К Пиньжаковым опять приехали Игнат Дмитриевич и Тереха, да приехали не одни, а с самим председателем Северного заводского комитета Самсоном Николаевичем. Когда после очередной репетиции «Красных дьяволят» я заскочил к Глебу за последним выпуском приключенческой повести «Большевики по Чемберлену», то застал и Пиньжакова-старшего, и гостей с Северного за обычным спором. Правда, Самсон Николаевич — о нем мне рассказал по дороге из клуба Глеб — в спор не вступал. Он лишь молча пыхтел трубкой, сидя на почетном месте под увеличенной фотографией Николая Михайловича. На той фотографии Николай Михайлович был изображен в полный рост, в военной форме, в огромной черной папахе со звездочкой. В одной руке он держал обнаженную саблю, в другой — наган.
— Эх, Никола, Никола! — смеялся довольный Игнат Дмитриевич, видимо уевший в чем-то своего зятя. — Грехов-то сколько с концессией сейчас! Альбертка-красавчик один чего стоит…
— Не в Альберте Яковлевиче дело, — подал голос Самсон Николаевич и спрятал трубку в карман гимнастерки. — Не будь его, прислали бы другого, третьего. Дело тут в грабительской сущности капитализма. Договор к концу приближается, акционерное общество прекрасно чует, что Советский Союз новый не заключит, концессионеры и рвут всеми силами прибыль. Хотят как можно больше ее взять, ни с чем и ни с кем не считаясь. Чего после на заводе случится, им наплевать. Надо выдавать спецодежду — шиш, понимаете! Это для них — лишний расход. Переоборудовать станок — зачем? Все равно договор кончается, так стоит ли его соблюдать. А обсчитывать как попытались при получке.
— Но рабочие Северного сами с усами! — вмешался Игнат Дмитриевич и доверительно сообщил: — Забастовку думают объявить. Выполняйте, капиталисты, кошкины дети, договорные условия и не финтите, а не то… Приехали вот мы в город посоветоваться кое с кем…
Мы с Глебом чуть не ахнули, услышав про забастовку. Бастовать в Советской стране на десятом году Октябрьской революции? Это до нас не доходило. О забастовках мы слышали от старших, читали в книгах, в учебниках по обществоведению, видели даже в фильмах, но чтобы в наше время… сейчас…
«Нет, — подумали мы, — тут Игнат Дмитриевич чего-то перепутал».
Но, оказывается, Игнат Дмитриевич и не думал ничего «перепутывать».
Внешне на Северном заводе по-прежнему все обстояло благополучно. Завод работал круглые сутки без остановок, по железнодорожной ветке паровоз-кукушка ежедневно тащил в сторону города груженые вагоны и платформы. Заказы на продукцию завода поступали и от Советского Союза, и из-за границы. Проценты по договору акционерное общество отчисляло в последнее время нашей стране без всяких задержек. Но внутри самого завода давно назревал конфликт между рабочими и администрацией, готовый вот-вот вырваться наружу. За оставшиеся полтора года акционеры хотели вырвать прибылей с завода как можно больше. Советский Союз мог получить в конце концов от акционерного общества не завод, оборудованный последними новинками техники, а только печальные воспоминания о нем.
Администрация стала накладывать на рабочих штрафы «за недобросовестное отношение к обязанностям». Отошел, например, на пять минут от станка или от печи — денежный штраф. Самсон Николаевич снова пригласил в завком управляющего концессией.
— Я, господа, ничего не могу поделать! — говорил Альберт Яковлевич, смущенно разводя руками. — Распоряжение свыше от акционерного общества. И потом, разве на заводах и фабриках Советской России положительно относятся к тем, кто лениво работает? Проконсультируйтесь, пожалуйста, господа. Но я точно знаю, поверьте мне, что лодырей нигде не любят. Почему акционерное общество должно терпеть их здесь?
— Да как ты смеешь оскорблять нас лодырями?! — кинулся было к управляющему разгневанный Зинов, однако Самсон Николаевич сумел схватить его за рубаху и оттащить в сторону.
Весь завком зашумел, но Самсон Николаевич замахал руками и гаркнул:
— Тише! Поручите мне ответить… Альберт Яковлевич, мы знаем о том, как в Советском Союзе относятся к лодырям. Не вам нас учить. Но штрафы, которые введены на Северном, — нарушение трудового законодательства. В договоре, как известно, понимаете, и нам и вам о штрафах ни слова не написано.
— К сожалению, господа, я вас информировал, что это зависит не от меня, — пожал плечами Альберт Яковлевич и направился к выходу.
— Ребята! — крикнул Зинов. — Чего с ним лясы точить! Объявим забастовку! При Санникове бастовали и при концессии попробуем.
— Правильно! — раздались голоса в поддержку Зинова.
— Господа! — повернувшись около двери, неуверенно произнес управляющий. — Я не страшусь ваших угроз! Вам никто не разрешит бастовать. Если остановите завод, акционерное общество будет жаловаться Советскому правительству за нарушение договора. Кому придется тогда отвечать за последствия? Одумайтесь!
— Подождите, подождите! — стараясь перекричать своих товарищей, двинулся к Альберту Яковлевичу Самсон Николаевич. — Требовать своих прав нам никто не запретит! Не забудьте, что вы не в капиталистическом государстве.
— Хорошо! — сдержанно ответил Альберт Яковлевич. — Я поставлю в известность о ваших требованиях Урало-Сибирскую контору акционерного общества.
Наутро все штрафы были отменены. Рабочие раскусили, что управляющий и его хозяева боятся забастовки, как черт ладана. Встанет завод, все их прибыли полетят, штрейкбрехеров им здесь днем с огнем не отыскать.
— Вчерась Альбертке наши ребята требование обдумали: справную спецодежду немедля запросить, — осторожно, посмотрев на брата, вставил Тереха…
Спецодежда, которой акционерное общество обязывалось бесплатно снабжать рабочих, была выдана им только один раз и давно уже пришла в негодность. Под различными предлогами обмен ее откладывался на неопределенное время. И сейчас, когда на Северном увидели, что Альберт Яковлевич боится забастовки, завком решил требовать с него спецодежду.
— Но с бухты-барахты, понимаете, начинать бастовать нельзя, — пояснил Самсон Николаевич. — Кормиться-то на какие шиши станем? У всех семьи, у многих дети малые. Вот и поехали сначала к умным людям за советом и за помощью.
— Завод остановить срочно надо, — безапелляционно заявил Игнат Дмитриевич, — а то его, побей меня бог, совсем ухайдакают. Время пришло закрывать концессию, самим все в свои руки брать. Ну, Никола, возражай. Чего молчишь?
Но, к удивлению старика, Николай Михайлович поддержал мысль о забастовке:
— Раз концессия не выполняет условий — требуйте! Откажутся — бастуйте! Теперь Республика и без концессий проживет, помощь обеспечим.
В тот вечер, едва я собрался ложиться спать, ко мне заявился Валька.
— Погоди, Гошка, — серьезно сказал он, оглядываясь по сторонам, — не укладывайся, друг. Еле-еле у дяди Сани до тебя на десять минут отпросился. Один дома?
— Один, — ответил я. — Мама опять в ночной смене.
— Это хорошо, что в ночной. У меня ведь секрет. — Валька уселся на табурет рядом с моим топчаном. — Побожись, что не разболтаешь.
— Валька, — возмутился я. — Я же пионер!
— Тогда дай честное пионерское.
— Даю честное пионерское!
— Ну, слушай!
Леня Диковских сдержал свое обещание. Сегодня утром, когда Оловянников отправился выискивать заказы, а Валька остался в мастерской писать вывеску для «Альпийского тира» цыгана Виктора Коновалова, к нему пришли гости: наш вожатый (он, как и моя мать, работал сейчас в ночную смену) и какой-то средних лет незнакомец в широкополой шляпе и длинном парусиновом пальто.
— Привет, товарищ Валентин! — сказал Леня и чихнул. — Пыли-то, пыли-то у тебя сколько.
— Некогда было подмести! — буркнул Валька, продолжая раскрашивать вывеску. — Заказ срочный, к двум часам отнести надо. После подмету.
— Отодвинься, мастер, немножко в сторонку, — попросил незнакомец, не обращая внимания на Валькин тон, — хочется взглянуть на твою работу.
— Простите! — воскликнул Валька. — Вы заказчик?! А я думал, вы просто так. Какую пожелаете вывеску? Мы все можем.
— Дай сначала выяснить, что ты пишешь, — улыбнулся незнакомец, снимая широкополую шляпу, — и как пишешь.
— Заказчики пока отменно довольны! — горделиво произнес Валька и отошел чуть в сторону.
На вывеске, над которой он трудился для тира, был изображен пестрый луг, вдали белели горы, видимо Альпы, по ним Валька начал выписывать буквы.
— Занятно, занятно! — одобрительно сказал незнакомец. — Интересные у тебя, мастер, цветовые пятна. А рисунков каких-нибудь отдельных не имеешь?
Валька подозрительно посмотрел на Леню и незнакомца.
— Чего испугался? — проговорил Леня и подмигнул. — Не съедим мы тебя, не съедим. А взглянуть на рисунки во как нужно! Не бойся, не бойся, у тебя их просит сам художник нашей областной комсомольской газеты Алексей Афанасьевич.
— Будем, мастер, знакомы! Моя фамилия Уфимцев, — представился художник. — Показывай свою работу.
Валька полез под печку, вытащил оттуда старую корчагу, затем ржавый котелок, и только после этого появилась на свет папка с рисунками.
— Вот, — прошептал он, осторожно передавая папку.
Художник взял папку, подошел к окну и с интересом стал просматривать Валькины творения. Я с некоторыми из этих рисунков был знаком, мне даже как-то пришлось Вальке позировать. Рисовал он и Глеба, и Герту, и Бориса и сделал однажды по памяти набросок Вадима верхом на Сирене. Этот набросок привел нас всех в восторг. Были у Вальки и зарисовки базара, польского костела, Козьего бульвара.
— Где ты, мастер, учился рисовать? — спросил удивленно художник, кончив смотреть рисунки.
Валька покраснел, пожал плечами. Художник изумился.
— Как не учился? Нигде?
— Не учился, — пробормотал Валька.
— Но откуда у тебя такая техника графики, такое знание человеческого тела, умелая композиция?
— Кто его знает, — смутился Валька: ему почему-то казалось, что художник его стыдит.
Лене рисунки тоже понравились.
— Молодец, товарищ Валентин! — воскликнул он. Молодец! Расти тебе, товарищ Валентин, надо! Нам художники во как требуются! Бросай-ка ты дядьку-маляра и начинай самостоятельную трудовую жизнь.
Валька перепугался.
— Что вы, что вы! — отшатнулся он. — Спасибо скажите, что дяди Сани рядом нет. Он бы дал за этакие разговоры!
— Ты, мастер, почему вдруг стал дядей Саней нас пугать? — иронически спросил художник. — Сильнее дяди Сани зверя нет? Так считаешь?
— Не считаю, — тихо ответил Валька и совсем неожиданно всхлипнул. — Не хочу я у дяди Сани работать, а в школу хочу, рисовать учиться хочу…
И, перескакивая с пятого на десятое, рассказал художнику и Лене о своем печальном житье-бытье у Оловянникова.
— Реветь перестань! — ласково усмехнулся художник, когда Валька кончил. — А то я думал, ты настоящий мастер, а ты вроде кисейной барышни. Ну, смотри бодрей!
В мастерскую к Вальке Леня и художник Алексей Афанасьевич Уфимцев шли уже с готовым планом. После нашей общей просьбы помочь племяннику Александра Даниловича Леня советовался со своими друзьями. В конце концов они решили устроить Вальку в областную комсомольскую газету: там как раз в это время требовались мальчишки — продавцы газет. И редакция собиралась делать заявку на биржу труда. Но Валька, по соображениям Лени, должен был стать не просто газетчиком: с ним, если у парня действительно окажется настоящий талант, начнет заниматься Алексей Афанасьевич Уфимцев и подготовит его для поступления в художественное училище. С жильем тоже все решалось просто: и Леня, и Сорокин, и Максимов не возражали, если Валька поселится в их комнате и будет спать на реставрированной кушетке. Последнее слово должен был сказать Уфимцев, просмотрев Валькины рисунки…
— Даже самородком меня Алексей Афанасьевич поименовал, — хвастливо говорил мне Валька и шмыгал от удовольствия носом.
— Подожди-подожди! — нетерпеливо перебил я его. — Значит, ты уходишь от своего дядьки?
Но тут-то Валька и струсил. Ему казалось, что если он покинет Оловянникова, то перевернется мир: Валька не знал, как на это посмотрит мать, боялся, что дядя отыщет сбежавшего племянника и учинит над ним жестокую расправу.
— Маляр тебя, товарищ Валентин, классически эксплуатирует! — горячась, доказывал Леня, но Валька лишь отмахивался и испуганно твердил:
— Нет, нет, нет! Упаси бог!
Так наш вожатый и ушел с Уфимцевым из мастерской, не добившись от Вальки согласия на самостоятельную трудовую жизнь.
— Валька, Валька! — напустился я на парня. — Соображай: со своим дядькой ты каши не сваришь, а тут дорога-то какая открывается. Чего струсил? Правда на твоей стороне! — И Александр Данилович ведь тебе не настоящий родной дядя, только муж тетки.
— А тетка у меня ничего, — вдруг задумчиво произнес Валька. — Забитая хоть дядей Саней… а так ничего.
— Завтра же пойдем к Лене, — продолжал уговаривать я друга, но Валька упрямо стоял на своем и в ответ на все мои горячие доводы бубнил одно:
— Убежишь, после пожалеешь. Дядя Саня обязательно изловит.
Так мы в тот вечер ни к какому общему знаменателю и не пришли, и я даже чуточку рассердился на Вальку.