Ребята с улицы Никольской

XIII

На другой день в школе я мучился: мне не терпелось рассказать Глебу о планах Лени и Уфимцева, но я был связан словом и поэтому молчал. Однако по глазам моим, наверно, было видно, что я знаю что-то очень интересное, и Глеб в первую же перемену попытался выудить из меня все секреты, но я был тверд и неприступен. Но Глеб продолжал настаивать, и я наконец, не выдержав, сказал:

— Сходи к Лене и выспроси. А я чок-чок, зубы на крючок! Дал честное пионерское.

— Опять у тебя тайны, — обиделся Глеб.

— Не обижайся! Честное пионерское есть честное пионерское.

Третьим уроком по расписанию у нас значилось музо[17]. Вел этот предмет в нашей школе пожилой учитель с печальными глазами Яков Яковлевич. На уроки он неизменно приходил со старенькой скрипкой, под которую мы хором пели. Музо все любили: песни с нами Яков Яковлевич разучивал нетрудные и после математики или физики посидеть спокойно за партой и попеть было одно удовольствие. Правда, Левка Гринев со своими дружками иногда умудрялись портить нам настроение. Вдруг в самом чувствительном месте, когда Яков Яковлевич брал верхнюю ноту, раздавалось мяуканье или завывание. Учитель мрачнел, переставал водить смычком по струнам и, обиженно тряхнув длинными седыми волосами, тихо говорил:

— Я же культурную революцию пропагандирую, а мне саботаж организовывают… Ай-яй-яй, как неприятно! А я, старый музыкант, искренне думал, что в этой группе дети сознательные.

В таких случаях кто-нибудь из нас цыкал на Левкину компанию, а потом, когда в субботу устраивалось групповое собрание, нарушителей прорабатывали, и каждый раз они слезно клялись, что больше не будут.

В нашей группе лишь один Борис умел играть на солидном музыкальном инструменте; то, что Петя Петрин пиликал на гармошке, а Эля Филиппова тренькала на балалайке, в счет не шло. Поэтому Яков Яковлевич относился к Борису с большим уважением и обращался к нему всегда на «вы». Борис от подобной почести не знал куда деваться и не один раз просил Якова Яковлевича не выделять его из коллектива, но учитель оставался непреклонным:

— Вы, Боря, мой собрат по музыке, — разъяснял он. — У меня просто язык не поворачивается сказать вам «ты».

Кое-кто из ребят стал в шутку говорить Борису «вы», на что Парень Семена Палыча искренне сердился.

…Сегодня утром, перед первым уроком, Галина Михайловна, придя в класс, строго, без всяких вступлений заявила:

— Дорогой и любимый Гринев, хватит! Да-да-да! Хватит выслушивать жалобы о твоем поведении. Ты и Денисов все время разговариваете: и учителям мешаете, и товарищам. Я посоветовалась с Александром Егоровичем, и мы решили вас рассадить. Бери, Гринев, свою сумку и устраивайся, пожалуйста, с Зислиным, а Петрин переходи на старое место Гринева.

Левка и его сосед Денисов, сын владельца галантерейного магазина, что-то заворчали себе под нос.

— И не думайте возражать! — нахмурилась Галина Михайловна. — Кроме того, учтите: я два раза повторять одно и то же не люблю.

Галина Михайловна удалилась, стуча каблучками, а Денисов с сожалением посмотрел ей вслед, почесал стриженую голову и со вздохом проговорил:

— Прощай, Лева! В минуты расставания целую твои грязные пятки.

Борису с Петей Петриным не хотелось, конечно, иметь новых соседей, да еще таких, как Левка и Денисов. Но тот и другой прекрасно знали, что, если с ними рядом будут эти молодцы, с дисциплиной на уроках сразу станет лучше. Не начнут же они поддерживать Левку и Денисова во всяких пакостях?

Мы с Глебом искренне сочувствовали Борису и Пете, но, как и они, не осуждали Галину Михайловну за ее распоряжение. Ведь и в прошлые годы в школе первой ступени у нас нередко практиковалось «переселение» недисциплинированных учеников к более дисциплинированным.

— Ну как, Боба, новый компаньон? — спросил я Бориса перед уроком музо.

— Сидит, словно в рот воды набрал, — с безразличным видом ответил Борис. — Ну, а мне от этого компаньона ни холодно и ни жарко.

Но следующий час показал, что Борис ошибался. Видимо, без пакостей сын Ганны Авдеевны жить не мог. В перемену он заговорщицки шептался с Денисовым и с другими дружками и вся их компания радостно хихикала.

— Дети! — торжественно произнес Яков Яковлевич, начиная урок. — Сегодня мы возьмем на вооружение старинную революционную песню «Беснуйтесь, тираны», подготовим ее в честь наступающего десятилетия славного Октября. Внимание, дети! Я вам ее вначале сам исполню.

Яков Яковлевич достал из футляра скрипку, для пробы провел смычком по струнам, откашлялся и бодро затянул старческим, но довольно звучным тенорком:

Эту песню я недавно слышал от Евгения Анатольевича Плавинского. Он играл ее на своем пианино и пел по-польски.

— Есть и русский текст, — пояснил он мне. — Но русский текст — творческая переработка польской революционной песни. А создал ее соратник Владимира Ильича Ленина — Глеб Максимилианович Кржижановский, когда в 1897 году был заключен в московскую Бутырскую тюрьму по делу ленинского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

И вот теперь «Беснуйтесь, тираны» решил разучить с нами Яков Яковлевич. Песня пришлась всем по душе, и обрадованный Яков Яковлевич, положив скрипку на учительский стол, проговорил:

— Сначала, дети, запишем текст. Я продиктую.

Ученики раскрыли тетради, а Левка Гринев, как мы потом узнали, незаметно толкнул Бориса в бок:

— Держись, Борька! Сейчас такой марш-концерт начнется.

Борис удивленно покосился на Левку, а тот продолжал шептать восторженным голосом:

— Ой, смех-шум будет! Я иголку Якову в стул воткнул.

Как раз в этот момент Яков Яковлевич собирался сесть.

— Яков Яковлевич! — крикнул на весь класс Борис, вскочив со своего места. — Осторожно! В стуле иголка!

— Легавый! — успел злобно прошипеть Левка.

— Какая, Боря, иголка? — удивился Яков Яковлевич. — Вы, дружок, чего-то путаете?

— Не путаю! — продолжал Борис. — Мы ее случайно… там забыли в перемену… Я… я давал иголку Гриневу зашить штаны…

Кое-кто засмеялся.

— А! — добродушно улыбнулся Яков Яковлевич. — Понимаю! Вы с Гриневым, стало быть, рассеянные, как Паганель у Жюля Верна. И такая рассеянность в ваши годы? Ай-ай-ай! Где иголка? Вот она, несчастная. Прошу вас, Боря, заберите ее и больше не оставляйте. Дети! Я диктую первый куплет.

Борис, красный, как вареный рак, опустив голову, направился к учительскому столу и молча взял из рук Якова Яковлевича иголку.

Нам было стыдно. Урок прошел плохо, пели нестройно, без особого подъема, и напрасно Яков Яковлевич выжимал из своей старенькой скрипки самые отчаянные звуки.

Наконец он не выдержал, развел руками и, наморщив лоб, обиженно сказал:

— Что с вами, дети? Песня, как я понял, группе понравилась, а фальши сколько в исполнении! Собранности не чувствуется. Куда она делась? Я поражен, дети, поражен…

Но отвечать ученикам на вопрос не пришлось: прозвенел спасительный звонок. Яков Яковлевич уложил скрипку в футляр, со вздохом проговорил «до свидания, дети» и удалился расстроенный.

В одну секунду все мы окружили парту Бориса и Левки.

— А ну, рассказывайте! — тоном, не допускающим возражений, произнес Глеб.

— Ты чего это, Глебка, командуешь? — окрысился Левка. — В начальники лезешь? Так я тебе не пионер из твоего звена! Убирайся. Мне надо в кипятильник, напиться. После пения глотка болит.

И Левка с ловкостью обезьяны перепрыгнул через скамейку.

— Стой! — схватил его за шиворот Петя Петрин.

— И ты, малыш, тоже! — захихикал, вырываясь, Левка и вдруг, сделав страшные глаза, гаркнул: — Убери руку, гад!

— Чего привязались к человеку? — вступился за Левку Денисов.

— Помолчи, — цыкнул на Денисова Глеб и обратился к Борису: — Боба, давай выкладывай подробности.

— Чего выкладывать, — каким-то необычным тоном ответил Борис. — Я случайно разглядел в стуле Якова Яковлевича иголку.

— Чепуха! — удивленно прервала Бориса Эля Филиппова. — Я ближе тебя, Зислин, к учительскому столу сижу и ничегошеньки не видела.

— Ты близорукая! — повернулся к ней Левка.

— Сам ты, Гринев, близорукий, — обиделась Эля. — Воткнули с Зислиным в стул иглу и думаете, что это хорошо.

— Я… я не втыкал никакой иглы! — испуганно закричал Борис.

А Левка усмехнулся:

— Не пойманы — не воры!

Дежурный по школе учитель преподаватель обществоведения Владимир Константинович, круглолицый мужчина в больших очках, показался в дверях.

— Почему не проветриваете свою аудиторию? — строго произнес он. — Что вам недавно говорили на медицинском осмотре? Забыли? Дежурные, кто должен проследить, чтобы в перемену ученики выходили в коридор? Кто должен? А галдеж, галдеж… как на воскресном базаре. Живо из аудитории! Дежурные, открыть форточки!

Мы быстро покинули класс, а Владимир Константинович, убедившись, что его распоряжение выполнено, пошел дальше. Хитрый Левка засеменил за ним, о чем-то спрашивая.

— Гринев! — позвал Левку Глеб, но тот лишь досадливо махнул рукой.

— Боба, ты от нас правду скрываешь, — огорченно сказала в это время Герта Борису.

— Не скрываю, — раздраженно ответил Борис. — Не скрываю!

Слух о том, что в стуле Якова Яковлевича оказалась иголка, быстро разнесся по классам и коридорам. Не знали об этом только учителя. Сам Яков Яковлевич, видимо, по рассеянности сразу же позабыл про иголку, да он, как мы убедились, и не придал ей серьезного значения. Во всяком случае, Галина Михайловна, а ее урок был следующий после музо, ничего нам не говорила и «дорогими и любимыми» не называла.

А если бы Галине Михайловне стало известно!

Но после занятий почти вся наша группа осталась в классе. Конечно, Левка и его компания удалились, ушло еще несколько ребят, среди них и Борис. Сначала мы сидели молча и не знали, с чего конкретно начать разговор. Наконец кто-то усомнился:

— Может, иголка та и на самом деле случайно в стуле оказалась?

— Брехня! — сказал Петя Петрин. — Иголку нарочно вставили. Контра действует.

— Контра не контра, а вот Зислин-то часто обижался, что Яков Яковлевич ему «выкает»… — задумчиво протянула Эля Филиппова.

— Что?! — набросилась на Элю Герта, не дав ей закончить фразу. — И как только язык у тебя повернулся такое высказать. Мы Бобу с далеких лет знаем… Глеб, ты чего? Скажи Эле, что она сочиняет напраслину.

— Бобка иглу в стул, ясно, не втыкал, — ответил Глеб. — Такая каверза, пестери, не по Бобкиной части.

— Левкина работа! — заявил я.

Все повернулись в мою сторону.

— Откуда ты узнал? — спросила Герта.

— Не узнал, а нюхом чую!

Ребята рассмеялись, а Глеб досадливо произнес:

— Тоже сеттер какой выискался: нюхом чует. Доказать точно надо. Без точных доказательств ничего не получится. Эх, зря Бобку не задержали! Надо было у него поподробней выспросить, как он иголку заметил.

Герта предложила рассказать все Галине Михайловне или Александру Егоровичу, но Глеб замотал головой:

— Пока не надо… Дуем к Бобке. Поговорим с ним…

Борису Семен Павлович выделил отдельную комнату. Правда, комната была узенькая, и в нее втиснулись только кровать, над которой висела фотография Гражуса-щенка, столик да три стула, но зато Борис считался в этих апартаментах полным хозяином. Семен Павлович ничего не разрешал прибирать и убирать там домработнице, и Борис сам подметал и мыл пол.

Обычно мы попадали к Борису с черного хода, но сегодня возбужденный Глеб подошел к парадному и громко застучал. Дверь открыла домработница Зислиных. Увидев Глеба и нас с Гертой, она недовольно заворчала:

— Могли бы через кухню, а то, как все ныне, в господа лезут… Кухня, видите ли, для них конфуз стал. Только и бегай встречай…

— Не сердитесь, Евлампиевна, — извинился Глеб.

— Ладно, не сержусь. Чего уж там! — примирительно ответила домработница. — Бобу, поди, надо?

— Бобу.

— Чо-то мрачный ваш дружок Боба — из училища-то шмыгнул сразу к себе, есть-пить не пожелал, на койку хлоп, глаза в подушку… Уж не приболел ли?

— А мы его моментом, Евлампиевна, вылечим, — пообещал Глеб, первым заходя в переднюю и снимая пальто, — такой микстуры пропишем, что он, пестерь, до потолка запляшет.

— Ну прописывайте, прописывайте! — заулыбалась домработница, закрывая на ключ двери.

Борис, даже не сняв ботинок, действительно, лежал на кровати, уткнувшись в подушку, а рядом стоял удивленный Гражус и тихонько повизгивал. На нас пес, как на хорошо знакомых ему персон, не обратил никакого внимания.

— Хватит, Бобка, валяться! — решительно заявил Глеб и потрогал Бориса за плечо. — Поднимайся! Раз… два… три!

Парень Семена Палыча со вздохом протер глаза и сел на край кровати, опустив голову. Мы устроились на стульях, а Гражус, видя, что с молодым хозяином все в порядке, радостно завилял хвостом и лизнул Борису руку.

— Чего интеллигентского хлюпика разыгрываешь? — продолжал Глеб. — Мы ведь не на репетиции в Студии революционного спектакля… Рассказывай! Соображаешь, о чем рассказывать?

— Не могу я сейчас рассказывать, — прошептал Борис.

— Ну, это ты, Бобка, брось! — вмешалась Герта и энергично тряхнула косами. — Говори как пионер с пионерами… Ты что, за тех, кто хотел поиздеваться над Яковом Яковлевичем? Да ты знаешь, что в старое время Яков Яковлевич подпольщиков укрывал от жандармов? Папа мой у него однажды скрывался. Сын у Якова Яковлевича — краском[18]. А ты?

— Дай нам честное пионерское, что тебе ничего не известно, и мы уйдем, — сказал Глеб. — Так, ребята?

Я и Герта кивнули в знак согласия.

Борис молча гладил Гражуса. Мы ждали ответа.

— Трусишь! — вскакивая со стула, с укором крикнул Глеб. — Тогда какой ты, Бобка, пионер? Забыл, что сказано в наших законах? «Пионер правдив и верен данному слову». А ты и не правдив, и боишься честное пионерское дать. Герта, Гошка! Сматываемся отсюда, чего нам с ним возиться.

— Вам хорошо, — медленно проговорил Борис, продолжая гладить Гражуса и не поднимая на нас глаза, — а мне достанется. Меня прибьют. Он меня предупредил.

— Стоп! — подсел к нему на кровать Глеб. — От кого достанется? Кто предупредил?

— Кто, кто? Левка…

Ох как мы ругали Бориса, особенно Глеб и Герта, за его малодушие. Испугался Левки Гринева! Да ведь Глеб совсем недавно доказал, что Левкины угрозы гроша ломаного не стоят. Левка больше хорохорится, а на самом деле, если ему не поддаваться, тут же и пасует. И неужели Борис мог поверить, что мы, пионеры, не защитим своего друга от Левки.

— Идемте, пестери, быстро в школу, — предложил Глеб. — Александр Егорович еще там. Доложим ему все подробно.

— Послушай, Глеб! — Я почесал за ухом. — Как-то это не по-товарищески доносить на Левку.

— Может, правда, Глебушка, не стоит? — поддержал меня Борис. — Устроим лучше Левке за Якова Яковлевича темную.

— Физически расправимся? — с иронией спросил Глеб.

Герта в недоумении смотрела на нас.

— Правильно! — обрадовался Борис.

— На помощь пригласим Вальку. Он так Левке надает! — воскликнул я с восторгом, но Глеб охладил мой пыл.

— Выходит, мы способны лишь на кулачную расправу? Эх вы! Александр Егорович — наш старший товарищ по школе. Почему мы советуемся с Леней по пионерским делам, а не можем посоветоваться с Александром Егоровичем по школьным?

— Можем, можем! — воскликнула Герта. — Глеб, я иду с тобой.

— Боба и я подождем вас у школы, — несмело сказал я. — Как-то всем сразу к заведующему вваливаться неудобно.

— Дело ваше! — иронически усмехнулся Глеб. — Как хотите.