Реконкиста

Глава 3. Римма Коршунова. Личная жизнь героини

Тринадцать лет назад, придя в ракшасский отдел Кей-Кей, Римма Коршунова решила, что поселится в квартире, где когда-то жил Тимур. Пусть квартира находится в Кольцевом Городе Москвы, а нового сотрудника распределили в африканский сектор, — это ничего не меняет. Для того и построена ТЛП-сеть, чтобы вся Земля была доступна, как один большой дом. А скоро вся Солнечная система станет такой. Уже стала бы, если бы тестурианцы поделились технологией, а не «закукливались» у себя на планете, оборвав связь с внешним миром. Арахноидов Тестурии в этом винить нельзя, генетическая память превратила их в параноиков после того, как галактические паразиты едва не сожрали всю их цивилизацию. В детстве Римма подобно подругам верила, что со страхом и взаимным недоверием можно покончить, породнив всех между собой. Наивные фантазии! Для этого требуется совсем иное: найти общего врага и уничтожить его. С осознания этой жестокой реальности началась для Коршуновой новая цель жизни. Получившая чуть позже, с подсказки Асель Кодрянской, название: «Реконкиста».

Квартира в Кольцевом Городе несколько лет пустовала, и когда Римма вошла в неё первый раз, на миг показалось, что брат только вчера покинул её, отправившись в свою последнюю командировку — на Медею. Как-то так получилось, что прежде она не бывала здесь: Тимур либо прилетал за ней в интернат и они отправлялись путешествовать по всему земному шару. Либо встречались в старом родительском доме на берегу Северского Донца, посреди вишнёвого сада. Тот дом был по-настоящему родным для них обоих. Наверное, поэтому московская квартира выглядела по-спартански пустой. В просторной комнате всего и мебели, что эмпатическая кровать — она же диван, — стол, два стула, гардеробный шкаф. Личных вещей минимум, даже спортивные награды Тимур хранил в родном доме, а не здесь. Всё уместилось в одну пластиковую коробку, которую Римма, подумав, отвезла туда же.

Оставила в квартире она лишь альбом с рисунками, — не знала, что Тимур рисовал! Сначала хотела сжечь, уничтожить. Сохранила. На первой странице был не очень умело, но старательно выведен портрет Утренней Росы. Лицо медеанки оставалось узнаваемым, но это было нечеловеческое лицо. Его будто собрали из пластинок смальты, тщательно подбирая их цвет и форму. Или — ещё более неприятная, но верная ассоциация — из отдельных существ. Усиливало вторую ассоциацию то, что лицо обрамляли не волосы. На границе его живые смальты превращались в тонких извивающихся змей.

На других листах альбома Тимур пытался воспроизвести сложный орнамент с одежды медеанки. Рисунки были похожи, но при этом отличались формой завитков, длиной линий. Кажется, даже ощущениями, возникающими, когда их рассматриваешь пристально: от гипнотической привлекательности до явственного предупреждения об опасности. Римма бесчисленное число раз видела этот орнамент на кожаной куртке и штанах своей интернатской смысловицы, но сказать, какой вариант самый верный, не могла. Долгие годы думала, что брат так же, как она, пытался по памяти воспроизвести увиденное и не мог. Пока не показала альбом Асель Кодрянской. Та определила сразу — все варианты верные! «Она изменялась. Они могут изменяться… Не внешне, внутренне».

Обстановку в квартире Коршунова не меняла, та её полностью устраивала, да и личных вещей у неё было не больше, чем у Тимура. Именно здесь, у дверей собственной квартиры, Римма и встретила вновь члена Совета Земной Федерации Генриха Клейна. Добрый доктор сидел на корточках, подпирая дверь спиной, у ног — большая коробка с тортом. Увидев выходящую из лифта хозяйку квартиры, тут же вскочил, шагнул навстречу, едва не наступив на коробку. Спохватившись, поднял её. Вид у доброго доктора был слегка обескураженный, но решительный.

— Добрый вечер, Римма! — произнёс он.

Была скорее ночь, чем вечер, — глава Карантинного Комитета задержалась на службе. Случалось такое довольно часто. Почти всегда, когда она вообще приходила ночевать домой.

— Добрый, — ответила Коршунова, удивлённая столь поздним и неожиданным визитом. — Давно ждёте?

Клейн помялся, уточнил:

— А который сейчас час?

Римма взглянула на табло запястника, ответила:

— Без двадцати минут полночь.

— Значит, два часа сорок минут.

— Ого. Наверное, случилось что-то чрезвычайное, если член Совета Федерации потратил столько времени на ожидание вместо того, чтобы связаться со мной по комму и договориться о встрече.

— Это должен был быть сюрприз… — пробормотал Клейн. — Прошлый раз мы расстались столь скоропалительно, я не поблагодарил как следует за спасение.

— О, не стоит благодарности! Если бы я не оказалась рядом, через двадцать минут вас спасли бы чрезвычайщики. Полчаса, в крайнем случае.

— Полчаса в ледяной воде, среди волн я бы не протянул. Клиническая смерть гарантирована. Да, меня бы реанимировали. Но мозг мог быть непоправимо повреждён!

«Мой гениальный мозг», — мысленно добавила за него Коршунова. Улыбнулась кончиками губ невольно. А добрый доктор продолжал:

— Я долго думал, что вам подарить, изучал ваши предпочтения. И с ужасом понял, что у главы Карантинного Комитета нет хобби. Театр, искусство, путешествия, спорт, наука, техника — вы вообще ничем не интересуетесь кроме работы!

Римма вздохнула с притворным сожалением, развела руками, мол «такая я неправильная, не угодишь на меня!» Но Клейн рассказывал дальше:

— Но всё же два подарка я придумал! Первый: я подал на рассмотрение Совета ходатайство о кооптировании в него главы Карантинного Комитета. Голосование состоится завтра. Уверен в положительном результате.

Новость была настолько неожиданная и ошеломляющая, что Римма рот открыла невольно. Засмеялась нервно, качнула головой.

— Не будет такого! Сумматор скажет своё веское слово, и все проголосуют против.

Клейн насупился.

— У Верховного Сумматора нет формальных оснований для отказа. Учитывая, что ваш предшественник входил в состав Совета.

— Са-ах получил место в Совете не за должность, а за личные заслуги перед Землёй. Я таковых не имею пока, разве что перед Ракшасом. Там военным министром и вице-премьером я побывала. Не моё!

— Тем не менее, думаю, проблем с голосованием не возникнет. Но на всякий случай я приготовил второй подарок.

— Да? Он такой же неожиданный и… неоднозначный как первый?

— Э-э-э… Вот, держите! — Клейн протянул коробку. — Это очень вкусный десерт, называется «Зальцбургский нокерльн». Его делают в моём родном городе по старинному рецепту, можно сказать вручную. Вы любите сладкое, я знаю, специально уточнил у вашей мамы!

«Уточнил у мамы»?! Коршунова едва снова рот не открыла. Как загипнотизированная взяла коробку, шагнула к двери, приложила палец к папиллярному сканеру. Лишь когда звякнула защёлка, и дверь отворилась, спохватилась.

— Спасибо! Заходите, друг Генрих! Сладенькое я, и правда, люблю, поэтому торт мы съедим немедленно! С чаем, да? Или лучше вино?

Римма принялась лихорадочно соображать, где добыть хорошее вино — в такое время и абсолютно в его сортах не разбираясь. Запаса спиртного в квартире не было, в отличие от чая. Однако Клейн прекратил её мучения:

— Нет-нет, алкоголь я не употребляю. Лучше пусть будет кофе… э-э-э, то есть чай? Разумеется чай!

Римма облегчённо выдохнула.

— Замечательно! Видите, в этом наши пристрастия совпадают, я тоже равнодушна к алкоголю, даже самому лучшему. Хотя в компании подруг приходится притворяться, — улыбнулась снисходительно.

Высококлассным специалистом по завариванию чая Коршунова себя не считала, качество компенсировала крепостью и количеством. Две чайные чашки остались от Тимура, — тяжёлые, из настоящей керамики, объёмом в пол-литра каждая. Было немного смешно видеть такую чашку в руках маленького щуплого доктора Клейна.

«Никакой он не маленький!» — возмутилась собственной мыслью Римма. — «Он среднего роста, от силы на два-три сантиметра ниже Тимура. Просто у Тима было нормостеническое телосложение, а у Генриха — астеническое, оттого он и кажется мельче, чем есть. Это ты вымахала дылдой, привыкла на всех смотреть сверху вниз!» Впрочем, если быть честной с собой, сверху вниз она смотрела далеко не на всех, и рост тут не при чём. Такого взгляда удостаивались представители мужского пола, возжелавшие стать для Риммы Коршуновой «близкими друзьями» — в интерпретации Скен-эннаэ. Добрый доктор наверняка к таким не относился и презрительно-снисходительного взгляда сверху-вниз не заслуживал.

Зато нокерльн был великолепен без всяких скидок. Это оказался вовсе не бисквитный или шоколадный торт, как Коршунова ожидала. Скорее он походил на пирог с тремя подрумяненными, посыпанными сахарной пудрой островерхими горками, даже на вид мягкий и воздушный. Коробка оказалась мини-термосом, благодаря этому десерт оставался тёплым, будто его только-только вынули из духовки. У Риммы слюнки потекли от этакого соблазна, захотелось немедленно проверить, соответствует ли вкус обещаниям. Добрый доктор, которому было поручено разрезать нокерльн на порции пока заваривается чай, оказался, мягко говоря, «не на высоте». Ходил вокруг, примериваясь то так, то эдак, пока Римма не отобрала нож и с хирургической точностью не выполнила операцию.

Зальцбургский нокерльн не обманул ожидания. Внутри он состоял из нежного суфле с подложкой из смородинового варенья. Сладость и кислинка приятно играли на языке, подводя к гастрономическому оргазму…

Испытать этот оргазм Коршунова не успела. Клейн внезапно объявил:

— А вот второй подарок!

Вскочил из-за стола, тут же опустился на одно колено, сунул зачем-то руку в карман камзола.

— Разве второй подарок — не пирог? — удивилась Римма.

— Конечно нет! Нокерльн — это… это прелюдия! А подарок — вот!

Клейн вынул из кармана алую бархатную коробочку, раскрыл. Внутри лежало золотое колечко с крошечным бриллиантом. Спросить, что это означает, Коршунова не успела, добрый доктор сам объяснил:

— Римма, как говорили в старину, я прошу вашу… твою? Нет, ваши — руку и сердце. То есть, прошу стать моей женой. Любимой.

Теперь Коршунову ошеломили по-настоящему. Если вспоминать идиомы древних, то её словно обухом по голове тюкнули. Выпучила глаза, рот раззявила. Не успела бы проглотить нокерльн — точно бы поперхнулось. И ни одной умной мысли в голове. Поэтому ляпнула неумную:

— А нелюбимой нельзя?

— Никак нельзя. Потому что я люблю вас… тебя! С первого взгляда, да. Другой любви не существует, это я как психолог утверждаю.

Больше всего Римме хотелось уверить себя, что это неуместная шутка, глупый розыгрыш. Оно и походило на шутку и розыгрыш, а не на признание в любви. Но всепланетно известный врач, член Совета Федерации такие шутки и розыгрыши устраивать не стал бы. Значит, это всерьёз?

Преклонивший колено мужчина с обручальным кольцом на левой ладони и поллитровой чашкой чая в правой со стороны выглядел неподражаемо смешно… но Римма смотрела не со стороны, она оказалась участником действа. И как выйти из уготованной ей роли, не обидев «режиссёра», не знала. А обижать доброго доктора не хотелось.

— И что я должна ответить? — спросила она наконец. — «Да» или «нет»? Ответ «я подумаю» принимается?

Клейн наморщил лоб, соображая. Признался:

— Не знаю. Думай, сколько потребуется. Но я должен дождаться конкретного ответа.

Коршунова хмыкнула. Постепенно ситуация из неправдоподобно-фантастической превращалась в забавную, хоть и несколько пикантную. Она сделала очередной глоток чая, отковырнула ложечкой суфле с вареньем, отправила в рот. Нокерльн стал ещё вкуснее.

— Друг Генрих, пей чай, а то остынет, — посоветовала. Как-то незаметно они перешли на «ты» в общении. Не удивительно! Обстоятельства никак не располагали к продолжению официоза.

Клейн послушно отпил чай.

— А пирог? — Римма с притворной суровостью сдвинула брови. — Я сама не осилю весь… наверное. Обидно будет, если остынет.

Доктор кивнул, соглашаясь.

— Холодный нокерльн — не нокерльн. Его нужно есть, пока он свежий, только из духовки. Он и так долго томился в термосе.

— Вот именно! Ешь!

Клейн поворочался, беспомощно глядя на стол. Дотянуться до тарелочки с десертом он никак не мог. Для этого требовалось встать с колен и поставить кружку. Однако старинный ритуал, который он сейчас разыгрывал, подобной вольности не допускал. Коршунова вздохнула, — придётся помочь! Разумеется, отвечать, как дура, «да» или «нет» она не собиралась. Вместо этого взяла тарелку с десертом, ложку и присела перед доктором.

— Открывай рот! — скомандовала. Когда доктор подчинился, отправила туда кусочек нокерльна.

С первой ложкой вышло удачно. И со второй. Но в третий раз Римма, едва сдерживавшая рвущийся наружу смех, поспешила. Доктор не успел проглотить, открыть рот, и суфле с вареньем попало ему не на губы даже, а на нос. Взгляд доктора сделался обиженным. Это добило. Не в силах дальше сдерживаться, Римма прыснула. Поспешно отставила тарелку, чтобы не уронить, и залилась смехом.

А отсмеявшись, вытерев с глаз слёзы, увидела происходящее совсем по-иному. Мужчина на добрых пятнадцать лет старше её, член Совета Федерации, безусловный авторитет в своей области для миллиардов землян, стоит перед ней на коленях умора уморой и не стесняется выглядеть смешным. Да ведь он специально разыграл этот спектакль, чтобы она повеселилась от души, сбросила напряжение рабочего дня, расслабилась. «Он же милый!» — поняла вдруг Римма.

Наклонилась, осторожно слизнула с кончика носа варенье. ««Сладенький»», —прошептала. И решившись, припала губами к губам, принялась расстёгивать его камзол. Доктор замычал, то ли протестуя, то ли пытаясь что-то спросить, но разговаривать, когда твой рот запечатан поцелуем, непросто.

Расстегнуть камзол и рубашку под ним было несложно, но, чтобы снять их с доктора, Римме пришлось отобрать у него чашку и бархатную коробочку.

— Это означает «да» или… — начал было он, но Коршунова оборвала:

— Я думаю!

Для Коршуновой, одним хуком валившей наземь взрослого ракшаса, приподнять щуплого Клейна и пронести пять шагов до дивана, чрезмерных усилий не потребовало. Эмпатический подлиза мигом угадал желание хозяйки, распрямился, растянулся во всю длину и ширину, вырастил мягкие и одновременно тугие подушки. Когда Римма плюхнулась рядом с мужчиной, стягивая с него и себя остатки одежды, тот промямлил в который раз:

— Это означает «да»?

— Я думаю! — рявкнула Коршунова, притягивая его к себе. Во всём последующем добрый доктор не мямлил.

Спустя два часа они лежали обнявшись, утомлённые настолько, что принять душ сил не было.

— Никогда не думала, что предложение мне сделают таким… м-м-м… старинным способом, — призналась Коршунова. — Ты бы ещё у моих родителей разрешение спросил!

— Я спросил. Сегодня… то есть вчера днём.

— Что?! — Римма приподнялась на локте, нависнув над доктором. — И что они ответили?

— Что ты взрослая, самостоятельная, умная девушка. «Надеюсь, умная», — это твой отец добавил. Что если ты решила стать моей женой, то они только рады. Совет нам, да любовь.

— «Я решила»?! Да вчера днём я слыхом не слыхивала ни о какой женитьбе! А если бы я отказала?

— Но ты же не отказала. — Клейн покосился на безымянный палец правой руки Риммы, где поблёскивало бриллиантиком колечко. Оно как-то незаметно переместилось туда из бархатной коробочки во время их долгого соития, когда они перемещались с кровати на пол, оттуда на стул, на стол — прости, так и не доеденный нокерльн!

Коршунова захотела разозлиться на такую вопиющую дерзость. Увы, настоящей злости не получалось. Опустилась на подушку, пробурчала:

— Ты наглый, самоуверенный тип, друг Генрих.

— Да, — не стал спорить добрый доктор. — Если бы я не был наглым и самоуверенным, сто тысяч человек покончили бы жизнь самоубийством.

С этим и подавно глупо было спорить. Римма поёрзала на подушке, устраиваясь так, чтобы голова доброго доктора легла ей на плечо. Шепнула:

— Спи. Набирайся сил, тебе в Совете голосовать за меня. Надеюсь, в политике ты разбираешься так же хорошо, как в соблазнении женщин.

Семейная жизнь двух членов Совета Земной Федерации, трудоголиков вдобавок, — та ещё умора. Они не съехались, даже не обсуждали такой вариант. Генрих забегал на квартиру в Кольцевом Городе, — иногда на пару часов, иногда до утра, — предварительно позвонив и уточнив время визита. Хоть опасности просидеть под дверью больше не было: папиллярный замок настроили и на его пальцы. Но чаще Римма захаживала в Зальцбург, во многом потому, что каждый раз её поджидал вкуснейший аутентичный десерт: нокерльн, штрудель, захер. Утром можно было выйти с чашечкой кофе на балкон, полюбоваться белыми альпийскими вершинами, розоватой в лучах восходящего солнца крепостью, громадами Ноннбергского аббатства, проследить за первыми пешеходами на Кайпроменаде. Потом вернуться в комнату, растормошить Генриха, ещё разок, пусть по укороченной программе, повторить вечернюю «терапию». А после бежать к ТЛП-кабине и дальше — в центральный офис Кей-Кей на Воробьёвых горах.

У обоих супругов работа занимала всё свободное время, и сферы их деятельности не пересекались: Генрих Клейн отвечал за психическое здоровье людей, задачей Риммы Коршуновой было контролировать поведение инопланетных гостей Земли. Общего хобби у них тоже не было. Разве что секс — если половые отношения можно назвать хобби. Добрый доктор оказался куда сильнее физически, чем выглядел: не напрягаясь поднимал крупную мускулистую партнёршу на руки. Как и она его. Это было забавно: постоянно меняться ролями в интимных играх.

Впрочем, экспериментировали они лишь на первых свиданиях. Римма быстро убедилась: основное в сексе не перемена поз, а ощущения. Они были великолепны. Богатым сексуальным опытом Коршунова похвастаться не могла, но, несомненно, любовником Генрих оказался не менее гениальным, чем психологом и психиатром. Он умел исполнять любые фантазии, любые желания. Иногда Римме казалось, что желание исполняется, едва возникнув у неё в голове. «Чему ты удивляешься? Он же психолог, он читает твои мысли!» — в шутку объясняла она себе. Понимала прекрасно: чтение мыслей недоступно даже гениальному психологу.

Разумеется, не физиология соединила их в супружескую пару. Общение, возможность говорить на любую тему, было куда важнее. С Генрихом Коршунова могла обсудить всё, что её волнует. Во-первых, он психолог, а психологу принято доверять тайны не очень красивые, а то и откровенно постыдные. Психолог — он как самая близкая подруга. Но с Генрихом Римма могла обсудить и темы, запретные в разговорах с подругами и мамой: те, что в подшефном ей ведомстве шли под грифом «Для служебного пользования». Он член Совета Земной Федерации, а если разработка Кей-Кей настолько важна, чтобы о ней говорить, то рано или поздно она попадёт в Совет.

Они обсуждали не только вопросы Карантинного Комитета — любые, попадавшие на рассмотрение Совета. Проводили по ним свой собственный «семейный совет», чтобы найти консенсус и выступить затем «единым фронтом». Ради такого общения они брали выходной — три-четыре раза за месяц, чаще не получалось. В этот день они не отправлялись в путешествие, не посвящали его знакомству с новинками планетарного искусства и культуры. Зачастую вообще не покидали квартирку на верхнем этаже старого дома в Зальцбурге. Большую часть дня они говорили. Обсуждали проблемы, делились идеями и сомнениями, спорили, доказывали, приводили аргументы и контраргументы, искали компромиссы. Находить компромиссы, лёжа обнявшись в постели, — занятие приятное и весьма продуктивное.

Лишь в одном вопросе компромисса не получалось. Коршунова считала всех без исключения подражателей паразитам, увлёкшихся «игрой в индейцев», не жертвами, а преступниками. Они сами выбрали сторону, предали родивших и воспитавших их людей, предали человечество! В конце концов, на их руках кровь десятков тысяч невинных жертв. И если после такого они оказались приговорены к смерти, — это справедливый итог. Тратить ресурсы на их спасение, реабилитацию, означает не уважать память погибших в Большом Блэкауте. Аргумент, что человеческий мозг не способен противостоять ментальной обработке медеанцев, Римма решительно отвергала. У неё был железный контраргумент — Тимур. Кто общался с паразитами ближе, чем он? И при том не позволил себя обработать.

— Случай Тимура Коршунова нельзя считать типичным, — в который раз возражал доктор Клейн. — Он выполнял оперативное задание, он с самого начала относился к медеанцам, их философии и обрядам критически.

— Любой уважающий себя и общество человек должен критически относиться к инсинуациям, порочащим это общество! Вот ты общался с этими «медеанцами»?

— Да, я участвовал в их Обряде Узнавания. Одного раза хватило, — неприятное ощущение, что кто-то копается в твоих мозгах, а ты не можешь этому противиться. Единственное, что остаётся — немедленно удрать и впредь держаться подальше. Не поддаться соблазну, что тебе откроется некая сокровенная тайна.

— Вот видишь!..

— С другой стороны, — продолжил доктор, проигнорировав восклицание любимой, — возможно, именно благодаря тому опыту я сумел создать свою методику? Я ведь сам до конца не понимаю, почему у меня получается, откуда я знаю, какие слова говорить пациенту. Когда-то я убедил человечество в своей правоте, мне доверили излечение этих бедолаг, — Генрих мягко закрыл ладонью рот приподнявшейся на локте и готовой возмутиться Коршуновой. — Но после стольких лет и стольких излечений, я всё больше сомневаюсь — действительно ли я их вылечил? Сработает ли моя методика, когда сородичи медеанцев нападут на нас вновь?

Римма убрала ладонь любимого с губ. Спросила, хмурясь:

— Думаешь, паразиты попытаются ещё раз?

— Мы знаем, что у этих существ коллективный разум. Но почему-то сравниваем их с пчелиным ульем, муравейником, прайдом цефеянских волколаков в крайнем случае. А это не так, это чрезвычайно мощный интеллект. Потерпев поражение на Земле, он не может не понять: существование цивилизации, поднявшейся до создания интеллектуальных небиологических существ, для него смертельно опасно. Если он ещё не пришёл к такому выводу, то очень скоро придёт. — Помедлив, спросил: — Думаешь, я не прав?

Коршунова хищно улыбнулась, легла, повернулась на спину. Произнесла, глядя в потолок:

— Однозначно прав. Жаль, не все члены Совета думают так же. Нанести превентивный удар, уничтожить паразитов до последнего, — единственный способ победить в этой войне.

— Тут главное не напороть горячки, — поспешил уточнить Клейн. — События Большого Блэкаута показали, насколько эти существа могут быть опасными и непредсказуемыми.

— Горячку никто не порет. Наоборот, тянут резину. — Помедлив, Коршунова повернулась на бок, пристально посмотрела на любимого: — Вот послушай.

План операции «Реконкиста» существовал лишь в трёх экземплярах: два были распечатаны на бумаге, помещены в картонные папки, а исходные файлы уничтожены, третий хранится в эйдетическом разделе памяти Асель Кодрянской. Папки лежали в сейфах Верховного Сумматора и главы Карантинного Комитета. Римма столько раз просматривала и правила свой вариант, что знала его наизусть, хоть эйдетической памятью не обладала.

Пересказ получился долгим, но Клейн слушал внимательно, ни разу не остановил, не уточнил. Закончив, Римма спросила:

— Что ты думаешь по поводу всего этого?

— Думаю, — доктор кивнул. — Я думаю, как будет лучше: сходить в ресторан, покушать свиных рёбрышек, или заказать доставку чего-нибудь вкусненького? Голодный — жуть. Мы ведь не завтракали по-настоящему, а время обеда давно.

Коршунова резко села, уставилась на него, но Генрих мягко взял её за руку, предотвращая поток возмущения, готовый вырваться из любимой.

— Шучу я, шучу. Если серьёзно, то я, конечно, не специалист в военной стратегии и тактике, но план мне кажется вполне логичным и разумным. Отправка экспедиционного корпуса сэлов на Медею, создание военного форпоста, обнаружение и уничтожение тамошнего роя, поиск в древних храмах информации о планете, откуда пришло заражение — почему бы нет? Вы давно это придумали?

— Начали работу над планом пять лет назад, — Коршунова могла бы объяснить: «Когда меня перевели в оперативный отдел Кей-Кей, и я ближе познакомилась с командиром спецподразделения сэлов Асель Кодрянской». Но ведь Генрих не требовал уточнений? Поэтому Римма ограничилась констатацией факта. — Полгода назад я подала его на рассмотрение Верховному Сумматору через тогдашнего моего начальника ригелианина Са-аха.

— И?

— И всё. Проект «положили под сукно», как я понимаю. Сумматор не говорит «нет», но не говорит и «да». Вообще увиливает от разговора со мной, общается через помощников. Надеется, что я сама откажусь? Не на такую напал! В конце концов, он не «Император всея Земли»! Я собираюсь выносить вопрос на коллегию Совета Федерации! Ты же меня поддержишь?

— Я-то поддержу, но… тема весьма щекотливая. Ты ведь понимаешь, это первое в галактической истории Земли вооружённое вторжение на чужую планету, полномасштабная война с иной разумной расой…

— Они не «разумная раса», они — паразиты!

— Одно не исключает другое. Подозреваю, большинство членов Совета сошлются на недостаток компетентности, не позволяющий взять на себя ответственность за решение. Предложат собрать Этический Совет. А так как тема секретная… Сама понимаешь, насколько это затянется. Вот если бы операцию поддержал Верховный Сумматор, то и Совет не стал бы противиться.

— «Верховный комбинатор» операцию никогда не поддержит.

— Но почему? Добейся встречи и поговори с глазу на глаз. Пусть выскажет свои аргументы, тогда мы примем контрмеры. Касаемо плана операции, то вот что мне пришло в голову: может оказаться полезным захватить несколько особей живьём. Возможно, лишившись связи с коллективным разумом, они утратят психическое превосходство над людьми, и мы вынудим их сообщить местоположение первоначального логова. Особенно, если захватить кого-то из Старейшин. Так сказать, план «Б», если не получится найти информацию в Холодных Пещерах.

Коршунова помедлила, потом тряхнула волосами.

— Генрих, ты умничка!

Упала на грудь доброму доктору, впилась губами в губы. Затем, прервав на несколько секунд поцелуй, объявила:

— Не хочу никуда идти! Пусть подадут обед прямо в постель!