Рыжий рыцарь

Глава девятая. Хижина-возле-Ельника

Покосившаяся хижина, на крыше которой свили гнездо вороны, стояла посреди поляны, со всех сторон окруженной высокими темно-зелеными елями. Вокруг пахло смолой. Тут же, у самой хижины, расположился немыслимо уродливый идол с семью головами. Смотреть на это чудовище без содрогания было невозможно. Одна голова — с жидкой, но длинной бородой, как у людоеда, другая с загнутым клювом, точно у грифона, третья — от гарпии, четвертая — от тролля. Дерево, из которого был сделан идол, с годами потемнело, что придавало многоголовому монстру еще более жуткий вид.

Людоеды увлеченно занимались разведением костра. На опушке перед домом они сложили две большие охапки хвороста, вертел и глубокий чугунный котел. Затем Айсбайн принес факел и развел огонь, а Сихмон повесил над ним котел.

— Теперь убирайтесь, — строго сказала мамаша и замахала руками, прогоняя сыновей прочь.

Людоеды взвалили на плечи свои дубины и удалились в хижину.

— Наконец-то, — сказала мамаша, оставшись одна, — свершилось! И эта честь выпала мне, мамаше Кожыпоге. Я сделаю кихкилах! Скоро-скоро все людоеды Дремучего леса учуют запах кихкилаха и сойдутся сюда на великую трапезу. И тогда я стану Чревоугодницей.

Она развернула толстую книгу с потрепанными страницами и принялась лихорадочно листать ее.

— Эй, — крикнула она, — живо принесите сюда воды, лука, тертую змеиную чешую и мою большую ложку.

Судя по шуму, который донесся из хижины, Айсбайн и Сихмон бросились исполнять приказания мамаши с невероятной расторопностью. Минуту спустя оттуда послышался страшный грохот.

— Что у вас опять? — гаркнула Кожыпога.

— Это все Сихмон, — раздался голос Айсбайна, — из-за него мы упали.

— Это все Айсбайн, — стал ябедничать Сихмон, — из-за него мы столкнулись лбами.

— Живо за работу, бездельники! Мать моя, дай мне аппетиту и прожорливости! — сказала она, обернувшись к идолу.

— Что будем делать? — тихо спросил И-гуа.

Стоя рядом с Тристаном в зарослях на краю поляны, конь тяжело и громко дышал. Тристан даже боялся, как бы его дыхание не выдало их людоедам.

— Я проберусь в хижину при первой же возможности, — сказал Тристан. — Потом мне надо будет быстро найти их и освободить, но я не понимаю, где их прячут.

— И как ты хочешь туда пробраться?

— Не знаю.

— А может, просто выскочить из кустов и атаковать их?

— Нет, — покачал головой Тристан. — Мы уже сталкивались с ними, я получил удар дубиной, а ты… сам знаешь. К тому же я бросил доспехи. В открытом бою нам их не одолеть.

Тем временем Айсбайн приволок бадью воды и наполнил котел, а Сихмон принес несколько холщовых мешков и сложил их возле костра.

— Вон пошли! — поблагодарила Кожыпога своих сыновей, и те понуро удалились в хижину.

Затем мамаша взяла щепотку какой-то темно-серой крупы из мешка и насыпала ее в воду. Вслед за крупой последовали лук, помидоры, пучок травки и какая-то жидкость из флакончика, который она достала из-под фартука. Потом она опустила в котел ложку и стала аккуратно помешивать свое варево. Три оборота налево, три направо, три налево, три направо. При этом она негромко напевала скрипучим, точно старая дверь, голосом:

Тара-тара-тара-ра,

Варим в супе Фэ-Мушра,

Ложка у меня в руках,

Поспевает кихкилах!

Поляна наполнялась терпким запахом, который распространялся все дальше и дальше с паром, что шел от котла. Мамаша пела то громче, то тише. И даже слегка приплясывала вокруг костра. Тристан почувствовал легкую сонливость, голова закружилась, а глаза стали слипаться.

— Не спи. — И-гуа ткнул Тристана носом в спину, и тот мигом пришел в себя. — Не пора ли нам?

— Спасибо, мать моя, — бормотала Кожыпога, склонившись над котлом. — Эта трапеза предназначена будет тебе, Нагга.

— Вот оно что, — догадался Тристан, — этот идол о семи головах — Нагга, мать всех чудовищ.

И-гуа промолчал, но по его виду было ясно, что он не слишком рад все это слышать. Запах все усиливался, и по сладости он не уступал голосу Харибды, когда та разговаривала со своим сыном.

— Вот что, И-гуа, — сказал Тристан, — ты стой тут и жди, но как только мы выберемся из хижины, сразу скачи к нам, а потом мчись во весь опор. Я попробую проникнуть внутрь.

Момент был самый подходящий. Мамаша так увлеклась приготовлением кихкилаха, что, вполне вероятно, не заметила бы и целую армию рыцарей. Тристан аккуратно раздвинул ветви елей, стараясь при этом производить как можно меньше шума, и выбрался на поляну. Мамаша не заметила его, она продолжала мешать похлебку, напевая свою песенку. Дурманящий аромат тут был в сто раз сильнее, чем в укрытии, а от котла поднимался розоватый пар. Теперь главное — не нарваться на Айсбайна и Сихмона, а в темной хижине он уж как-нибудь сумеет избежать встречи с ними.

Он крался тихо, как мышь. Мамаша Кожыпога все ниже склонялась над котлом и сосредоточенно водила над ним ноздрями. Затем она начала шептать что-то на неведомом Тристану языке. Похлебка стала темно-зеленой и очень густой, будто старое болото, и начала пузыриться. Лопаясь, пузыри громко квакали, как старые жабы.

Он был уже у самого идола, когда на другой стороне поляны затряслись ветки. Послышалось чье-то напряженное пыхтение, будто медведь застрял в пчелином дупле. Тристан не стал испытывать судьбу и вернулся в укрытие. Из-за елки появился еще один людоед, очень старый и дряхлый. Он был совершенно лыс, а его жиденькую седую бороду украшали большущие колтуны. Голый лоб покрывали бородавки, щеки напоминали сушеные поганки.

— Добрый вечер, матушка Кожыпога, — прокряхтел людоед и остановился, облокотившись на сучковатую дубину. — Пришел узнать, не тронулись ли вы, случайно, желудком.

— Отнюдь, дядюшка Анушпар, — не отрываясь от котла, ответила мамаша, — я совершенно нормальна.

Старый Анушпар подошел ближе.

— Надеюсь, — сказал он, — вы не шутите, матушка Кожыпога, ибо скоро запах услышат все людоеды Дремучего леса, и если вы позвали их напрасно, как тогда, то гнев Нагги, матери нашей, будет страшен.

— Тогда я была молода и еще не отпраздновала свою сотую полную луну, — сказала мамаша Кожыпога, — вот и перепутала обычную Ка-Видру с Фэ-Мушра.

— А вы уверены, что и в этот раз имеете дело не с Ка-Видрой?

Мамаша Кожыпога улыбнулась, и Тристан увидел жуткие зубы, каждый из которых был размером с грецкий орех.

— Нет, — глаза Кожыпоги светили безумным блеском, — ошибки быть не может. Это Фэ-Мушра. Такой запах ни с чем невозможно перепутать. Изысканно сладкий, пряный, слегка дурманящий. Мы никогда не чуяли этого запаха, но легко узнаём его.

Старый Анушпар опустился на землю у костра и втянул ноздрями аромат, шедший от похлебки.

— Наверное, вы все-таки правы, — прохрипел старый людоед. — Фэ-Мушра в наших краях! Просто невероятно! Что же, выходит, я не зря послал своего внучка за поганками, пауками да червяками. Знатная будет приправа к вашему угощению.

— Эй, лоботрясы, — крикнула мамаша, — готовьте первого рыцаря.

— У вас и рыцари есть?! — воскликнул Анушпар. — Поразительно!

— Желаете аперитив? — учтиво спросила мамаша. — Могу предложить мухоморовую настойку.

— Благодарю покорно! У меня аллергия на тараканов.

Кожыпога вернулась к котлу, что же касается Анушпара, то он закрыл глаза и медленно раскачивался взад-вперед, сидя на земле перед костром. Тристан решил, что теперь самое время предпринять еще одну попытку. Он вновь раздвинул еловые ветки и высунул голову. Но не успел сделать и шага, как деревья на другом конце поляны вновь зашевелились и оттуда вышли еще два людоеда. Они сильно сутулились и еле волочили ноги.

— Мы спали в нашей хижине, — сказал один из них сиплым голосом, — и тут услышали аромат. Неужели вы, кума Кожыпога, поймали Фэ-Мушра? Но как, во имя семиглавой Нагги, Фэ-Мушра занесло в наши края?

— Не знаю, кум Кендюх, как Фэ-Мушра сюда занесло, — покачала головой мамаша, — но я готовлю кихкилах.

— Славный будет пир, кума, очень славный! — Второй людоед оказался женщиной.

— Да, кума Калжа, — кивнула Кожыпога.

— Мы послали нашего сына подальше в лес, — сказала Калжа, — чтобы он набрал воды из козьего копытца.

— На пиру! — вскричал старый Анушпар, мгновенно выйдя из полудремы. — Как можно? Мамаша Кожыпога готовит кихкилах, и за такой трапезой подобает пить вино из волчьих ягод! — Анушпар аж затрясся от возмущения.

— Верно, — сказала Калжа, — но у моего мужа сильная изжога. Стоит ему поесть горяченького, как тут же начинает болеть живот. Вот и приходится добавлять в вино целебную козью водицу.

— Не лучше ли подождать, пока еда остынет! — не унимался Анушпар. — Или вам обязательно портить добрую трапезу?

— Разумеется, лучше, — сказал Кендюх. — Но можно ли есть кихкилах холодным? Мне кажется, это будет неуважением к нашим славным традициям.

Тристан вынужден был снова вернуться в укрытие. Теперь на поляне находились четверо людоедов, не считая Айсбайна и Сихмона, которые вскоре выволокли из дома двух упирающихся рыцарей.

— Мама, — объявили они хором, — они мешают нам их чистить.

— Так свяжите их покрепче, — рассердилась Кожыпога.

Один рыцарь был маленький и толстый, другой — долговязый и худой. Тристан узнал Типуна и Вертопраха Бонвиванов, тех самых, что так не хотели участвовать в Турнире.

Братья отчаянно брыкались, но людоеды быстро сломили их сопротивление. И вот, связанные по рукам и ногам, Типун и Вертопрах уже лежали у костра.

К хижине пришли еще трое людоедов. Эти были ровесниками Сихмона и Айсбайна. Тристан запомнил, что одного из них звали Лок-Лак и он, судя, по всему, приходился внуком старому Анушпару. С собой этот юный людоед притащил целый мешок всевозможной дряни. Тут были отвратительные поганки, дохлые пауки с мерзкими мохнатыми ножками, дождевые черви, а также черные тараканы и сушеные ящерицы.

— Ай, умница внучек! — Анушпар потрепал молодого людоеда по голове своей дряблой рукой. — Всегда придумает что-нибудь этакое. Однажды ты станешь Чревоугодником.

— Но только после меня, — не переставая помешивать похлебку, сказала Кожыпога. — Эй, дети мои, вы будете, наконец, чистить рыцарей?

Тристан зажмурился, представляя себе жуткую картину. Бедные Бонвиваны, им предстоит мучительная смерть, а он ничем не может им помочь. Сихмон и Айсбайн уже тянули к братьям свои жуткие руки… К счастью, чистка ограничилась тем, что людоеды содрали со связанных рыцарей доспехи.

— Пускай сперва как следует прокоптятся, — сказала Кожыпога, не отрываясь от стряпни.

— Как же повезло вам, — с типично стариковской интонацией сказал Анушпар, — отведать кихкилах. Я в ваши годы о таком кушанье мог только мечтать.

Сихмон и Айсбайн накрыли на стол. Теперь там стояло девять тарелок, бутылка волчьего вина, какой-то чудовищный темно-серый салат и двадцать семь вилок, по три возле каждой тарелки.

— А будем ли мы петь? — спросила Калжа и мечтательно возвела глаза к небу. — Хорошее застолье должно сопровождаться душевной песней.

— Конечно, будем, — обрадовался Анушпар. — Как насчет песни про путеводный аромат?

— Да это же моя любимая!

Людоеды запели скрипучими, некрасивыми голосами, так что пение их больше напоминало вой ветра в водосточной трубе:

Сладкий путеводный аромат,

Брюхо наполняется урча-ни-ем.

Людоеды все домой спешат,

Нет на свете запаха прият-не-е.

Дома уже завтрак меня ждет,

Низкокалорийный мамин за-автрак.

На обед — жаркое и компот,

Как я обожаю его за-апах!

И ужин,

Вкусней его нет!

Проглочу я его одним ма-ахом!

Пирую,

Забыв про обед,

И, конечно, не помню про за-автрак!

Начинало смеркаться. Солнце медленно клонилось к западу, и над Хижиной-возле-Ельника сгущались сумерки. Тристан все еще не знал, что ему делать, а людоеды тем временем продолжали прибывать. Их собралось на поляне уже больше дюжины. Они сели в круг у костра и втягивали ноздрями шедший от котла запах.

— А теперь, — торжественно сказала мамаша Кожыпога, — тащите сюда Фэ-Мушра и этого, второго.

Сихмон и Айсбайн удалились, а остальные людоеды начали шептаться. Лица у них были точь-в-точь такими же, как у придворных перед появлением короля.

Сихмон и Айсбайн вернулись, ведя напуганных до полусмерти Виреля и Мисту.

Людоеды замерли. Кожыпога торжественно подняла свою ложку над котелком и посмотрела на гостей. Казалось, она с замиранием сердца ждет их вердикта.

Анушпар вытянул вперед шею и повел ноздрями. Людоеды в полном молчании обступили его. Старик еще раз принюхался и объявил очень громким и важным голосом:

— Ноздрям своим не верю! Это действительно Фэ-Мушра!

Людоеды захлопали в ладоши, осыпая мамашу Кожыпогу всевозможными комплиментами. Такие комплименты в рыцарских кругах могли бы принять за самые настоящие оскорбления, но лицо Кожыпоги буквально светилось от счастья.

— И если вы сумеете приготовить кихкилах — Утробную Амброзию наших предков, — заключил Анушпар, — мы все провозгласим вас Чревоугодницей.

— Первая Чревоугодница за много тысяч лет! — торжественно протянул Кендюх.

— Мы так и будем на это смотреть? — спросил И-гуа. — А как же наш план?

Тристан развел руками. Плана у него так и не появилось. Пробираться в хижину теперь было незачем. Его друзья сидели в самом центре поляны, окруженные дюжиной голодных людоедов. Айсбайн и еще двое молодых людоедов точили о камень внушительного вида тесаки с широкими и острыми лезвиями.

— Значит, — сказал И-гуа, — мы будем действовать силой?

— Попробуй. — Тристан опустился на корточки. — Ни один рыцарь в мире не одолеет двенадцать людоедов за раз, что уж говорить обо мне. У меня нет такой силы…

Он запнулся, и лицо его вдруг просияло.

— Сила! — воскликнул он. — И-гуа, друг мой, нужна дорожная сумка!

Тристан быстрым движением отстегнул сумку от седла и запустил руку внутрь. Порывшись недолго, он извлек наружу Живокарту и три свитка.

— Так, — бормотал он, — золотая ленточка — это свиток Путеводного Света, зеленая ленточка — свиток Искателя, красная — свиток Великой Мощи.

Этот свиток был его главной надеждой. Сила, которую он мог дать ему, очень пригодилась бы в схватке с драконом. Но никаким иным способом ему людоедов не одолеть. Значит, в поединке с драконом придется рассчитывать только на себя.

Тристан развязал узелок, и красная ленточка соскользнула на землю, оставив в воздухе тоненькую дорожку красной пыльцы. В самом центре свитка сверкающими ярко-красными буквами было выведено два слова. Тристан не знал, что они означают, и не имел времени разбираться. Поэтому он просто набрал в легкие побольше воздуха и прочитал:

— Даэр Тэлосаль!

Слова исчезли со свитка, будто кто-то стер их невидимым ластиком. Ярко-красный свет потух, но лишь на мгновение. В следующую секунду прямо из пергамента на Тристана вылетел настоящий вихрь, который окутал его красной пыльцой. Она закружилась вокруг него, как стая светлячков. Так продолжалось несколько секунд, а затем вихрь подхватил облако пыльцы и унес прочь от ельника. Раз — и облако исчезло, издав едва слышный хлопок. Тристан не успел даже удивиться. Не прошло и мгновения, как он почувствовал, что его мышцы наполняются силой. По всему телу пробежала боль, но боль эта была приятной. Ему даже хотелось чувствовать ее подольше. Внутри словно бил какой-то живительный фонтан. Руки окрепли, так что ими можно было бы переломить дерево. Тристан дотронулся пальцем до руки. Она стала точно стальной.

Айсбайн и Сихмон уже подтащили братьев Бонвиванов к котлу, чтобы швырнуть их туда, а внук старика Анушпара держал наготове Виреля, который должен был последовать за ними.

Тристан подскочил к Айсбайну и опрокинул его могучим ударом кулака. Людоед кубарем покатился через всю поляну и ударился головой о стенку хижины. Сихмон застыл в замешательстве, и Тристан воспользовался этим, чтобы отвесить такой же удар и ему. Остальные людоеды с неистовым воплем ринулись на него. Но Тристан был им не по зубам.

Тристан действовал просто и наверняка, он орудовал кулаками, раздавая людоедам короткие, но сильные оплеухи. Правда, двоих он все же столкнул лбами, но сделал это просто для разнообразия. Битва кончилась быстро. Одиннадцать людоедов лежали на земле и громко стонали, ни один из них не был в состоянии встать. Куда делся двенадцатый, Тристан не знал, очевидно, он просто убежал, понимая, что дело добром не кончится. Тристан поспешно собрал дубины и сломал их одну за другой о колено, после чего освободил Виреля и Мисту, а вместе с ними и братьев Бонвиванов.

— Слава богу, Тристан, — бормотала, заливаясь слезами, Миста.

Она обвила его шею руками и, уткнувшись ему в плечо, горько зарыдала.

— Я уже думала, что они сделают из меня этот кихкилах, — рыдала она. — Я же говорила, рыжие девочки — их любимая еда.

Тристан аккуратно перенес ее к ельнику и оставил с И-гуа. Конь нагнулся к девочке и ласково лизнул ее в щеку. Вирель тоже был напуган до смерти. От ужаса он потерял дар речи и мог только бормотать что-то бессвязное о людоедской песне, которая, судя по всему, ужасно ему не понравилась.

— Спасибо, — прошептал он.

— Не за что, — ответил Тристан, помогая другу подняться.

Настала очередь Бонвиванов.

— Да не потеряет твердости твой крепкий кулак, о доблестный рыцарь, — сказал долговязый Вертопрах, протягивая Тристану руку.

— В этом затруднительном положении, — продолжил Типун, — мы оказались по вине моего брата, который неожиданно остановился в тот момент, когда мы проводили стратегический маневр по отдалению от противника.

— Вовсе не так все было! — Вертопрах гордо поднял голову. — Я просто решил прибегнуть к маскировке, а вы, мой возлюбленный брат, должны были продолжать отдаляться от противника, чтобы добраться до безопасного места и привести подмогу.

— Я и пытался привести ее, — настаивал Типун. — Разве вы, возлюбленный брат, не слышали, как я во все горло звал на помощь?

— Но никто не пришел, — упорствовал Вертопрах, — а ты, растяпа, еще и потерял мамин подарок.

— Это было раньше.

— Нет, тогда.

— Нет, раньше!

— Нет, тогда!

— Хватит, — остановил их Тристан. — Сейчас не время для споров, пора убираться отсюда.

Он чувствовал, что действие чар ослабевает. Его руки теряли силу с каждой секундой.

— Думаю, тебе пригодится твоя тетрадь! — Тристан вернул Вирелю его пропажу.

Вирель не ответил, он оторопело смотрел за спину своему другу. Тристан обернулся — и вовремя. За его спиной стояла мамаша Кожыпога. Грязная, с растрепанными волосами и пылающими глазами.

— Нет, — рычала она, — я семьдесят пять лет ждала этого дня! Я собиралась приготовить кихкилах, и я его приготовлю!

В эту минуту мамаша Кожыпога могла бы внушить страх даже самому храброму рыцарю на свете. И дело было не в свирепом оскале зубов, не в ручищах, напоминавших гигантские клешни, и даже не в длинных, как ножи, когтях, венчавших ее пальцы. Самым страшным в ней были налитые кровью глаза и совершенно безумный взгляд, какой бывает лишь у самых свирепых хищников.

С невероятным для своих размеров проворством она кинулась на Мисту. Это был тигриный прыжок, от которого нет спасения. Тристан едва успел встать между ними, заслонив подругу от яростной атаки. Он все еще рассчитывал на чары свитка, но, как оказалось, зря. Мамаша смела его с пути, как ураган, сметающий соломенную хижину. В последнее мгновение Тристан успел вцепиться ей в плечо, и они кубарем покатились в ельник. И все же, как ни старался Тристан одолеть Кожыпогу, та оказалась сильнее. Действие чар иссякло, и теперь он был придавлен к земле. Его кости буквально трещали под тяжестью Кожыпоги. Одну руку мамаша уперла ему в грудь, так что у Тристана перехватило дыхание. Что-то промелькнуло над ним и с силой ударило Кожыпогу в голову. Мамаша неуклюже подпрыгнула, и Тристан ощутил невероятное облегчение. Ничто больше не давило ему на ребра, он мог свободно дышать. Жадно хватая ртом воздух, он вскочил на ноги. Мамаша Кожыпога неподвижно лежала под ближайшей елью, уткнувшись лицом в рыхлую землю. Руки ее были раскинуты, как птичьи крылья во время полета. Очевидно, она ударилась головой о крепкий ствол ели и потеряла сознание.

Тристан поднялся. Перед ним с гордым видом стоял И-гуа.

— Мои копыта всегда к услугам моего хозяина, — самодовольно сказал И-гуа. — Боевой скакун примет бой вместе с господином и, если нужно, умрет за него, но никогда не покинет поля брани иначе, как по велению шпор, что вонзятся в его бока.

Тристан потрепал коня по холке.

— И-гуа, — сказал он, — твои предки гордились бы тобой.

— Знаю, — важно ответил И-гуа. — И хватит трепать меня по холке. Я боевой скакун, а не прогулочный пони.

Они вернулись к друзьям.

— Все в порядке, — сказал он, — с ней покончено. А теперь давайте уносить ноги.

Людоеды понемногу стали приходить в себя, а у Тристана уже не было свитка, чтобы еще раз их всех одолеть.

— Позвольте нам отправиться с вами, — робко сказал Типун.

— Мы не хотели бы оставаться тут одни, — покачал головой Вертопрах. — Это может обернуться неприятностями.

— И как вас, таких осторожных рыцарей, занесло в Дремучий лес? Это не лучшее место, чтобы прятаться от опасностей, — не выдержала Миста.

— Нам показалось, что тут безопаснее, чем на дороге. Тут, по крайней мере, на нас не нападали. То есть нападали, но не сразу, — ответил Типун.

— И кто напал на вас на дороге? — Тристан насторожился.

— Не знаю, — ответил Вертопрах. — Мы не собирались участвовать в Турнире. Из Альденбурга мы выехали только для того, чтобы успокоить маму.

— Она думала, что «ее крошки» отправились на поиски верной смерти, но у нас был совершенно другой план. Мы собирались посетить замечательный трактир «Полосатый таракан», но едва мы выехали из города, как на нас напали.

— Так кто на вас напал?

— Какие-то разбойники, — снова взял слово Вертопрах, — их было много, и они скверно бранились. К счастью, мы заметили их чуть раньше, чем им бы этого хотелось.

— И поспешили спрятаться в лесу, — закончил Типун, — а они не стали нас преследовать. Так что, можно нам с вами?

— Не беспокойтесь, — подхватил Вертопрах, — как только на нашем пути встретится какое-нибудь питейное заведение, мы тут же вас покинем.

Тристан кивнул в знак согласия.

— Кто-нибудь знает, как нам поскорее выбраться из этого леса?

Миста и Вирель молчали.

— Мы знаем, — неожиданно сказал Типун. — Нам надо двигаться отсюда прямо на запад.

— Тогда мы выйдем на старую дорогу, — сказал Вертопрах. — Она идет на север к болотам и теряется где-то на берегу Попрыгуньи.

Тристан снова кивнул и жестом предложил братьям двинуться вперед. Когда они скрылись за ельником, он быстро вытащил Живокарту. Никакой дороги он на ней не нашел, но обнаружил, что если двигаться на запад, то лес и правда скоро кончится.

Надо было спешить. Солнце уже клонилось к горизонту, а кто знает, какие еще опасности скрывает Дремучий лес.