Развод. Расплата за обман (СИ)

Глава 11

Обычно работа помогает отвлечься.

Погружаешься с головой, и весь остальной мир перестает существовать. Есть только нефте- и газопроводы, сметы, оборудование, и больше ничего. Дивный мир, с запахом горюче-смазочного, знакомый мне вдоль и поперек и оттого простой и понятный.

Но сегодня я смотрю на договор, читая его раз в седьмой, а смысл ускользает от меня, сменяясь картинками позавчерашнего дня. Вторые сутки я живу в гостинице, и это изводит меня, выедая изнутри. Умом понимаю, что так лучше для Миры, а сердцем — нет. Я и так себя окрестил предателем, и невозможность нормально вымолить у нее прощение положение дел не улучшает.

На мои звонки она не отвечает, а в сообщениях пишет короткие, холодные фразы, лишь бы я отстал. Проклятье…

— Проверил? — в кабинет заходит Татьяна, мой юрист, и прислоняется боком к моему столу. Ей тридцать, но выглядит она моложе. Ухоженная и лощенная, к тому же — настоящий профи, не было еще дела, которое мы проиграли бы в суде, и все это благодаря ей.

А еще Татьяна в прошлом моя любовница.

Только было все это до Миры и значения не имеет. Оценив, что потерять такого специалиста, а еще хуже, позволить ей устроиться к конкуренту, я права не имел, мы с ней сошлись, что продолжаем работать как ни в чем не бывало и о романе не вспоминаем. Хотя, нет-нет, да проскальзывало что-то в ее кошачьих глазах, не картинки прошлого, а скорее намек, чтобы я не забывал до конца.

— Пролистал, не вникая. Голова другим забита.

— Поругались с Мирой? — не знаю, как Тане удается, но вопросы всегда не в бровь, а в глаз. Она наклоняется, слегка задевая меня грудью, и берет договор со стола.

— С чего ты взяла?

Она ухмыляется:

— Поругались, так еще и ночуешь в другом месте. В гостиницу временно перебрался? Что? — улыбается она, видя как вытянулось от удивления мое лицо, — Господи, мужчины, как дети. Ты в одной и той же неглаженной рубашке второй день, а еще на работу приезжаешь ни свет ни заря. Сложить дважды два не проблема.

— Ты очень проницательная, — говорю ей, но вряд ли это звучит как комплимент. Меньше всего хочу, чтобы кто-то препарировал мое состояние, и то, что Татьяна настолько внимательна ко мне, тоже не особо-то и радует.

— За то и держишь при себе, — ухмыляется она, обходя меня. Неожиданно ее руки оказываются на моих плечах и надавливают на сведенные от напряжения мышцы. Только сейчас я осознаю, какой груз ответственности тащил эти дни, и как сковано от него тело. На миг прикрываю глаза, позволяя касаться себя, снимая напряжение, но под веками вспыхивает лицо Миры, искаженное болью и ненавистью.

Это отрезвляет. Я перехватываю запястье Татьяны, заставляя ее остановиться, и говорю сквозь зубы:

— Мы же договаривались, — напоминая о решении не переходить границы.

Она отступает, с силой дергая на себя руку и произносит мне в затылок:

— Однажды ты поймешь, что зря связался с инфантильной девчонкой, и что такому мужчине как ты, рядом нужна не малолетка, а та, кто знает чего хочет и готова ради тебя, Марк, на все.

И уходит, прикрыв за собой дверь слишком резко, а я только головой качаю. К чему все это? Между нами ничего не может быть, и мне казалось, что я донес до Татьяны это предельно ясно.

Я все еще чувствую запах ее духов в кабинете, которые ощущаются, как очередной виток предательства против Миры. Достаю телефон в сотый раз за день, но от нее никаких уведомлений, да и в сети она давно не была. Единственное, что я хочу сейчас, просто услышать ее голос. Даже не признаний каких-то, а просто понять, что она начинает оттаивать и приходить в себя.

Пораздумав немного, звоню в цветочный и заказываю большую корзину самых разных цветов. Я не знаю, как поддержать женщину после выкидыша. Которая не хочет тебя видеть, да и слышать, в принципе тоже. Может, у меня убогая фантазия, но действую сейчас я от всего сердца и надеюсь, что этот букет хотя бы немного порадует мою жену.

Пока цветы собирают, мне даже удается впервые за два дня поработать нормально, хотя Мира все еще фоново присутствует в моих мыслях. Но я снова ощущаю слабую надежду, что мы сможем вместе преодолеть все проблемы. Да, мы не смогли сохранить ребенка. Да, мой брат Владик умер еще маленьким. Но в мире есть еще миллионы разных вариантов того, как нам стать родителями, в конце концов, никто не отменял суррогатную мать. Деньги на нее найти — не проблема, это вообще последнее, что меня волнует, пока бизнес процветает и дает плоды.

Под конец дня звонит курьер, я отвечаю, думая, что смогу, наверное, заехать после к Мире, и если не остаться с ночевой в собственном доме — что выглядит довольно глупо, — то хотя бы просто поужинать с ней. В конце концов, разве не в этом мы клялись друг другу на свадьбе?

Быть в горе и радости.

Но слова курьера заставляют меня снова ощутить себя на пике страха.

— Простите, цветы тут привез по адресу, но никто трубку не берет и в домофон не отвечает.

— Бл… — выдыхаю, представляя все самое страшно, — буду через пятнадцать минут. Цветы оставьте у консьержа.

Я вылетаю из кабинета, едва не сшибая дородную женщину — главного бухгалтера, и мчу мимо лифта, в два прыжка перекрывая лестничные пролеты. Не могу остановить буйное воображение, рисующее Миру в крови и без сознания, и я кляну себя, что зря не дал ей отлежаться в больнице под наблюдением врачей. Да, я хотел, чтобы она приходила в себя дома, но черт возьми, когда я рядом!

Дорога не отпечатывается в памяти, и прибываю я раньше, чем обещал курьеру, впрочем, в напоминание о нем — только огромный букет розово-голубых цветов в светлой корзине, возвышающийся на стойке консьержа.

Бурчу ему, что не сейчас, и бегу домой с ключами на готове. Вот только от нервов и волнения в замочную скважину попадаю раза с пятого, когда уже собираюсь просто начать вышибать дверь плечом.

— Мира! Мира, детка, ты где?

Я залетаю внутрь, не стаскивая обуви, пробегаю по всем комнатам, но ответом мне лишь тишина, разрываемая глухими ударами моего сердца. Я заглядываю в душ, в кладовку, под кровать, даже, черт возьми, высовываюсь с лоджии, разглядывая асфальтированный пятачок под нашими окнами.

Миры нигде нет. Ее мобильный телефон лежит на столе, показывая десятки разных уведомлений. Беру его в руки, вижу пропущенные.

Раньше я был записан «любимый мой», романтично, может, даже наивно, но было приятно. А сейчас — я превратился в «Соболевского», и мне кажется, что меня только что выписали нахрен из сердца любимой женщины без права на последнее слово или амнистию.

Я мог бы уговаривать себя, что она просто вышла за хлебом или прогуляться в парк, оставив телефон, но даже быстрого осмотра квартиры хватает, чтобы понять правду.

Она сбежала, бросив меня самым жестоким образом.