охотно употребляют его в пищу.

Древесный образ жизни ведет небольшой папуасский или новогвинейский смарагдовый варан. В этом ему помогают когтистые лапы и длинный хвост.

И еще об одном варане — комодском.

В далекую эоценовую эпоху в Австралии и Восточной Азии в большом количестве обитали гигантские вараны. Ученые были убеждены, что они давно вымерли. Это подтвердили и палеонтологи, отыскавшие останки ископаемого варана.

И вот чуть больше полвека назад (в 1912 г.) весь мир облетела сенсация: на Малых Зондских островах, в восточной части Индонезии, обнаружены живые вараны-гиганты. Было установлено, что они мало чем отличаются от своих предков, обитавших в Австралии около шестидесяти миллионов лет назад!..

Этот варан назван комодским по имени небольшого острова Комодо, что в Восточной Индонезии. Живет он также и на соседних островах: Ринджа, Флорес и Падар. Вес гигантского варана достигает полутора центнеров, а длина тела — трех метров.

Он настолько могуч, что охотится на диких свиней и тиморских оленей.

Несколько лет назад в экспедицию по изучению варана с острова Комодо была включена группа советских специалистов. По свидетельству одного из участников этой экспедиции, комодские вараны напоминают обыкновенных ящериц, увеличенных во много раз. Взрослое животное имеет темно-бурую, почти черную, окраску, резко выделяющуюся на общем фоне. Бросается в глаза длинный, раздвоенный на конце оранжево-желтый язык. Это главный осязательный орган животного, с помощью которого он находит добычу. Как и у всех ящериц, тело «комодского дракона» покрыто твердой роговой чешуей. Главным его орудием являются челюсти, усаженные многочисленными зубами. Ими животное способно отрывать крупные куски мяса и проглатывать не разжевывая. Так, в желудке одного варана была обнаружена голова дикого кабана.

Свою жертву варан сбивает ударом длинного и твердого хвоста.

По суше варан передвигается на вытянутых лапах, высоко поднимая тело, и только хвост волочит по земле.

Варан хорошо плавает, и не исключено, что именно таким путем он мог переселяться с острова на остров.

Мой собеседник задумался, налил чая. Потом, словно вспомнив что-то, заговорил живо и уверенно:

— Иногда думаешь: как много в природе контрастов! Зачастую в одном отряде и даже семействе есть и карлики и великаны. Возьмите хотя бы «комодского дракона» и австралийского короткохвостого варана. Они родственники. Но какая разница между ними!.. Один имеет длину три метра, у другого она не превышает и двадцати сантиметров.

Земля, братцы, полна контрастов!..

Вечерело. Греков встал с кошмы, немного прошелся, разминая затекшие от долгого сидения ноги.

Я тоже поднялся. В долинах, обнимая холмы, лежал густой туман. Откуда и когда он появился, мы не заметили. Круглые вершины холмов, возвышаясь над туманом, напоминали темные острова.

— А где же мой пленник? — направляясь к автомашине, вспомнил Греков о варане. Покрутился на месте, пошарил глазами и весело добавил — Исчез. Ну и… молодец! Правильно сделал!

На центральную усадьбу заповедника, в поселок Моргуновский, мы возвратились глубокой ночью.

Одному моему другу, страстному охотнику и натуралисту, однажды посчастливилось быть свидетелем драматической схватки варана и кобры.

Произошло это в урочище Джезит, в Каракумах.

Выбрав место для привала, охотник собрался развести костер. Но поблизости не оказалось дров. В поисках сушняка он начал спускаться в небольшую лощину и тут увидел поединок кобры и варана. На человека они даже не обратили внимания. Битва была не на жизнь, а на смерть.

Тело змеи напоминало темный упругий шланг. Широко был раздут ее «капюшон». Глаза горели яростью. Разъярен был и зем-зем. Они наскакивали друг на друга, свивались в живой клубок, катались по песку, вздымая желтую пыль. Обвивая варана кольцами, змея стремительно кусала его в спину, в живот и даже в голову.

Варан тоже не оставался в долгу. Отталкиваясь лапами, он вырывался из крепких «объятий» противника и впивался в него зубастой пастью.

Битва продолжалась минут пятнадцать и вдруг… варан, отскочив в сторону, бросился бежать… Кобра, приподняв голову, двинулась следом.

«Неужели струсил?» — подумал охотник о варане.

Добежав до какой-то травы, ящер начал тереть об нее израненное тело. Когда кобра приблизилась, он снова бросился в бой, словно у него прибавилось свежих сил. Травой варан натирался несколько раз и снова вступал в схватку со змеей.

Наконец варан изловчился, схватил кобру за шею и загрыз ее. Потом, усталый, отполз под куст песчаной акации и долго там лежал неподвижно.

После привала охотник отправился дальше. По пути он завернул к чабанскому кошу, что виднелся на гребне высокого бархана. Встретив здесь знакомого пастуха, охотник поведал ему обо всем увиденном, и спросил, известна ли ему трава, о которую натираются вараны?

Пастух хорошо знал травы пустыни.

— Это йылан дамагы — змеиное горло, — ответил он. — Ее запах отпугивает змей, а сок спасает от ядовитых укусов.

Кстати говоря, трав с неприятным для змей запахом в Туркмении, вероятно, немало. Не об этом ли, например, говорит одна из популярных туркменских пословиц: «Змея не любит мяты, а мята растет у ее норы».

Возвратясь обратно, охотник заехал в ту лощину, где наблюдал поединок кобры и варана. Змея была мертва, лежала на прежнем месте, а ящер куда-то сбежал.

О том, что вараны поедают змей, зоологи знают давно, а вот о том, что в случае необходимости они занимаются «самолечением», стало известна сравнительно недавно.

И все же почему вараны так «вольно» обращаются со змеями, да еще с самыми ядовитыми, такими, как кобра и гюрза? Ведь вряд ли тут дело лишь в одной целебной траве. Нет ли у варана какой-нибудь тайны, которая делает его неуязвимым в борьбе со змеями?

На этот вопрос решил ответить московский зоолог Александр Рюмин. Он был свидетелем двух случаев, когда варан кусал человека. Первым пострадал участник возглавляемой Рюминым экспедиции, допустивший некоторую вольность в обращении с зем-земами. В другой раз варан напал на девочку, решившую поиграть с опасной ящерицей.

И девочке и участнику экспедиции сделалось плохо. Их пришлось отправить в больницу.

Возможно ли составить себе полное представление о последствиях вараньих укусов, наблюдая за пострадавшими со стороны? Не лучше ли их испытать самому? Правда, чтобы решиться на этот шаг, надо обладать незаурядным мужеством, не каждый согласится на это. Даже ради такой высокой цели, как наука.

Ученый подставил варану запястье правой руки.

Не меньше пятнадцати минут ушло на то, чтобы потом освободить ее из пасти ящера.

Перевязав рану, Рюмин хотел было продолжать работу, но не смог. Уже через несколько минут после укуса его бросило в жар. Все тело пылало как в огне. Помутнело сознание. Сердце стало работать с перебоями. Исчез слух. Впечатление было такое, как будто заложило уши. Все окружающие предметы словно окутал туман.

Здоровым Рюмин почувствовал себя лишь на следующий день.

Так впервые было доказано оглушающее действие вараньего яда, который находится не в зубах, как у змей, а… в слюне. Такое же оглушающее действие эта слюна оказывает на любую жертву, попадающую в зубы песчаного крокодила.

Но на этом опыты над вараном не кончились. И самые интересные были впереди.

Нужно было проверить необыкновенный иммунитет варана к различным змеиным ядам.

«Пойманных варанов держали в руках и давали змеям кусать их беспрепятственно, так сказать, вдосталь, без малейшей «утечки» яда. В одном случае трех варанов укусили шесть гюрз. В другом то же самое на варанах проделали шесть кобр. Вараны не умирали. На месте змеиных укусов появились лишь точки, которые разрастались в пятна. А ведь каждый полный укус змеи — это, по меньшей мере, три миллиграмма страшнейшего яда, что в десятки раз превышает смертельную дозу для человека».

В данном опыте чрезвычайно любопытно такое явление: варану в одинаковой степени не страшен ни яд гюрзы, ни яд кобры. У него, если можно так выразиться, поливалентный иммунитет, и появился он не сразу, а постепенно, на протяжении многих миллионов лет. Вараны и змеи живут по соседству давно и так же давно враждуют между собой. Поначалу, наверно, не все вараньи предки выживали от змеиных укусов. Зато оставшиеся в живых передавали свою невосприимчивость к змеиным ядам новым поколениям. По словам самого Рюмина, способность варана переносить огромные дозы яда — исключительное явление в мире животных и, вполне вероятно, подскажет новые пути создания противозмеиных сывороток.