Развод. Расплата за обман (СИ)

Глава 49

И так мне хорошо становится от мысли, что скоро я снова смогу поговорить со своей неожиданной подругой.

Подумать только, раньше у меня было столько друзей и подружек, в институтские годы — большая компания, и казалось, общаться мы будем вечно. Когда так много общего, никакие преграды не страшат.

Только с окончанием института времени стало все меньше, а уж когда в моей жизни появился Марк, все остальное вообще перестало иметь значение.

Все свободное время хотелось проводить с ним, и как-то так сложилось, что он оттеснил собой на второй план вообще весь мир.

Конечно, мы общались с его друзьями, с их женами и подругами — например, у Равиля жена чудесная, но близки мы не стали.

Могли вместе накрыть стол, когда собирались в гостях друг у друга, даже как-то раз на море съездили всей шумной компанией вместе с их детьми.

Только все это было не то.

Не могла я никому позвонить среди ночи или поплакать на плече, да и не нуждалась. А сейчас нуждаюсь.

День проходит спокойно.

Когда мы с Колей наедине, я четко понимаю, что он хочет. И от этого становится тепло.

Мы лежим с ним на большом диване в гостиной, я читаю детскую книжку, изображая голосом то маму — медведицу, то маленького медвежонка, и Коля слушает внимательно, иногда даже замирает, складывая ротик буквой «о».

И тогда мое сердце млеет от счастья, и я забываю обо всем, и даже шрам на его груди под распашонкой кажется чем-то уже естественным и родным.

— Мама тебя так любит, — говорю шепотом, — больше всего на свете, Коленька.

За день я успеваю и отдохнуть, и приготовить ужин — по привычке говорю «нам», хотя ем я одна, а ему все достается в молоке.

И даже на улицу мы выходим ненадолго, постоять у фонаря, пока мягкий и пушистый белый снег медленно осыпается на защиту коляски.

— Новый год уже скоро, — говорю вслух, — елку поставим. Если врач разрешит, то большую и живую. Чтобы дома пахло смолой и мандаринами, и иголки колко пружинили под рукой.

Говорю и улыбаюсь, вспоминая, что на наш первый Новый год в этой квартире Марк притащил огромную сосну, настолько большую, что макушка изгибалась под потолком в смешной крючок, а вместо звезды мы привязали на нее бантик.

А потом еще до самого лета то тут, то там находили иголки по всему дому, в самых неожиданных местах.

От этих мыслей светло и грустно одновременно, но я не позволяю себе впадать в режим «ностальгички» — главное, что здесь и сейчас.

Стряхнув варежкой пушистый снег с накидки, мы возвращаемся домой. За заботами время проходит быстро, и когда я смотрю на часы, то вижу, что время уже восемь.

Обычно Марк уже давно дома к этому моменту, — ему нравится купать на ночь Колю. Сегодня эту процедуру мы проходим вдвоем, без Соболевского.

И что-то внутри меня расползается сначала темным ядовитым пятном, а потом все больше и больше заполняет собой пространство.

Почему он так долго на работе? Случилось что-то плохое? Или… наоборот?

При мысли о Тане все внутри жжет кислотой, я вспоминаю ее шлюшье лицо и повадки, которые она не особо-то от меня и таит.

А еще запах духов, осевший на рубашке Марка, как личная печать этой мерзкой юристки.

Слова мужа о том, что он никогда не изменял мне, уже не кажутся такими правдивыми, и не спасают вовсе от черных мыслей, клубящихся в голове.

Я на автомате переодеваю сына, кормлю, вглядываясь в его темные длинные реснички, когда он медленно засыпает на груди.

Но все это время глаз не свожу с часов, прислушиваюсь к каждому шороху в квартире.

Я могу легко остановить это безумие, стоит только позвонить Марку, и спросить, где он. На следящий день после потери телефона он купил мне новый, с другой симкартой — и на всю записную книжку только один номер, что я знаю наизусть. Его.

А сейчас я больше всего на свете боюсь, что телефон Марка будет недоступен, как тогда, и уже ничего больше не сможет остановить эту удушающую горечь.

Пока незнание — мое спасение, и я могу дорисовывать в фантазиях что угодно.

Уложив сына в кокон, располагаюсь на кровати, но сон не идет. Таращусь в натяжной потолок над головой, перебирая наш сегодняшний горький разговор, и думаю. О том, не смогла ли своими словами спровоцировать Соболевского и отправить его в объятия Тани?

Ну нет, он взрослый мужчина и сам ответственен за свои слова и поступки. И если он и решился на что-то эдакое, то и виноват в этом сам.

Внутри все дрожит, непрошенные слезы копятся в уголках глаз, и я заворачиваюсь в одеяло, как в спасительный кокон.

Темнота нашептывает мне фантазии одна хуже другой, и когда я буквально доведена до пика, встаю, нашаривая в сумерках свой новый мобильный.

Муж давно не был в сети, я вижу это по мессенджерам. Еще несколько секунд грызу губы, разглядывая экран.

Раньше на заставке моего старого телефона была наша совместная фотография, сделанная на свадьбе кого-то из родственников Марка. Мы счастливо улыбались в кадр, обнимаюсь крепко.

Потом она сменилась на кадр с ножками Коли — острые треугольники пяток, россыпь бисерин ногтей, складки.

А сейчас ничего, стандартная заставка — я беру его только изредка, чтобы в очередной раз запечатлеть беззубую улыбку сына.

— Папа не может снова нас предать, — убеждаю себя и, глубоко вдохнув, нажимаю на вызов.

Гудки идут, сердце пляшет в такт, тарабаня о грудную клетку, но Марк не отвечает.

И тогда я отшвыриваю в сторону телефон, будто это он виноват во всех наших проблемах, и накинув на плечи халат, бреду в полумраке на кухню.

Уже одиннадцать. А что, если он по дороге домой попал в аварию? Кто-нибудь предупредил бы меня, Рав, например?

Но ему я звонить не буду ни за какие коврижки, слишком крепко въелась в подкорку наша с ним беседа на фоне звуков клуба и женских голосов.

Наливаю целый стакан фильтрованной воды, залпом осушая его за несколько глотков.

Матери я тоже не буду звонить, только напугаю женщину на ночь, еще примчится, решив, что нужна ее помощь.

— Да что же это такое, Марк! — в отчаянии взываю я, и тогда слышу звук поворота ключей в замке. Бросаюсь туда, даже не думая, что буду делать, если муж придет домой со следами измены, просто хочу убедиться, что он жив и здоров.

Марк заходит первый, внося с собой запах мороза и снега, лицо уставшее, но глаза блестят. А потом… потом за спиной я замечаю Виолу. Смущенную, с растрепанными волосами, выбивающимися из-под зимней шапки с помпоном.

— Привет, Мира, — улыбается она и неловко машет мне рукой, — вот меня и привезли.