Сколько хранились внутри меня эти слова, запертые в самое нутро, причиняющие боль от каждого простого движения, от биения сердца, от всего на свете. Что я не делаю, чем не занята, забыть их не получается, они всегда жужжат фоном, иногда почти незаметно, а иногда перекрывая все остальные звуки вокруг меня. Только оказывается, что сказать их вслух еще больнее. Озвучить, наконец, корень всех проблем, разделяющих как пропасть, нас с мужем. Хотя, «нас» давно уже нет. Есть только я с Колей и человек, однажды посчитавший, что может выбирать за нас обоих. И сейчас он стоит напротив меня, все такой же: высокий, красивый, некогда казавшийся мне каменной стеной. А теперь я вижу, как медленно трескается этот камень, испещряя поверхность глубокими трещинами.
Мне больно за Марка. Больно за того мальчика, которому не досталось любви и поддержки матери, когда она так была нужна. За мальчика, выросшего в волевого и сильного мужчину, но не сумевшего одолеть страх от смерти своего брата. За мальчика, принявшего страшное решение. И хоть теперь я знаю, что муж передумал еще в тот день, это не отменяет того факта, как далеко Марк способен зайти, ведомый одному ему известными мыслями.
— Мира, — в его голосе столько боли и мольбы, что мое сердце разрывается в клочья, выворачиваясь рваными ранами наружу.
Я вижу его руку, протянутую ко мне, но просто не нахожу больше сил, чтобы сделать хоть движение навстречу. И я сама опустошена. Мне и самой нужна помощь и поддержка. Так удивительно: мне было просто одной, надеяться на себя, молиться и строить простые и понятные планы.
Казалось бы, когда Марк снова появился в моей жизни, все должно было стать легче. Но выходит лишь запутаннее, я чувствую неуверенность, кажусь себе плохой мамой — я себя не слышу, понимаю я вдруг. Рядом с Марком и его матерью я просто задвигаю свои эмоции и чувства на задний план.
— Ты, наверное, никогда меня не простишь.
Марк подходит ближе, его большая широкая ладонь касается спины сына, и я не знаю, кому он задает свой вопрос: мне или Коле.
Конечно, я никогда не расскажу сыну, что произошло тогда между нами, чтобы не очернять перед ним Марка.
Но и ответить на эту фразу мне нечего. Я и сама не знаю. Пока внутри меня — звенящая пустота, как бывает после громкого взрыва, когда кажется, что нет больше ни единого звука.
— Знаешь, — говорю я медленно, — мне тогда казалось, что я и вправду умерла. Я же любила тебя, Марк, до потери сознания. Я хотела не просто ребенка, я хотела его от тебя. И все эти неудачные попытки, они словно делали меня хуже перед тобой, — я вижу, как он пытается перебить меня, чтобы доказать обратное, но лишь отчаянно машу головой, — может, так и не было, но это мои чувства, понимаешь? И они были именно такими. А потом две полоски на тестах, на всех этих миллионах тестов. И я полюбила его уже в тот самый момент, когда он был всего лишь парой клеток. И заполонил собой весь свет. Я по-прежнему любила тебя, так же сильно. И мне казалось, что невозможно представить еще что-то большее, что может уместиться в сердце, как будто у любви есть размеры и рамки. Но он был частью меня, важной, ценной. И я хотела, чтобы ты любил его так же, как и меня. Тогда у тебя никогда не встал бы вопрос выбора между мной и Колей.
Из моих глаз катятся слезы, я уже не могу их контролировать, и грудная клетка вздымается часто-часто. Коля, прижатый к груди, смотрит на меня внимательно, будто понимает каждое слово, и все это ему не нравится, — брови насуплены, нижняя губа обиженно оттопырена.
— Детка, если бы ты знала, как я ненавижу себя за эти слова. Я отдал бы все на свете, чтобы изменить тот день, — Марк закрывает лицо ладонями и голос его звучит глухо. — Я бы ни за что не пошел запивать алкоголем свои «ущербные гены», не напился до такой степени, что хотел наказать и тебя, и еще больше себя. Этот случай в клубе… никогда, ни до, ни после, я тебе не изменял и не делал ничего такого, что могло причинить тебе боль, клянусь. Ты можешь мне верить или нет, но так оно и есть.
Коля хнычет жалобно, и Соболевский просит у меня сына на руки.
Я не хочу отдавать Колю никому, он так важен и нужен мне сейчас, как будто только так, держа его возле груди, я могу компенсировать произошедшее. Но я сдаюсь. Сыну нужен отец.
Марк берет его осторожно, и пока его руки заняты Колей, я вижу, как из уголка левого глаза у мужа течет слеза. Крупная, прочерчивающая дорожку по его красивому лицу.
— Прости меня, сын. Как я рад, что твоя мама оказалась такой сильной и решительной. Она смогла, а я не смог. Я обещаю тебе быть самым лучшим для тебя отцом, я всегда буду на твоей стороне. Я буду бороться за тебя, буду опорой и поддержкой, буду принимать твой выбор и любить тебя. Тебя и твою маму. Все для вас сделаю.
Я не выдерживаю, отворачиваясь. Это признание такое пронзительное и искреннее, оно ложится заплаткой на рваные раны, успокаивая и примиряя с действительностью. Я верю Соболевскому. Верю, что так же неистово, как он любил меня, он будет любить нашего сына. И готов на все ради нас. Поэтому, внезапно, понимаю, что сейчас готова у него попросить.
— Марк, — ловлю его взгляд, — я не хочу, чтобы твоя мама приходила помогать. И не готова, чтобы ты сидел дома рядом со мной. Но я знаю человека, который смог бы мне помочь с Колей. Я жила с ней, когда была беременной, на съемной квартире. Найди мне Виолу.