Размышлизмы дядюшки Серхио

Про экзистенцию

Давным-давно, в те незапамятные времена, когда трава была зелёная, водка холодная, а пиво — жигулёвским, короче, когда я служил в советской армии, был в моём отделении — такой себе, Вадик Серебряков. Вадик был типичный, как сейчас говорят, — мажор. Только “разлива” середины семидесятых годов двадцатого столетия. Служить отправил Вадика его дедушка, генерал КГБ, полагавший, что ему будет полезно для будущей карьеры в органах, потянуть два года солдатскую лямку. Увы, а может к счастью для страны, Вадик не стал чекистом, а восстановившись после службы в университете, пошёл по “литературной линии”. Стал работать в редакции журнала “іноземної літератури,”Всесвіт". Вадик очень любил "поприкалываться" над всеми, кто по его мнению, находился на более низком, чем он, лодырь изгнанный за прогулы и пьянки с третьего курса университета, — интеллектуальном уровне.

Любимым объектом его шуток был начальник смены, прапорщик Михальчук.

Прапор знал, кто у Вадика дедушка и относился к нему весьма и весьма благосклонно, в отличие от меня, которому было наплевать на его родственные связи, и поэтому гонявшего "молодого" в хвост и гриву.

— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?

— Шо такэ, Вадик?

— Товарищ прапорщик, а что такое экзистенция, вы не объясните, — Вадик, только что закончивший мыть "палубу" передающего центра, обращается к Михальчуку паяющему что-то за своим столом.

Прапорщик, отложив в сторону паяльник, вынимает из лежащей на столе пачки "Новости" сигарету, (Кажуть, що таки сам Брежнев курыть! — любит повторять прапор) ищет по карманам спички и не найдя их пытается безуспешно прикурить от жала паяльника.

— От халепа! Сирныки э?!

"Сирныкив" нет. Ни я, ни Вадик не курим. Я, так толком и не начав курить — бросил, когда стал заниматься на "Дельфине", тем, что сейчас называют "дайвингом", а Вадик, вроде бы, и не начинал.

Я отрываю от черновой тетради полоску бумаги, беру с пульта простой карандаш, внимательно его осматриваю на предмет целостности и подхожу к "стосороковке". Касаюсь кончиком грифеля антенного фидера. Между ним и грифелем зажигается яркая дуга. Поджигаю бумажную полоску и подношу её к столу за которым сидит Михальчук.

Он прикуривает. Пыхтит, раскуривая цигарку.

— Ты так бильше не делай, а то въебе колы-небудь.

— Так точно, больше не делать, товарищ прапорщик! — отвечаю я, возвращаясь к пульту.

— Так шо ты там пытав, Вадик? Про экзистенцию? Це ж дуже просто. Ось дывысь, — Михальчук указывает пальцем на потолок, — бачышь, стоять два будынка, — Вадик тоже смотрит в потолок, и хоть там нет ничего, кроме переплетения толстых чёрных кабелей, кивает головой, дескать, вижу! — у одного будынка дах зеленый, так? — Вадик снова кивает головой, — а у иншого металевый, так? Ось и людына жыве соби, жыве и раптом помырае. От то й э, ця сама — экзистенция. Зрозумив?

— Яка гадость, ця ваша, "Новость"! — Михальчук тычет потухшую сигарету в выполняющую роль пепельницы жестянку от леденцов, — як ии Брежнев курыть? А може для нього особлыву "Новость" десь роблять?

— На секретной фабрике, товарищ прапорщик? — спрашиваю я.

— А сам як думаэшь?

— Товарищ прапорщик, а мне дед рассказывал, что Андропов только американские сигареты курит, — Вадик снова пытается разговорить прапора. Но Михальчук на "провокацию" не поддаeтся.

Ты, — это мне, — заповнюй журнал, ты, — это Вадику,— зробы чаю.

Мы, у себя на передающем, пьeм на дежурстве не какой-нибудь "индийский со слонами", чай, а превосходный "Краснодарский". Как Вадик объяснил — из дедова пайка! Эх, какой же это был вкусный чай! Какая трава была зелёная, а мы молодыми! Кстати, я до сих пор с уверенностью не скажу, кто над кем прикалывался: Вадик над прапорщиком или прапорщик над Вадиком? Михальчук заочно учился в политехе и как-то, весьма доходчиво, на чистейшем русском языке, объяснил мне, чем частотно-импульсная модуляция отличается от фазово-импульсной.