Развод. Расплата за обман (СИ)

Глава 26

Этой минуты, казалось, я жду всю свою жизнь. Последние годы — так точно.

Едва дождавшись положенных шести часов вечера, я осторожно захожу в реанимацию, чтобы увидеть, наконец, своего сына.

Не перед одним свиданием я еще так не волновалась, как сейчас. От нервов сводит все внутри, я даже о боли забываю, вообще обо всем.

Есть только он и ничего больше.

Глаз не отвожу от прозрачного бокса, за которым виднеется младенческая фигура, чем ближе — тем волнительнее мне становится, и последние шаги я делаю на носочках, непроизвольно стараясь производить меньше шума, не дышать даже.

— Привет, родной, — в голосе предательски проскальзывают слезы, я всхлипываю, — давай знакомиться. Я твоя мама.

Он такой… красивый. Крохотный, до безумия близкий, любимый.

Мой сын.

Мой герой!

Я протягиваю осторожно руку в отверстие бокса и касаюсь его плеча, малыш смешно сучит руками и ногами, открывая глаза.

Говорят, младенцы видят весь мир иначе, но мой сын смотрит мне в лицо, и этот взгляд такой взрослый, серьезный, как у умудренного опытом человека.

Будто он понимает все, знает. Через что нам пришлось пройти вместе, все те сложности, возникшие на пути.

На моих ресницах слезы и сердце так щемит в тоске, что было не просто. Что другие могут иначе, и вся их беременность, роды — один сплошной праздник.

И мне хочется извиниться перед ним, за те испытания, которые ему пришлось пройти по нашей с Марком вине. Что мы не смогли стать идеальными родителями.

Слезы текут ручьем по моему лицу, и в них так много всего. Облегчения, что операция прошла и наш ребенок жив. Боль, оттого что ничего из запланировонного мной когда-то не сбылось. Не было парных родов, свечек, джакузи и всего прочего, о чем я мечтала в идеальной картине мира.

Надежды, что у нас все еще есть шанс на нормальную жизнь.

Я рассказываю малышу шепотом о своей чувствах, и мне кажется, он все понимает. Открывает маленький беззубый ротик, демонстрируя острый розовый язычок, и на эти движения тело реагирует очередным приливом молока. Удивительная синхронизация, и я в который раз восхищаюсь тому, как задумала нас мать-природа.

— Скоро мне можно будет взять тебя на руки, — обещаю сыну, — и я покажу тебе весь мир. Мы поедем домой, там тебя уже ждут твои красивые новые вещи, игрушки…

Я не успела до конца подготовиться к появлению сына. Кроватка и комод еще не куплены, я планировала, что мой топорыга-сын даст мне еще положенное время, до того как соберется появиться на свет.

С тоской думаю, как много всего нужно еще приобрести и сделать, чтобы наша новая съемная квартира стала настоящим домом для малыша, уютным и теплым. Возвращаться туда, где мы жили вместе с Марком, я не планирую.

Честно говоря, по поводу бывшего мужа у меня нет никакой определенности. Обида за то, как он повел себя, узнав о пороке, никуда не делась. Соболевский скрывал от меня болезнь брата, а после ссоры проводил время в компании полуголых девиц, и я не знаю, как часто он делал это раньше. Он ведь так и не потрудился даже попытаться оправдаться. Будто и не было ничего…

С другой стороны, даже спустя полгода после моего исчезновения, он продолжал меня искать. И все время, что я в больнице, чувствую его помощь и желание быть рядом и все исправить.

Только одного этого все еще мало…

— Соболевская, время!

Медсестра, заглянувшая в реанимацию, нарушает наше уединение. Я еще раз провожу пальцем по тонкому предплечью, и прикусив губу, чтобы не расплакаться, поднимаюсь:

— Я приду к тебе завтра. И послезавтра, и буду с тобой рядом до тех пор, пока нужна. Люблю тебя…

Возвращаться назад горестно. Одноместная палата ощущается как одиночная камера, и я бреду до нее бесконечно долго. Навстречу попадается паровоз из тележек, в котором лежат, закутанные в кульки из одинаковых пеленок с мишками, младенцы — пришло время развозить их на кормление к матерям. Я случайно заглядываю в одну из палат и вижу женщину в халате, похожем на мой, с малышом возле груди. Она так нежно воркует, кормя его, и гладит по темной макушке. Это зрелище так завораживает меня, что я останавливаюсь, не в силах оторваться от их единения.

Как же мне хочется такого же простого счастья — просто прижимать к груди своего ребенка и чувствовать его сердцебиение…

Отвожу взгляд, когда женщина замечает мое неуместное любопытство, и бреду в палату.

Там, возле небольшого холодильника, стоит Марк. На столе огромный пакет с логотипом дорогого супермаркета, в руках бывшего — боксы с едой, которые он распахивает по полкам.

Я прислоняюсь к косяку, наблюдая за его широкой спиной в накинутом сверху халате. Я надеялась, что сегодня он не появится и мне удастся провести вечер без чужого присутствия.

Но Марк все усложняет своим появлением. Этой неуместной заботой, щенячьим, полным вины взглядом, стремлением загладить свою ошибку. У меня попросту нет сил, чтобы даже попытаться выстроить что-то заново. Не сейчас.

Он замечает меня, неловко пряча пустой пакет в кармане халата.

— Я еды тебе привез нормальной, чтобы ты питалась как следует.

— Не стоило, — прохожу мимо Соболевского, — здесь нормально кормят.

— Я видел эту еду, Мира. И купил нормальной, чтобы молоко не исчезло. С врачом посоветовался о том, что можно и что нельзя.

— Зачем? — я подхожу к нему ближе и в лицо заглядываю, — зачем ты все это делаешь? Заботишься? Помогаешь, торчишь тут, как будто мы все еще семья, скажи, зачем?

Голос срывается, я пытаюсь прочитать что-то по его лицу и не могу.

— Потому что люблю вас. Потому что мне страшно, что я так много упустил, и еще страшнее остаться за бортом. Мира, дай мне шанс…

— А ты дал ему шанс? — совсем тихо говорю и Марк, такой большой, сильный, уверенный в себе, вздрагивает как от пощечины. Я знаю, куда бить, чтобы было больнее, только выходит, что и меня цепляет рикошетом.

Марк отступает, делая от меня шаг назад, и в это время звенит телефон. Мой.

Мы оба удивленно смотрим на него, звук кажется таким неуместным, я уже и позабыла, что кто-то может мне звонить.

Марк протягивает к нему руку первым, читает имя звонящего и тут же будто на лицо набегает тень.

— Александр, — говорит не своим голосом. Я забираю его, стараясь не касаться пальцев, и прежде чем нажать на прием, прошу:

— Не мог бы ты оставить меня одну? Это личное.