Ребята с улицы Никольской

XX

Когда мы с Глебом прибежали в школу, почти все ученики нашей группы уже собрались. На классной доске знакомым крупным почерком Герты было написано:

— Приветик! — помахал нам рукой Петя Петрин. — А я, грешник, думал, что вы к заутрене лыжи навострили.

— Шути, да знай меру, — погрозил ему пальцем Глеб.

Прозвенел звонок. Ученики без обычного шума рассаживались по своим местам.

«Кого нет сегодня?» — думал с тревогой каждый из нас.

В класс с географической картой, стуча каблучками, вошла Галина Михайловна и следом за ней сразу влетел запыхавшийся Денисов. Мы чуть не закричали «ура» сыну галантерейщика. Правда, еще шесть мест были пустыми. И главное, на одном из этих мест всегда сидела Лида Русина, активная участница постановок Студии революционного спектакля. Неужели она осталась дома в честь религиозного праздника? Вот позор всей группе. Даже Денисов постеснялся подвести соучеников. А Лида? Те пять, что не пришли, — понятно! Они из бывшего окружения Левки Гринева. Но дочь фабричного сторожа!

— Где Русина? — обводя стальным взглядом класс, нетерпеливо спросила Галина Михайловна. — Дежурный!

В тот день дежурила Герта, Она молча поднялась со своего места.

— Я тебя спрашиваю, дорогая и любимая Плавинская, — продолжала групповод. — Где Русина?

— Наверное, больна, — тихо проговорила Герта.

— После уроков, пожалуйста, побывай у нее дома, — распорядилась Галина Михайловна, — и выясни… Еще отсутствуют Распашкина, Кошкина, Римских, Балуев, Казарин… Не верится, что все заболели…

Кто-то робко приоткрыл дверь и прошептал:

— Можно?

— Да, да! — повысила голос Галина Михайловна. — Можно!

На пороге, прижимая к груди сумку, позабыв смести с валенок снег, стояла Лида Русина в пальто, в сером платке.

— Галина Михайловна! Галина Михайловна! — сквозь слезы произнесла она. — Меня, меня дома не пускали в школу, но я… Но я убежала…

Тут мы не выдержали и дружно гаркнули восторженное «ура!».

— Достаточно, достаточно, — заулыбалась Галина Михайловна. — Вы, чего доброго, подобным криком школу перепугаете. Иди, Лида, в раздевалку, разденься, а мы пока повторим материал прошлой темы. Филиппова, что было задано?

В перемену в класс зашел Александр Егорович. Оказывается, ему по телефону звонил отец Кошкиной и сказал, что дочь больна и к ней вызван врач.

— Значит, на одного прогульщика у нас меньше! — радостно подпрыгнул Петя Петрин.

— Нечего радоваться! — охладил Глеб Петю. — Четверо-то празднуют…

На улицах города не чувствовалось той торжественности и приподнятости, которая была в дни Октября. Правда, многие витрины частных магазинов были и теперь ярко освещены и разукрашены, а из форточки квартиры нашего домовладельца неслись пьяные песни и смех.

Вадим, с которым я встречался днем после школы, сказал мне, что нынешней ночью оба эскадрона конной милиции в полном составе выезжают на патрулирование. Под наблюдение приказано взять все загородные поселки и деревни.

— Дел милиции хватает, — пояснил Вадим. — Вот опять праздник!.. Хоть он и религиозный, однако… Не все пока такие сознательные, как на нашей фабрике. Фабрика-то, глянь, полным ходом работает…

Фабрика не только работала полным ходом, но и собиралась, как я уже говорил, справлять свое рождество, комсомольское. И на то празднование был приглашен и я.

— Хоть ты, Георгий, и не совершеннолетний, — сказал Юрий Михеевич, — но без тебя суфлерское дело у нас хромает. Придешь и на генеральную репетицию, и на сам праздник. Матери передай, чтоб не волновалась, — под моим надзором будешь.

— Мама в ночную смену работает, — быстро ответил я, чувствуя, как сердце мое запрыгало от радости. Еще бы! Ведь только один я из всех младших студийцев был удостоен этой чести. Мне завидовали и Глеб, и Герта, и Борис!

Комсомольское рождество задумали как бал-маскарад, с танцами, с призами и с антирелигиозной концертной программой, которую подготовила бригада «Синей блузы». За лучшие оригинальные костюмы полагались призы. Пока эти призы не будут присуждены, всем костюмированным запрещалось снимать маски…

Григорию Ефимовичу Матвеев приказал:

— Замки ваши спрячьте подальше, гостей смешить не стоит.

Григорий Ефимович был этим недоволен, но перечить не стал. Дело в том, что сторожу казалось, будто кто-то ночами бродит по клубу, и он на собственные деньги купил недавно огромные замки, а на ночь навешивал их на все двери. Зная характер Юрия Михеевича, Григорий Ефимович подарил ему запасные ключи. Тот было рассердился на нововведение, но, получив ключи, заулыбался, поблагодарил сторожа.

— Нет предела людским чудачествам, — добродушно посмеиваясь, говорил он. — Григорий Ефимович — человек хороший, пусть чудачит… Да я и сам, знаете, после проделок негодяя Бугримова опасаюсь почему-то за сохранность нашего имущества. Лишние замки не помешают…

Над иллюминированным входом в клуб висел плакат:

«Нам не нужно поповских праздников!»

А на двери — картина с четверостишием:

Все остановились и хохотали, глядя на Валькино произведение. Валька нарисовал таких сердитых святых, что художники из журнала «Смехач» могли бы позавидовать. А в раздевалке на большом листе был нарисован поп с огромным мешком. И было написано:

В общем, Валька постарался и оформил клуб на славу! Антирелигиозные плакаты, картины, лозунги пестрели в коридорах, в комнатах, в зале. Даже на занавес он умудрился прикрепить блестящие буквы, которые читались так:

Но сам художник куда-то скрылся. Я обошел весь клуб, заглянул за кулисы, где гримировались участники концерта, спросил у Юрия Михеевича, у Лени, побывал внизу под сценой — Валька провалился словно сквозь землю.

«Ну где он, где?» — думал я.

Неожиданно за плечо меня тронул статный красноармеец. Он был в старой форме: в длинной гимнастерке с «разговорами», с тремя нашитыми на груди красными клапанами. На левом рукаве у него алела звезда.

— Не опознаешь? — прошептал красноармеец, чуть-чуть приподнимая черную полумаску.

«Валька!» — собрался было я крикнуть, но вовремя спохватился.

— Выходит, здорово нарядился, — радостно усмехнулся Валька.

— Где ты костюм достал? — поинтересовался я, оглядывая с ног до головы ладную фигуру друга. Военная форма ему шла.

Гимнастерку и брюки-галифе Вальке сшил наш знакомый портной. А Валька нарисовал портному наряд шамана. По нему портной, не желая отставать от молодежи, сделал себе костюм для маскарада. И я сразу вспомнил шамана, который ходил по первому этажу и ударял в небольшой бубен. Оказывается, это был портной! Вот ни за что бы не подумал! Да попробуй и всех других узнать сейчас под масками! Вон на диване сидят «черт» и «монахиня». Сумей отгадай, кто они. А около ниши стоят «водяной» и «русалка»; мимо нас проходит «буржуй» в паре с «крестьянкой». Правда, в маскарадных костюмах и в масках были не все, но «ряженых», как говорили на нашей улице, пришло больше.

Прозвенел первый звонок, приглашая публику в зал, а меня в суфлерскую будку. На сцене все уже подготовились к концерту, нарядились и загримировались.

Я полез на свое рабочее место. Раздался третий, последний, звонок, в зале погас свет. И мог ли я предполагать, устраиваясь в суфлерской будке, что осталось совсем немного времени до того часа, когда со мной случится беда!

Минут через пять послышался голос секретаря фабричной комсомольской ячейки. Он выступил с небольшим докладом «Что такое рождество». Говорил секретарь с шутками-прибаутками, и в зале не умолкал смех. А когда на сцене в сарафанах и цветных платочках появились хористки — девчата и грянули частушки, веселья стало еще больше. Запевалой в молодежном хоре была Римма Хапугина. Ну и досталось же от нее в этот вечер всяким служителям культа!

заводила Римма.

подхватывали за Риммой подружки.

Эх, хороша была Римма! Красивое лицо разрумянилось, из-под платочка задорно выбивалась прядь черных волос. Я даже попытался сравнить ее с Гертой. Но сравнение, конечно, оказалось в пользу внучки Евгения Анатольевича.

Юрий Михеевич стоял за кулисами и с блаженной улыбкой, полузакрыв глаза, слушал Римму. Видимо, запевала нравилась не только мне, но и старому актеру. Когда хор на высоких нотах эффектно закончил веселые частушки, довольный Юрий Михеевич выскочил на сцену, крепко пожал всем девушкам руки, а Римму расцеловал в обе щеки.

…Когда я выбрался из суфлерской будки и, отряхивая с коленок пыль, заглянул в гримуборную, сияющий Юрий Михеевич принимал поздравления от присутствующих.

— Без режиссера мы бы ничего не сотворили, — убежденно говорил Леня.

— Стараюсь по мере сил, — скромно поклонился руководитель Студии революционного спектакля и повернулся ко мне: — А ты, Георгий, отправляйся домой, твоя благородная миссия окончена…

Как мне не хотелось уходить! Но слово старого актера было для студийцев железным законом, и я, простившись с товарищами, печально побрел в раздевалку.

В коридоре меня обогнал сутуловатый человек в широченном халате, на котором пестрели наклеенные почтовые марки и дореволюционные кредитные билеты. И маска, закрывавшая лицо ряженого, тоже была сделана из марок. Но, как ни искусно был сделан костюм, я сразу узнал, кто это.

Никольская улица хорошо знала молодого техника Черметова, страстного коллекционера. Чего только он не коллекционировал: марки, старинные деньги, винные и пивные бутылки с оригинальными этикетками, различные газеты и журналы, консервные банки с яркими наклейками и даже самовары. Баню на своем огороде техник приспособил под хранилище собранных сокровищ, а мы, мальчишки, таскали ему туда все, что ни находили, и Черметов с радостью принимал наши скромные дары.

— Добрый вечер, Тихон Петрович, — сказал, я технику безразличным тоном.

Но коллекционер испуганно замахал руками, дескать, молчи, не выдавай, и помчался дальше, оглядываясь в мою сторону. В конце коридора он наскочил на какого-то человека, замаскированного купцом, и у того с лица слетела маска.

Правда, «купец» ее моментально подхватил и надел, но я успел узнать управляющего концессией Альберта Яковлевича.

Присев в раздевалке на скамейку, я задумался. Что нужно французу на комсомольском рождестве? Непонятно. Кроме того, Альберт Яковлевич уезжал недавно в Москву. Значит, вернулся… и развлекается в клубе под маской. Но, может, я ошибся и в костюме купца другой человек?

Нет, нет, это — Альберт Яковлевич! Может, стоит подняться наверх, в зал, и рассказать о незваном госте Матвееву, Лене и Юрию Михеевичу? Пусть они задержат «купца» и выяснят, что его здесь интересует. Только управляющий концессией, прикрывшись иностранным паспортом, опять что-нибудь соврет, как соврал осенью начальнику милиции Павлу Мироновичу.

И я решил, нарушив приказ Юрия Михеевича, остаться и разведать все лично. Ведь сам же наш руководитель говорил, что за «охламоном управляющим», если мы увидим его около клуба, надо следить. А тут не около, а прямо в клубе!

Глеб изображает Мишку-Следопыта лишь на сцене, а я превращусь в следопыта на самом деле. Пусть попробует француз от меня скрыться!

Сейчас должны начаться танцы.

«Ясно, — продолжал рассуждать я, — публика соберется в зале. Стулья и скамейки оттуда уже повытаскивали. Юрий Михеевич — страстный любитель танцев. Значит, будет все время там… А я проникну на сцену, найду в занавесе дырочку и прослежу за французом…»

Через гримерную я пробрался к занавесу, пальто и шапку спрятал в суфлерской будке.

У самой сцены сидел чубатый Ромка-гармонист и перебирал свою трехрядку. Рядом с ним, ежеминутно поправляя голубой бант, стоял Юрий Михеевич. Альберта Яковлевича я обнаружил в правом углу зала, где проходила антирелигиозная книжная лотерея. Найти его можно было сразу по купеческой борчатке.

«Жарко, наверно, управляющему, — посмеивался я про себя. — Не мог полегче маскарадный наряд изобрести?»

— Приготовимся, Рома, — распорядился Юрий Михеевич.

Ромка-гармонист кивнул головой. Старый актер захлопал в ладоши:

— Товарищи! Открываем танцевальную программу! — И, подойдя к Римме Хапугиной, галантно поклонившись, объявил громко: — Товарищи кавалеры, приглашайте товарищей дам! Рома, прошу польку «Бабочку».

— Есть «Бабочка»! — кивнул гармонист и растянул бордовые мехи трехрядки.

Из своего укрытия я с восторгом наблюдал за танцующим залом. И вдруг с испугом вспомнил, что из-за всех этих плясок забыл про Альберта Яковлевича.

К счастью, управляющий концессией никуда не скрылся, а стоял неподалеку от сцены.

— Ух! — облегченно вздохнул я, вытирая со лба пот, и вдруг заметил, что француз, продолжая аплодировать, начал осторожно продвигаться в мою сторону. Неожиданно легко он вскочил на просцениум и быстро юркнул за занавес. Никто не обратил внимания на странную выходку «купца».

«Мама!» — чуть не заорал я, но сдержался.

Электричество на сцене не горело, и из зала через черный занавес свет не проникал, поэтому француз меня не видел. Не видел теперь его и я: он прятался где-то с левой стороны, а я стоял с правой. Что мне делать, я не знал.

Где-то совсем рядом, в темноте, послышалось осторожное покашливание. У меня замерло сердце: ведь и я могу закашлять или чихнуть… Управляющий концессией поймет, что он здесь не один и как ни в чем не бывало вернется в зал.

Стараясь не делать лишних движений, я тихонько спустился в суфлерскую будку, где уже лежало мое пальто. Мне было непонятно, почему Альберту Яковлевичу понадобилось проникать на сцену из зала: ведь сюда можно было пробраться через гримерную комнату и кулисы. Но, как я узнал потом, Григорий Ефимович повесил там замок.

«Ладно, — размышлял я, устраиваясь в своей будке, — мама все равно на работе, посижу здесь хоть до утра… но управляющего разоблачу…»

А в зале — как можно было понять по доносившимся голосам — началось вручение призов за лучшие маскарадные костюмы.

— Маски долой! — раздался командирский бас Лени. — Долой!

— Да, да! — поддержал его Юрий Михеевич. — Раз награды определены, никакой таинственности больше не существует. Ну! Раз, два, три…

Целый час еще в клубе танцевали, пели, веселились. Но постепенно шум стал стихать. Вот о чем-то поспорили Матвеев, Юрий Михеевич и Григорий Ефимович, потом щелкнул выключатель, затем дверной замок…

Признаюсь, в первый момент мне стало жутковато: тьма кромешная, рядом прячется преступник и больше ни единой живой души. Я еле сдерживался, чтобы не стучать зубами.

У меня стали затекать руки и ноги, но я боялся пошевелиться, как бы не выдать себя неловким движением. В суфлерскую будку можно было попасть двумя способами: сверху, спустившись в отверстие, — через него-то я и залез сегодня; и снизу, из-под сцены. Второй способ я обычно использовал во время спектаклей. И сейчас я подумывал, не скрыться ли мне тем путем в гримерную комнату, забаррикадировать в ней дверь и дождаться утра.

Наклоняя голову и выставляя вперед руки, чтобы не налететь на какой-нибудь выступ, я начал осторожно пробираться под сценой, как вдруг впереди меня неожиданно вспыхнул тускловатый огонек.

Я отшатнулся. Да и было от чего! В левом углу виднелась широкая спина Альберта Яковлевича. Подняв правую руку с карманным электрическим фонариком, он, как мне показалось, собирался исследовать каменную стенку. И тут я не выдержал и… громко чихнул.

Управляющий мгновенно повернулся, направил резкий свет прямо в мою сторону и, видимо узнав меня, злобно выругался на непонятном языке. А все остальное произошло в течение какой-то одной секунды: я почувствовал в голове страшную боль и потерял сознание…