Ребята с улицы Никольской

XXI

— Ну и задал же ты нам, Гоша, задачу, — послышался где-то совсем близко знакомый голос.

Я открыл глаза: надо мной в белом халате и белой шапочке склонился Семен Павлович.

— Повозились мы, дружище, с тобой… Теперь, правда, все в полном порядке… Поздравляю! — И он весело подмигнул мне.

Откуда-то, из коридора, в комнату, где стояла моя кровать, проникал неяркий свет.

— Семен Палыч, — еле ворочая языком, спросил я, — где это мы?

— Молчи, Гоша, молчи, — погрозил пальцем Зислин-старший, — говорить тебе пока вредно. Находишься ты в окружной больнице.

— А Альберт Яковлевич?

— За Альберта Яковлевича не беспокойся. Альберт Яковлевич в надежном месте. Лежи и спи! Для тебя сейчас самое главное — покой…

И опять все исчезло.

Когда я очнулся снова, около моей кровати сидела мама.

— Гошенька! — прошептала она, улыбнувшись сквозь слезы. — Жив?

— Конечно, жив! — ответил где-то рядом Семен Павлович. — Такой молодец, Мария Максимовна, и в огне не сгорит, и в воде не утонет…

Я хотел перевернуться на бок.

— Стоп-стоп! — воскликнул Семен Павлович. — Сам и не пытайся… Мы тебе поможем… Тамара Сергеевна, помогите.

Молодая высокая женщина в белой косынке осторожно повернула меня и сказала маме:

— Недели через две-три Гоша на коньках помчится…

И потянулись какие-то странные, непонятные дни: Я то приходил в себя, то опять забывался, порой болела забинтованная голова. Ни Семен Павлович, ни сестра милосердия Тамара Сергеевна на мои вопросы ничего толкового не отвечали, только отшучивались. А, кроме меня, в палате не было ни единой живой души. Маму пускали лишь на несколько минут. И я искренне обрадовался, когда однажды утром в дверях вместе с черноволосым остроносым мужчиной появился Вадим.

— Величайший приветище! — восторженно закричал он и бросился пожимать мне руки.

— Товарищ Почуткин! — сердито произнес Семен Павлович, входя в палату вместе с Вадимом и незнакомцем. — Мы как условились? Где ваши обещания?

— При нас обещания, товарищ доктор, — звякнул шпорами Вадим. — Извините, что не сдержался. Больше не будем…

— Ладно, — улыбнулся Зислин-старший, — на первый раз прощаю. — Присаживайтесь, табуретки в вашем распоряжении.

— Гоша, — Вадим указал на черноволосого. — Знакомься… Михаил Еремеевич Заводской.

Я чуть кивнул головой.

— Гоша, — сказал Михаил Еремеевич, — нам интересно, как ты попал под сцену?

Как я попал под сцену? Это-то мне было хорошо известно. Я вспомнил встречу с коллекционером Тихоном Петровичем Черметовым, вспомнил и маску «купца». А как в свою очередь оказался там Михаил Еремеевич Заводской? Если работников милиции интересовали мои действия, то меня интересовали действия их.

Позднее, правда, все прояснилось. Таинственностью здесь не пахло…

Хотя Альберт Яковлевич после того памятного ночного визита в клуб и был отпущен на все четыре стороны, но поведением своим работников городской милиции он насторожил. Павел Миронович даже дал задание оперативной группе: управляющего концессией из вида не терять. Я и раньше знал по рассказам Вадима, что при выслеживании преступника внешнее наблюдение за ним играет не последнюю роль. Но делать это не так-то просто. Город наш не глухая деревня с одной разъединственной улочкой. Да и Северный не лучше! Попробуй разберись сразу в лабиринтах его переулков. Однако оперативники Альберта Яковлевича из виду не теряли.

А управляющий концессией у себя в Северном и во время приезда в город никуда особенно не спешил и, казалось, ни от кого и не прятался. С Женькой Бугримовым он больше не встречался. Когда их задержали, Женька на допросе по-детски плакал, каялся в старых грехах и уверял Павла Мироновича, что подобного с ним никогда больше не случится.

В городе француз порой ходил в театр, в кино, в рестораны. На Северном, как известно, смотрел постановку «Красных дьяволят», когда мы там выступали. Но Михаил Еремеевич не верил в это «спокойное» поведение.

И вот незадолго до рождества управляющий изменил свое поведение…

— Разрешите доложить! — влетая в кабинет начальника милиции, произнес Михаил Еремеевич.

— Докладывайте! — рывком поднялся со стула Павел Миронович.

И Михаил Еремеевич торжественно сообщил, что томительная неизвестность кончилась. За прошедший час получено весьма важное сведение: Альберт Яковлевич после изучения афиши опять заинтересовался фабричным клубом. Он несколько раз проходил мимо него, внимательно поглядывая на закрытые парадные двери. Юный оперативник, которого в милиции все запросто звали Паша из Тюмени, с трудом подавил в себе желание подойти к управляющему и спросить:

— А что вам, господин хороший, в клубе нужно?

Но, конечно, не подошел и не спросил, ибо понимал, что, допустив такую дикую оплошность, он сорвет всю операцию.

Выслушав Михаила Еремеевича, Павел Миронович распорядился:

— Связь со мной, товарищ Заводской, держать круглосуточно! Повторяю: внешнее наблюдение — лишь главная задача.

— Есть! — последовало в ответ…

То, что Альберт Яковлевич вскоре купил себе маску в магазине Апельройта, где продавались театральные и маскарадные принадлежности, милиция сразу же узнала. Версия поэтому напрашивалась лишь пока одна: управляющий концессией мечтает попасть в клуб на комсомольский антирождественский праздник.

Зачем?

У Апельройта француз долго вертелся перед старым, тусклым зеркалом, висевшим рядом с прилавком. Все примерял различные маски: то осла, то кота, то верблюда, то дьявола. Но в конце концов выбрал самую обычную, не яркую, которая особенно в глаза не бросалась. И сдачи не взял. Довольный Апельройт проводил его с поклоном до двери, приглашая еще заходить в магазин.

До рождества Альберта Яковлевича в городе не видели. Появился он опять лишь в тот памятный вечер, На этот раз управляющий вел себя очень странно. Выйдя из здания вокзала, долго петлял по огромной привокзальной площади, то убыстряя, то замедляя шаги, часто оглядывался вокруг. Подойдя к автобусной остановке, Альберт Яковлевич пропустил три полупустых автобуса. Затем быстро прыгнул в четвертый, когда тот уже дал сигнал отправления. Но, проехав несколько кварталов, выскочил из автобуса и пересел в извозчичьи сани. С извозчиком расплатился перед Конной площадью, затем принялся колесить по ближним кварталам. Лишь после этого медленно направился к фабричному клубу.

Кажется, круг теперь замыкался!

— Перемудрил, перемудрил Альберт Яковлевич, — насмешливо сказал Михаилу Еремеевичу оперативник Николай Котельников, передавая Заводскому наблюдение за управляющим.

Около клуба француз перешел через темную улицу, наверно, лишний раз не хотел никому здесь попадаться на глаза. Постоял немного на другой стороне. А когда в освещенную парадную дверь входила многолюдная, шумная компания, смешался с ней и в толчее поднялся на верхний этаж. В зале он оказался уже в маскарадной маске.

Михаил Еремеевич вошел в клуб вслед за той веселой компанией и Альбертом Яковлевичем. Минут через пять следом как тень пробрался и Паша из Тюмени. На него была возложена обязанность следить за всеми условными сигналами Михаила Еремеевича и, если потребуется, позвать милицейский патруль, который дежурил неподалеку…

Михаил Еремеевич видел, как управляющий проник за занавес. А потом… Потом Григорий Ефимович, ознакомившись с удостоверением оперативника и получив строгий наказ молчать, пропустил его через гримерную комнату за кулисы. Мое присутствие под сценой было неожиданностью и для француза, и для Михаила Еремеевича. В общем, кончилась, как известно, ночная история благополучно: Альберт Яковлевич успел нанести мне лишь один удар. А тут еще на помощь Михаилу Еремеевичу, услышав тревожный милицейский свисток, подоспел Паша из Тюмени вместе с патрулем. Слежка за управляющим была продумана основательно.

Но все это я узнал после. В больнице же сначала объяснил моему спасителю, как сам попал за кулисы.

— Гоша, — выслушав мой рассказ, спросил с надеждой Михаил Еремеевич, — мне известно, что ты знаком с иностранцем-управляющим давно. Может, скажешь, что он искал в клубе под сценой. Мы все обследовали и ничего не могли найти.

Я лишь отрицательно покрутил головой. Что искал Альберт Яковлевич? Мне и самому это было интересно.

— За покушение на жизнь гражданина Советских Социалистических Республик, — суровым тоном отчеканил Вадим, — управляющий концессией Северного завода привлекается к уголовной ответственности. От иностранного посольства в Москве уже поступили запросы, мы удовлетворили любопытство… Жаль, большего пока, Гоша, не знаем, но есть что-то и еще.

— Но и без этого «еще», — добавил Михаил Еремеевич, — управляющий понесет наказание. Выяснится и остальное.

— Товарищи дорогие, — вмешался в нашу беседу Семен Павлович, взглянув на карманные часы, — ваше время истекло… Уговор забыли?

— Товарищ доктор! — Вадим повернулся к Зислину-старшему. — Большущая просьбища. Разрешите мне приподнять Гошу: пусть в окошко глянет. Друзья там… Я им обещал.

— Эти друзья, начиная с моего собственного сына, — нахмурился Семен Павлович, — нам давно, товарищ Почуткин, надоели, покоя не дают.

— Товарищ доктор! — Вадим умоляюще сложил на груди руки. — Не откажите!

— Только три минуты! — сдался Семен Павлович.

Вадим быстро придвинул кровать к окну, ловко спеленал меня одеялом, и я, не успев даже опомниться, очутился на подоконнике. Внизу, на заснеженной аллее больничного садика, стояли Юрий Михеевич, Глеб, Борис, Герта, Петя Петрин, Эля Филиппова, Лида Русина, Валька Васильчиков с газетной сумкой и… Галина Михайловна в белых фетровых ботах. Они радостно замахали перчатками, варежками, а Глеб не побоялся сорвать с головы ушанку. Валька что-то кричал, но я через двойные рамы ничего не мог разобрать.

— Дней через шесть я к тебе буду посетителей пускать, — пообещал Семен Павлович, когда Вадим ставил кровать на прежнее место, — потерпи немного.

— А почему ребята и Галина Михайловна не на уроках? — удивленно спросил я.

— Ты разве забыл, Гоша, что в школах каникулы, — ответил Вадим.

— Как каникулы? — продолжал удивляться я. — Рано еще каникулам.

— Нет, дружище, не рано, — пояснил Семен Павлович. — Ты просто долго пролежал без сознания.

— Долго?

— Долго… Но это теперь в прошлом. Ты, дружище, не волнуйся… А вам, товарищи, — Семен Павлович посмотрел на Вадима и Михаила Еремеевича, — пора в путь. Вы у нас сверх нормы задержались!

После свидания с милиционерами я целый день думал о клубе, об Альберте Яковлевиче, о комсомольском рождестве. Выходило, что меня спас Михаил Еремеевич Заводской. Не окажись его в тот вечер за кулисами, управляющий концессией, наверно бы, расправился со мной. Но что, что так упорно искал Альберт Яковлевич в клубе? Ведь этого пока не разгадали даже сами работники милиции, хотя давно наблюдали за иностранцем. Наш клуб и концессия! Что может быть общего между ними?

Семен Павлович сдержал свое слово. Через неделю в моей палате не было отбоя от посетителей. А однажды в дверях раздался знакомый хрипловатый голос:

— Ну-ка, ну-ка, где он?

И я очутился в мощных объятиях Игната Дмитриевича.

— Глянь, Тереха, на доброго молодца, — повернулся старик к брату, присаживаясь на мою кровать. Тереха почему-то войти в палату стеснялся, выглядывал из коридора. — Такие только на Урале и родятся!

Доставая из брезентовой сумки гостинцы, шаньги и пироги, Игнат Дмитриевич тряхнул головой и весело произнес:

— Завтра, Гоша, уполномоченный Центрального госбанка, он в Северный уже приехал, принимает завод на баланс Уральского отделения госбанка… С мастеровыми ребятами, сказывают, полностью рассчитаются, всю положенную зарплату до копейки выплатят…

Тереха, как мне показалось, хотел что-то добавить, но старший брат, сердито глянув на него, дескать, не мешай, продолжал:

— Иные времена ныне: всяких альберток нам не надо!.. Ой, потеха была, слушай, когда этот Альбертка в Москву собрался…

Оказывается, перед отъездом на совещание Альберт Яковлевич, встретив на улице Игната Дмитриевича, учтиво поклонился удивленному старику и, вежливо улыбаясь, спросил:

— Скажите, господин Петров, то, что повествовал о вас перед началом спектакля «Красные дьяволята» морщинистый господин, быль или выдумка?

Игнат Дмитриевич обиделся и грубо отрезал управляющему:

— Я, побей меня бог, никому не разрешу про собственную личность враки распускать!

— Дурак Альбертка, — ухмылялся сейчас в бороду Игнат Дмитриевич, — все расспрашивал, что да как… Побей меня бог, дурак…

— Дурак-то не Альбертка, а ты! — вдруг закричал Тереха и, стуча своим протезом, оказался рядом с кроватью. — Он тебя нарочно пытал, удостоверивался в точности…

— Чего-чего? — оторопев от непривычного тона младшего брата, запетушился Игнат Дмитриевич. — Как ты смеешь?

— Альбертку где поймали? — продолжал кричать Тереха. — Около того места, про которое ты сам же и распинался. Думаешь, чего управляющий искал? Тайник Семена Потаповича Санникова!

Вечером начальник милиции Павел Миронович, Михаил Еремеевич Заводской и Вадим Почуткин вместе с Игнатом Дмитриевичем и Терехой спустились под сцену фабричного клуба. Их сопровождали Матвеев, Юрий Михеевич, Григорий Ефимович и Леня.

— Проверим вашу версию, — сказал Павел Миронович Игнату Дмитриевичу, когда все остановились в левом углу. — Проверим. Но вы, товарищ Петров, точно помните, что именно на этом месте были с Санниковым? Времени ведь немало улетело.

— Помню, побей меня бог, как вчера! — заявил старик. — Тогда, представляете, сразу не помнил, а сейчас помню. Хитро тут у кошкина сына смастерено было. Но ничего-ничего! А ну-ка, сюда посветите. — И Игнат Дмитриевич быстро указал на едва заметный, поблекший крестик, нарисованный углем на стенке.

— Где, Тереха, инструмент? — повернулся он к брату. — Тряхнем стариной, покажем, на что еще способен слесарь Петров.

Тереха молча подал Игнату Дмитриевичу сумку, которую взяли на фабрике у Николая Михайловича, и через двадцать минут тайник был вскрыт.

О том, что там нашли, писали потом во всех газетах, а в городе о находках разговоров хватило на целый месяц. В тайнике, под сценой, Санников кроме различных документов и фотографий хранил золото: и в монетах, и в слитках…

— Немедленно вызвать представителей Госбанка, — распорядился Павел Миронович, — без них нам не разобраться. Товарищ Почуткин, выполняйте приказание.

— Есть выполнять приказание! — четко ответил Вадим и полез наверх через мою суфлерскую будку.

— Любил Семен Потапыч тайники, шибко любил, — проговорил Игнат Дмитриевич, укладывая в сумку инструмент. — И вот чего он в них, оказывается, прятал: богатство свое.

— Сюжет для приключенческой драмы, — вставил фразу Юрий Михеевич. — На фотографиях, наверно, и действующие лица запечатлены?

— Проверим, — сказал Павел Миронович и вынул из тайника самую большую фотографию.

И когда на ту фотографию разом взглянули Игнат Дмитриевич и Григорий Ефимович, то оба, не сговариваясь, крикнули:

— Семейство Семена Потапыча!

Фотография пошла по рукам. Все с интересом изучали семью бывшего заводчика; к Терехе фотография почему-то попала в последнюю очередь. Он долго вглядывался в лица на пожелтевшей бумаге и вдруг, изумленно задвигав выцветшими бровями, произнес шепотом:

— Альбертка!

— Какой Альбертка? Ты, Тереха, сдурел! — Игнат Дмитриевич вырвал у него фотографию.

— Нет, глянь!

— Ты, Тереха, обмишурился! — покровительственно рассмеялся Игнат Дмитриевич. — Это же Катенька Санникова. Понимаешь, Катенька Санникова. Ой-ой! Подождите… Рожа-то Альберткина! А я, старый дурак, башку ломал, на кого он, кошкин сын, похож!..

Только после окончания следствия мы узнали, почему управляющий концессией был похож на Екатерину Санникову. Узнали и остальные подробности, связанные с ним. Поэтому, забегая вперед, я коротко изложу то, что услышал от Павла Мироновича…

Старшая дочь Семена Потаповича, вышедшая замуж за французского фабриканта, жила в Марселе. Ну, а путь до этого города от Урала, как известно, очень долог. Да и драпал туда Семен Потапович со своим семейством в 1917 году через Владивосток и Америку. Ясно, что заявились они во Францию без единого гроша в кармане. Впопыхах владелец уральских заводов даже не успел забрать из заветного тайника золото. Не о нем, видимо, думал! Под окнами особняка раздавались выстрелы, и беглецам — дело проходило в бурные дни Октября — дорога была каждая минута.

На чужбине сам-то старик Санников скоро умер. Но перед кончиной успел пробормотать что-то невнятное о золоте, о тайнике, о сцене. Вот тут-то у его родных и загорелись глаза! И на поиски запрятанных сокровищ в наш край отправился младший сын Семена Потаповича Мардарий Семенович. А чем кончилось его путешествие, нам было уже известно со слов Григория Ефимовича.

Во Франции бывшие уральские богачи влачили жалкое существование. Да тут еще и финансовые дела мужа Екатерины Санниковой пошатнулись. И сын их, Альберт, хорошо знавший с детства благодаря матери и русский язык, и русские манеры, решил отправиться в Советский Союз. От своих родственников-эмигрантов он столько слышал о сокровищах деда, что решил их обязательно разыскать.

Альберт имел диплом инженера, поэтому ему нетрудно было предложить услуги акционерному обществу, имевшему на Урале концессии. Но обществу требовался не просто инженер и управляющий, владевший русским языком. Акционеры ведь не собирались честно выполнять условия договора, заключенного с Советским правительством. Альберт понял требование хозяев, раздумывать долго не стал и подписал условия контракта, как явные, так и тайные.

В последних числах января меня выписали из больницы.

— Больше, Гоша, не чуди и в великих сыщиков не играй, — строго сказал на прощание Семен Павлович, — а то, чего доброго, опять к нам, дружище, угодишь. На первый раз, учти, ты счастливо отделался…

В тот же день я помчался в школу, хотя знал, что успею лишь к самому последнему уроку.

В классе ребята чуть не задушили меня в объятиях. Все кричали «ура!» и подбрасывали свои сумки и ранцы. Дежурный педагог Руфина Алексеевна хотела было за шум и гам дать нашей группе нагоняй, но, увидев в полном здравии Георгия Сизых, расцвела в улыбке.

— Ну, дорогой и любимый Сизых! — послышался голос Галины Михайловны (как появилась в классе наш групповод, мы не заметили). — Хорошо то, что хорошо кончается. Правда? Погеройствовал, отличился, пора и за парту садиться. Отстал ты от группы, но мы коллективом догнать тебе поможем…

Несколько дней назад в больнице меня навестил сам начальник городской милиции Павел Миронович. И говорил он примерно то же самое, что сейчас групповод.

— Значит, Гоша, собственными силами ловим преступников? — спрашивал Павел Миронович. — О славе думаем? Похвально, что ты не трус, а старших все равно предупредить надо было… Ну не прячь глаз, не прячь! Скажи спасибо, что в нашем городе конные кареты скорой помощи заменены теперь автомобилями. Семен Павлович сказал, что пять минут опоздания стоили бы тебе жизни…

Вечером Студия революционного спектакля репетировала сцены из «Робина Гуда» и Юрий Михеевич торжественно положил передо мной текст пьесы.

— Изучай, Георгий! — произнес он, закуривая свою любимую папиросу «Сафо». — Скоро премьера, ты снова будешь суфлером… незаменимым.

Старый актер добродушно улыбнулся и поправил небрежно повязанный под мягким воротничком голубой бант.

Однажды в больнице, когда Юрий Михеевич пришел ко мне, я, пользуясь своей привилегией больного, рискнул спросить нашего режиссера, почему он так любит голубой цвет.

— Цвет сей, Георгий, обожала в далекие-далекие годы одна великая актриса, — ответил чуть слышно Юрий Михеевич, — чайка русской сцены. Вот и я в память о ней тоже полюбил все голубое, все светлое…

После репетиции «Робина Гуда» я, Глеб, Борис, Герта и Валька решили побродить немножко по ночному городу. Вальку Юрий Михеевич официально зачислил художником-декоратором в Студию революционного спектакля и не мог нахвалиться его работами. Осенью Валька собирался ехать на учебу в Москву, на подготовительные курсы, которые открывались при художественном училище…

Мы, перебрасываясь словами, шли по Покровскому проспекту.

Было светло от яркого снега. Стоял двадцатипятиградусный мороз, и дул обжигающий ветер. На мостовой горели костры; пламя освещало обветренные лица рабочих, рывших траншеи для водопроводных труб. Навстречу нам попался обоз с кирпичом. За Уктусской улицей темнели леса новостроек… Свернув к ближайшему костру, мы, сняв варежки, стали греть озябшие руки. В этот момент около нас через ров ловко перепрыгнули два высоких человека. Одного из них, Леню, я узнал, конечно, сразу. А второй, широкоплечий, ростом еще выше нашего вожатого, в круглой черной меховой шапочке, в длинной шубе с шалевым воротником и с внушительной тростью, был мне незнаком.

— Черт знает что делается! — восхищенно пророкотал незнакомец и махнул тростью. — Не город, а настоящая строительная площадка.

Леня, очевидно, нас не заметил. Он и его спутник, продолжая оживленно разговаривать, двинулись вниз по Покровскому проспекту в сторону гостиницы «Эрмитаж».

— Узнали? — загадочно спросил Глеб.

— Леню-то? — ухмыльнулся Валька.

— Маяковского! — огорошил нас всех Глеб. — Сегодня ведь в Деловом клубе был творческий вечер Владимира Владимировича Маяковского!.. Газеты, что ли, не читаете?