Рассказы змеелова

НЕ ПОВЕЗЛО

Наша дружба с Олегом Павловичем Лобановым продолжалась уже несколько лет. И если я иногда опрашивал, не отправиться ли нам в поход, он становился по стойке «смирно» и, озорно блеснув глазами, отвечал:

— Когда выступать?

Такой ответ, как я заметил, появился у него с некоторых пор, и наводил меня на мысль, что позаимствован он из увлекательной книги шотландского охотника Джона Хантера, рассказавшего о своих приключениях во время охоты на самых крупных и самых опасных животных Африки.

Однажды вечером Хантер заблудился в саванне и долго бродил в темноте, натыкаясь на колючие кустарники, пока случайно не набрел на небольшую деревню, где жило негритянское племя масаев, отличавшихся гигантским ростом и необыкновенным мужеством.

Увидев свет, падавший в открытую дверь, охотник подошел к хижине. На полу, напротив двери, печально опустив голову, сидел ее хозяин. Поздоровавшись, Хантер спросил масая о причине грустного настроения.

— Да как не грустить? — тихо ответил тот. — Через несколько дней мне исполнится сорок лет. Теперь я уже не в силах схватить льва за уши и сесть на него верхом. Скоро мои сородичи отведут меня в пустыню на съедение львам. Таков у нас обычай.

В это время Хантеру очень был нужен проводник-следопыт, и он предложил масаю стать его проводником.

Не говоря ни слова, хозяин поднялся и вышел в соседнюю комнату. Ровно через минуту он вернулся в полном боевом снаряжении: с длинным копьем, луком, с колчаном стрел и торжественно спросил:

— Когда выступать?

Удивленный такой поспешностью масая, Хантер спросил его:

— А как же жена? Ведь она останется одна?

— Ничего с ней не случится, — заверил проводник. — Во время моего отсутствия за нею присмотрит мой сосед.

Поехать с Олегом снова на охоту я задумал давно. Лично мне эта поездка нужна была для добычи змеиного яда, который по договору я все еще поставлял одной прибалтийской фармацевтической фабрике. Знал, что нужна поездка и Олегу, собиравшему материал для солидной монографии о пресмыкающихся Средней Азии.

И вот в одно апрельское утро я зашел к нему в институт зоологии. Поздоровались. Расспросили друг друга о делах, о самочувствии, и только после этого Олег Павлович осведомился о цели моего визита.

— На Мургаб собираюсь, — сказал я, глядя Олегу в глаза. — Не поехать ли вместе? Можно было бы порыбачить и на разных ползучих гадов поохотиться.

Олег Павлович широко улыбнулся, поднялся во весь рост и весело произнес:

— Когда выступать?

— Да хоть… завтра!

— Я готов, — радостно сиял он глазами. — Понимаешь, я и сам собирался на Мургаб. И даже разрешение директора получил. А ты словно мысли мои угадал. Значит, завтра? Поездом? Отлично, брат.

На следующий день, вечером, мы сели на поезд и доехали до Мары. Отсюда тоже можно было ехать поездом. Но мы, не желая терять времени на его ожидание, сели на попутную автомашину и добрались до совхоза «Сандыкачи». Потом прошли немного на юг и на левом берегу Мургаба разбили палатку. Правый берег был высокий, в густых зарослях молодых ветел. Их красноватые корни, пробив песчаный грунт, наполовину были обнажены и купались в зеленоватой воде. С той же стороны, с востока, к реке вплотную подступали пустынные просторы Карабиля.

Левый берег казался пестрым от покрывавших его растений. Кроме мощной верблюжьей колючки, тут виднелись кусты «белой головы», лебеды, бурьяна, подушки «птичьего глаза» и жесткие стрелы камыша.

Необозримая ровная степь лежала к западу от реки. Вся она была в пятнах свежей весенней зелени. Тонкой струной сверкала на ней издалека железная дорога Мары — Кушка.

Наш отдых после изнурительной езды на попутном грузовике продолжался до вечера. После этого мы отправились на рыбалку. Пробовали ловить на хлеб и на червя. Но нам не везло.

— Какое безобразие! — негодовал Олег Павлович. — Целый час сижу, а поплавок даже не вздрогнул ни разу! А ведь здесь по всем приметам — превосходное место для рыбалки. Мургаб не широк, глубины изрядные, течение что надо. Тишина. Если не считать птичьего гомона на серебристо-зеленых ветлах.

Олег был прав. Однако, несмотря на все «добрые» приметы, клева не было. Через час-полтора должно было стемнеть, а мы не поймали ни одной рыбешки.

— Все! Не едать нам сегодня свежей ушицы, — подзадоривал я Олега. А он решил не сдаваться и все искал удачливое место: садился то ближе ко мне, то дальше. Наконец, куда-то ушел и затих.

Я тоже был огорчен неудачной рыбалкой и хотел уже сматывать удочки, когда мой поплавок дважды сильно вздрогнул и скрылся под водой. В тот же миг леска туго натянулась и пошла против течения. Затем, резко изменив направление, рванулась в сторону, назад. С большим усилием мне удалось усмирить и вытащить на берег разбушевавшуюся добычу. Это был сазан, золотистый речной красавец, килограмма на два с лишним.

Ловить сазанов любого размера — огромное удовольствие! Сильный, энергичный, он смело берет приманку, а вырвать его из родной стихии не так-то просто: нужны и сила и осторожность, иначе — может леску оборвать и тогда — поминай, как звали!

В общем, я поймал еще двух сазанчиков и соменка. Чуть больше улов был у Олега Павловича. Рыбы нам хватило и на хорошую наваристую уху и на то, чтобы нажарить целую сковороду.

Довольный ужином и рыбалкой, Олег Павлович готовился ко сну. Перед тем, как залезть в спальный мешок, негромко сказал:

— Ну, что ж… Начало неплохое. Будем надеяться, что и дальше будет не хуже. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответил я, повернулся на левый бок и сразу, как будто провалился в бездну.

На следующее утро мы проснулись с первыми лучами. Солнечный свет голубоватыми полосками пробивался сквозь прозрачную стену ветел и достигал нашего берега.

Мы наскоро позавтракали и решили поохотиться на змей.

— Давай пройдем вдоль берега, с километр, — предложил Олег, — уверен, змейки тут должны быть.

Такое же было и мое мнение.

Мы взяли с собой пинцеты, нож, мешки из плотной ткани и, не спеша, двинулись вдоль берега на юг. Пройдя немного по гребню откоса, мы спускались до самого уреза воды, внимательно осматривая все, что там росло и обитало.

Наконец, мы дошли до одной промоины и остановились, чтобы хорошенько ее обследовать.

Первым ее увидел Олег. Метрах в пяти от нас, в удобной песчаной выемке, свернувшись кольцами, лежала гюрза. Это был крупный экземпляр толщиною почти в руку. Хотя я гюрз и не боюсь, но при встрече с ними всегда испытываю волнение, которое происходит помимо моей воли.

Змея почуяла нас, но продолжала лежать, наблюдая за нами мрачным, леденящим душу взглядом.

— Ты стой здесь, наверху, — сказал Олег тихо. — Как только я возьму ее, ты подставишь мешок.

Олег Павлович осторожно сошел в промоину, взял змею пинцетом за шею, потом правой рукой перехватился чуть ниже головы и пошел вверх, ко мне. И вдруг… поскользнулся. Опасаясь, что он снова может поскользнуться и упасть, а вслед за этим произойти смертельный укус, я крикнул:

— Дай ее мне!

Все произошло в сотую долю секунды. В то время, когда я протянул руку, чтобы взять гюрзу у Олега, она, обнажив, загнутые зубы, нанесла мне укус между большим и указательным пальцами. Послышался характерный хруст разрываемой мышечной ткани. Я отдернул руку, но было уже поздно.

Олег Павлович, выскочив из промоины, бросил змею в мешок, а носовым платком перевязал мне руку чуть ниже локтя.

— Ну, кто тебя просил хвататься за змею? — бранил он меня, дрожа от злости. — Ведь мы же договорились: ты должен был подставить мешок… Разве это не ясно? А ты?.. А ты ведешь себя, как какой-то новичок…

— Я боялся, что ты поскользнешься, упадешь… В общем, я хотел, как лучше, — защищался я.

— Как лучше, — с горьким сарказмом повторил Олег. — Теперь ты узнаешь, во что обойдется твоя глупая доброта! Короче говоря, мы отохотились.

Да я и сам понимал, что мы отохотились.

Олег Павлович взял мою руку и попытался выдавить из раны кровь. Но оттуда почти ничего не вышло. Яд гюрзы имеет в своем составе сильный фермент, способствующий быстрому сворачиванию крови. Я вынул нож и попросил Олега разрезать руку между пальцами. Он взял нож и сделал разрез, кажется, с большим старанием, чем это было необходимо. Но и это мало помогло. Меж тем, кисть руки уже заметно опухла.

— Пока ты еще в состоянии двигаться, — сказал Олег, — пойдем к палатке. Полежишь там немного, а я сбегаю в совхоз и приеду за тобой на машине.

Я понимал, что отравление очень сильное, что яд действует с большой скоростью. За время отсутствия Олега я почувствовал слабость и вялость во всем теле. Заметно участился пульс.

Когда вернулся Лобанов, я уже не мог самостоятельно дойти до машины.

В сельской больнице нас поместили в палате, где находились две заправленные койки с тумбочкой между ними. Вскоре сюда пришли врач — молодой симпатичный парень-туркмен и медицинская сестра Энегуль.

— Какая змея вас укусила? — склонившись надо мной, спросил доктор.

— Гюрза, — ответил я.

— Это точно?

— Абсолютно! — за меня ответил Олег. — Он же — змеелов. Так что… змей знает.

— Очень хорошо! — одобрительно сказал врач, рассматривая мою руку.

— В каком смысле? — не удержался я от вопроса.

— В том смысле, — пояснил он, — что у нас есть сыворотка антигюрза, а ее могло и не быть. Вам повезло.

Врач достал ампулу и, наполнив шприц, ввел мне сыворотку. Прошло немного времени и мне сделали второй укол, сердечный. Мне стало так легко, как будто не было никакого укуса.

Но облегчение оказалось временным. Яд подействовал на кишечник, то и дело возникали приступы тошноты, кружилась голова. Я пытался выпить немного воды, но организм не принимал ее.

К ночи мне стало значительно хуже. Еще больше участился пульс. Руку жгло. Опухоль по ней распространилась до локтевого сустава. Целую ночь возле меня дежурила сестра, подходил Олег и спрашивал о самочувствии.

Утром, обследовав меня, врач назначил мне капельницу, чтобы ввести физиологический раствор. Это сделала сестра Энегуль. Сердечные уколы почти не помогали. Меня бросало в жар. Я впадал в долгое забытье и приходил в себя лишь тогда, когда начиналась болезненная процедура с физиологическим раствором, восполнявшим потерю воды в организме.

На третьи сутки я начал терять сознание. А когда оно возвращалось, я долго не мог понять, где нахожусь. Олег, медицинская сестра, врач, стены палаты были, как в тумане.

Ночью на четвертые сутки повторилось то же самое. А когда пришел в себя, то почувствовал, что задыхаюсь. «Значит сердце, — подумал я, — сдало окончательно».

Ко мне подошел Олег.

— Что с тобой? — спросил он с тревогой. — Хуже?

— Дышать трудно. Задыхаюсь, — прохрипел я еле слышно.

Олег о чем-то переговорил с сестрой. Та вскоре подошла ко мне и сделала укол, чтобы поддержать сердце.

Мне было душно, жарко. В висках стучало. Мой сон был похож на бесконечный бред малярийного больного. Перед глазами будто все время бушевало пламя, обдавая меня нестерпимым зноем. Оно то отступало, то приближалось почти вплотную.

Однажды из этого пламени, простирая руки ко мне, выступила Фаина. Волосы на ее голове пылали золотыми языками огня. Выступив из пламени, она бросилась ко мне и стала с такой силой и энергией обнимать, как это делают родные или близкие после долгой разлуки. Она сдавливала меня и я не мог свободно дышать. Казалось, еще немного и я задохнусь. Потом, когда я с трудом отстранил ее от себя, она посмотрела на меня долгим вопросительным взглядом.

— Я рад, что ты пришла, — сказал я ей. — Давно я жду тебя. Так давно, что состариться успел. Взгляни-ка на меня, какой я белый… Может, и не состарился бы так, если бы не болезнь. Дышать тяжело…

По выражению глаз Фаины я понял, что она жалеет меня, но ни одного слова утешения!.. И так — всегда. Сколько бы раз она ни появлялась в моих сновидениях, ни разу не сказала ни одного слова.

Словно отраженный в воде, образ Фаины слегка заколебался, потом исказился до неузнаваемости и исчез. На смену ему пришли какие-то другие видения, но я их не запомнил. А когда мне стало совсем невмоготу, я проснулся.

В комнате тускло горела лампочка. Напротив меня спал Олег. У входа, прислонившись к стене, дремала сестра. Я попробовал повернуться на бок и не смог. Я так был болен и слаб. Укушенная рука одеревенела. Сердце бешено стучало.

И в эту минуту — помимо моей воли — пришла ясная мысль, что я умираю, что смерть моя неотвратима. Я так испугался этой мысли, что весь покрылся испариной, и сердце сжалось от тоски.

«Человеку, ко всему равнодушному или совершившему какой-то подвиг, — думал я, — наверно, легче умирать. А ведь я так люблю жизнь и связан с нею тысячей невидимых нитей: за какую ни потяни — одинаково больно. И вот теперь эти нити — все до одной — будут оборваны, и я уйду во мрак и тишину».

А ведь раньше я вообще о смерти не задумывался. Мне всегда казалось, очевидно, так же, как и большинству людей, что жить я буду вечно. И если кто умирал из родственников, близких или знакомых — даже тогда я относился к смерти, как к чему-то постороннему, не реальному и был почти уверен, что ко мне она не придет. А если и придет, то это будет не скоро, должно быть, тогда, когда я состарюсь настолько, что жизнь для меня уже не будет представлять какой-либо ценности, и мой переход к праотцам совершится тихо-спокойно, без особого драматизма.

Но вот произошел несчастный случай, — и смерть уже ждет меня. Она пришла неожиданно, когда по инерции молодости, я все еще думал, что у меня все впереди. Однако мысль о смерти, вихрем влетевшая в сознание, отсекла это будущее, а с ним все мои надежды и мечты. Только прошлое осталось со мной — длинная вереница прожитых лет, итог пройденного пути.

Ну и каков же этот итог? — пытался я разобраться. — Дает ли он право быть довольным собой и спокойно встретить свой последний час?

Да. Я хорошо учился в школе и вузе. Был храбрым солдатом, ходил в атаки под Кёнигсбергом и тяжело был ранен в живот. Госпитальные врачи приложили немало сил, чтобы вернуть меня к жизни.

Кончилась война, и я занялся посильным для себя делом. Добывал змеиный яд, помогая в борьбе за здоровье человека, отдавал свои знания и опыт юннатам.

И это, к сожалению, всё. Да. Всё.

А где же научный успех? Где брошенные векам плодовитые мысли? Гением начатый труд?

Их нет и никогда не будет.

Всю жизнь я стремился к знаниям. И что же я узнал о земле, об окружающем мире, о вселенной, о существующих законах, выраженных языком цифр и иероглифами точных наук, об искусстве, литературе?

Очень мало. Почти ничего. Скорее всего я лишь пригубил или же сделал несколько глотков из золотой чаши познания. А ведь мне уже под шестьдесят. Да. Почти шестьдесят!

Почему же так получилось? — допрашивал я себя, желая докопаться до истины. А истина была проста и ясна, как день: в повседневной суете, в мелочных заботах я не очень ценил фактор времени, многое откладывал на «после», на «потом», усыпляя себя мыслью, что спешить некуда. И только, кажется, теперь я понял по-настоящему одну из мудрейших житейских истин: «Кто не идет вперед, тот идет назад».

Удивительное здесь в том, что третьего положения нет. Значит, стоя на месте, ты уже идешь назад. А надо было спешить. Опыт великих людей показывает, что даже за короткую жизнь можно многое успеть.

На этом мои мысли оборвались и я уснул тревожным сном.

Утром меня разбудил негромкий разговор врача и медицинской сестры Энегуль, стоявших около моей кровати. Между прочим, в речи доктора я уловил слово «олер», относившееся ко мне. Что означает «умрет».

Я открыл глаза и глухо, сухим, не послушным языком сказал по-туркменски, что умирать пока не собираюсь.

— Ах, яшули[6]! Прошу меня простить. Я и не знал, что вы так хорошо владеете нашим языком. Ну, как вы чувствуете себя? Что с вашей рукой?

Я показал руку. Опухоль опала. Но чернота еще не прошла. Затем были измерены температура, давление и пульс.

— Откровенно говоря, — сказал врач, — ваше состояние было очень тяжелым. И я рад, что вам стало легче. Но еще один сердечный укольчик вам не помешает.

Когда врач и сестра ушли, ко мне подсел Олег Павлович.

— Ну как, старина? — весело сказал он, желая меня ободрить.

— Спасибо, теперь лучше, — ответил я. — Только вот жаль с охотой не повезло. Ты уж прости меня…

— Какой вздор! — обиделся Олег. — Было бы здоровье… Охота от нас никуда не уйдет. Поедем еще, только скажи, когда выступать?..

Немного помолчав, я сказал:

— Фаину видел в бреду.

— Кого? Фаину? Какую Фаину? Ах, да! Ты ведь о ней говорил… Ну, и что? Звала к себе?

— Нет. Ни одного слова не произнесла. Только глядела на меня. Сколько во сне ни вижу, всегда молчит.

— Такими покойники и должны быть. О чем им говорить?

Потом я попросил Олега принести зеркало. Я взглянул в него и себя не узнал. Лицо было желтое, как воск. Глаза запали, нос заострился.

— Ну, как? Хорош? — улыбался Олег.

— Лучше некуда, — возвращая зеркало, ответил я.

— Да, брат. Укус был смертельный, — серьезным тоном заметил Олег, — и если бы не помощь врача и твой организм…

В это время отворилась дверь и явилась сестра Энегуль, неся на подносе две большие пиалы со свежим бараньим супом — шурпой. Первый раз я поел за последние пять суток. Поел с огромным аппетитом и сразу почувствовал, как прибавились силы.

Прошло еще двое суток, и мы вернулись в Ашхабад.