Сад (переработанное)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Зима потребовала больших хлопот. Забалуев целые дни проводил на фермах. Дворы были слеплены еще в тридцатом году и невесть из чего. У коровника прогнил потолок, у телятника вывалились простенки, у конюшни совсем нет крыши. Сергей Макарович ходил с топором — то помогал ставить стропила, то делал кормушки. Он спешил. Вот-вот из района нагрянут с проверкой…

Но вскоре его пригласили в город. Огнев заболел гриппом, и Сергею Макаровичу пришлось ехать одному. В театре собрался партийный актив района. Забалуев сел в первом ряду, закинул ногу на ногу, руки заткнул за широкий ремень, которым была опоясана черная шевиотовая гимнастерка. Он думал о колхозе: как там без него возят сено? Запасут ли хоть дня на три?..

Рядом — Шаров, похудевший, хмурый. Тощие пряди волос пригладил щеточкой, но лысина все равно поблескивала сквозь них.

— Шерстки-то поубавилось, — посочувствовал Забалуев. — Упарился ты с хлебом-то.

— Зато мы сдали государству на шесть с половиной центнеров с гектара больше, чем вы.

— После того, как тебе жарку подбавили… Ты хотел схитрить, а не вышло.

— Хитрить не умею. И не буду.

— Я говорил: учись у меня. — Забалуев погладил голову и свел разговор к шутке: — Брей начисто. Так лучше. Иной раз старуха рассердится, а ухватить меня не за что…

За спиной кто-то, разговаривая с соседом, произнес:

— Острый сегодня вопрос поднимают!

Вспомнив о повестке дня, Сергей Макарович опустил ногу на пол и сел поглубже в кресло.

Неустроев, выйдя на сцену, спросил, кто будет руководить собранием. Забалуев подал голос:

— Поручить бюро. — Заметив неподалеку от себя Желнина, он встал и добавил — С приглашением первого секретаря крайкома Андрея Гавриловича товарища Желнина. А также предлагаю избрать почетный президиум…

Сергей Макарович испытывал удовлетворение: не кто- нибудь другой, а он внес это предложение! Но у Желнина между бровей легла хмурая черта. Чем он недоволен?

И Сергей Макарович решил заранее подготовиться к выступлению, достал из кармана гимнастерки блокнот и огрызком карандаша записал фамилии тех нерадивых колхозников, у которых было мало трудодней, мало оттого, что они большую часть времени проводили на городских базарах. Об этом нельзя не сказать.

Но Неустроев с трибуны говорил о другом. Руководители некоторых колхозов разбазаривали землю, скот, продукты. В числе многих упомянул и его фамилию.

Сергей Макарович сунул в карман гимнастерки блокнот с записями, достал платок и вытер пот с раскрасневшегося лба; украдкой взглянул направо и налево; убедившись, что на него никто не смотрит, тихо вздохнул. А Неустроев говорил уже о том, что райком вовремя не пресек этих беззаконий. Находились такие услужливые председатели, что в столовую райкома «подбрасывали» муку, мясо, молочные продукты по низким, так называемым внутриколхозным, ценам. У Сергея Макаровича сжалось сердце, но на этот раз докладчик не назвал его имени — занялся самокритикой.

Забалуев толкнул локтем соседа:

— Вот видишь — даже райком недопонял. А я что?.. Я комвузов не кончал…

— Тут дело не в образовании, а в совести, — заметил Шаров.

Не дождешься от него дружеского слова!

Начались прения. Забалуев колебался: выступать с признанием ошибки или промолчать? Что лучше?..

От докладчика ему досталось не больше других — нечего рваться вперед.

На трибуну вышла Векшина, сразу же остановила взгляд на нем и жестом сурового осуждения как бы представила его всему собранию:

— Вот сидит товарищ Забалуев, старый, как будто опытный, руководитель колхоза. С речами любит выступать. Почему же он сегодня молчит?

«Промашку дал, — шумно вздохнул Сергей Макарович. — Опоздал записаться…»

А Векшина — все о нем и о нем. Видно, зря он считал ее душевным человеком!

— Как Забалуев относится к колхозному добру? — говорила она. — Превратил артель в свою вотчину: что хочу, то и ворочу. Ни с кем не советуется, не считается…

«Себе макового зернышка не взял, — мысленно оправдывался Сергей Макарович. — Все делал для пользы колхоза».

— …Сенокосы раздал городским организациям, а на фермах — не хватает кормов. — Векшина загнула палец на левой руке. — Директору лесопильного завода привез поросенка. — Загнула еще один палец. — За что, спрашивается? За доски, которые ему отпустили без наряда…

Сергей Макарович второй раз провел платком по лицу.

«Дернула меня нелегкая сесть в первый ряд…»

— …Энергосбыту, невзирая на протесты колхозников, отвел десять гектаров земли… — Векшина загибала палец за пальцем, пока не сжала все в кулак. — Тут — чужие посевы, там — чужие огороды. Колхозники не зря прозвали свои поля рябыми от оспы. А в оспе этой виноват Забалуев.

«Все разузнала, — вздохнул Сергей Макарович, опуская голову. — От Огнева! У него язык-то долгий, как коровий хвост!..»

Векшина назвала еще несколько председателей, которые за бесценок раздавали скот своим «дружкам» из хозяйственных организаций. Пот на лице Сергея Макаровича высох. Он шепнул Шарову:

— Слышал — не я один: все так делали.

— А может, и не все.

— В войну тебя не было здесь. Не знаешь! А я, как говорится, все трудности испытал… Куда ни повернись — везде слышу: «Я — тебе, ты — мне». Пусть берутся за таких директоров да заведующих.

Векшина взглянула в сторону Желнина.

— Работники крайкома не помогли нам понять наших ошибок, не помогли призвать к ответственности зарвавшихся хозяйственников, пока не указал на это Центральный Комитет…

Забалуева ожидало новое потрясение. Из глубины зала передавали бумажку. Вот она дошла до соседа. На согнутом вдвое большом листе написано: «В президиум». Записка, видать, необычная, и Шаров, — ой, любопытный! — слегка приоткрыл ее. В середине — рисунок! Глянув на него, Павел Прохорович едва сдержал усмешку: листок передал Сергею Макаровичу: полюбуйся! А там, — такое, что захотелось вскочить и крикнуть: «Ишь, нашелся зубоскал!.. Не понимает, что идет собрание, обсуждается важный вопрос…»

На бумажке был нарисован грузный человек, с большой голой, как арбуз, головой. И это — он, Сергей Забалуев?! Названа артель, даже село упомянуто. Он кидает в руки, протянутые к нему со всех сторон, поросят и гусей. А внизу — стишки:

Обиднее всего — эти слова. Ведь неправда! Не кричал он так…

Дрожащими пальцами Сергей Макарович согнул лист в несколько раз, подошел к оркестровой яме и, размахнувшись, с таким ожесточением бросил на сцену, что бумажный комок перелетел бы через головы членов президиума, если бы не привстал Неустроев и не поймал его в воздухе… Он расправил бумажку, посмотрел, качнул головой — дескать, все правильно! — и по столу передвинул соседу. Так дойдет листок до Желнина…

Сергей Макарович больше не подымал глаз; опершись локтями о широко расставленные колени, смотрел в пол.

В перерыв он, сторонясь всех, спустился в курилку, а оттуда направился в полутемный коридор, где не было ни души. Там ходил из конца в конец, впервые ступая так мягко, что шагов его не было слышно.

Курительная комната постепенно опустела. Сергею Макаровичу показалось, что он достаточно долго пробыл в коридоре, что заседание наверняка уже возобновилось и теперь можно незамеченным подняться на балкон. Но в фойе все еще были люди, а пятиться назад не хотелось, и он, войдя туда, направился к лестнице. И тут неожиданно столкнулся с Желниным.

Андрей Гаврилович пожал ему руку:

— Собираетесь выступать в прениях?

— Не знаю, дойдет ли черед. А надо бы… Ошибки большие… Мне, старому работнику, стыдно перед молодыми…

— Поговорить есть о чем. Видели, как реагируют коммунисты? Карикатуру на вас прислали!

— Намалевать хоть кого можно…

— А разве неправда?

— Ну, кое-что было. Не отрицаю. Но ведь не от меня худой порядок. Мне бы легче получать все по нарядам, да не дают. Доставай, где хочешь. Ну, я и доставал, как мог… За это меня еще весной критиковали…

— Где и кто?

— Дома, в колхозе. Одна деваха. А я отругивался, не понимал глубины… Удивительно — откуда молоденькая могла знать, что партия скажет такое слово?

У Забалуева отлегло от сердца. Ведь люди видели, что с ним разговаривал, — не строго, а запросто разговаривал, — первый секретарь крайкома! И Сергей Макарович, прошагав по залу, сел на свое место.

…Возле буфета Векшина встретила Шарова.

— Как, Павел Прохорович, все еще в бобылях?

Тот, вздохнув, качнул головой:

— Дважды ездил… Татьяна по-прежнему — все о городе и о городе. А тут еще мамаша ее подогревает…

— Да, да, была я у нее. Ядовитая старуха. «Не будет, говорит, Танечка больше в земле копаться, пальцы портить». У самой бабушки руки уже старческие, морщинистые, а ногти выкрашены под вишню. Смотреть противно!.. Разъяснила я ей, на чем булки растут. Оказывается — мало этого. Ну, доберусь до нее!.. — Векшина даже кулак сжала. — Потолкую еще… А ты съезди в третий раз. Да выбери такое время, когда тещи дома нет. — Пожала ему руку. — В добрый час!..

Забалуев был доволен, что критиковали его в отсутствие Никиты Огнева; возвращаясь домой, обдумывал: рассказать ли секретарю парторганизации обо всем, что было на активе, или только «в общих чертах»? Сердце не освободится от тревоги до тех пор, пока не передаст всего хотя бы одному человеку. Уж таким он, Сергей Забалуев, уродился! А кому рассказать? Анисимовне? Она — беспартийная. Да и какой будет толк от того, что он расскажет ей? Ну, поохает жена, похлопает руками по юбке… И только. А больше и поговорить не с кем. Огнев послушает-послушает, да не утерпит — упрекнет: «Мы тебя на открытом партийном собрании предупреждали!..» А упреков ему, Сергею Макаровичу, и без того довольно!

Желнин начал свою речь с самокритики. Согласился с замечаниями Векшиной в адрес крайкома. А для него, Забалуева, не пожалел суровых слов. Открыл настоящий огонь. Припомнил бурьян на полосах пшеницы. Назвал отсталым хлеборобом, потерявшим чувство ответственности…

С тяжелым раздумьем Сергей Макарович въехал в село. На конном дворе он быстро распряг Мальчика и хотел уйти домой прежде, чем кто-нибудь увидит его, но в последнюю секунду не удержался от того, чтобы не посмотреть, все ли тут в порядке.

Была темная ночь, дул едва заметный ветерок, и на лицо время от времени падали пушистые снежинки и тотчас же таяли. Мягкий снег тихо похрустывал под ногами. Сергей Макарович шел к конюшне, откуда пахло теплым навозом, добрым сеном, и неожиданно столкнулся с Огневым.

— С приездом, Сергей Макарович! — поздоровался тот.

— A-а… Спасибо!.. Ты что поднялся рано?

— Хватит, три дня пролежал с температурой…

— А я иду поглядеть, много ли сена запасли.

— Запас маловат. Дней на пять — не больше.

— Я так и знал, что не развернетесь. А ведь бураном пахнет.

— Возчики ездят по одному разу в день. Больше не успевают.

— Молодые все. Их надо учить работе. Пример показывать.

Забалуев направился туда, где было сложено сено, привезенное с лугов. Огнев шагал рядом и, чувствуя, что председатель чем-то расстроен, ждал, когда тот сам начнет рассказывать о городских новостях. Но Сергей Макарович не спешил. Он подошел к куче сена, взял горсть, помял в руке, понюхал: шелестел мелкий лист, к запаху сухой, рано скошенной травы, не тронутой в валках ни одним дождем, примешивался аромат сушеных ягод клубники.

— С Барсучьего солнцепека, — отметил он. — Надо было поберечь для овечек.

— По ошибке ребята свалили здесь.

Из второй кучи Забалуев тоже взял горсть и понюхал.

— Пырей с пустоши. Правильно привезено. Настоящий конский корм! Но мало его. Раздурится буран — скоту придется зубами щелкать.

— Утром всех лошадей отправляем на вывозку корма, — сказал Огнев.

Сергей Макарович натеребил сена и сел на него. Огнев тоже сел. Довольный тем, что их никто не видит и не слышит, Забалуев приступил к рассказу:

— Критика была большая, прямо скажу — с солью, с перцем… Но знаешь, что мне больше всего кровь попортило? Нашелся какой-то марака и в насмешку нарисовал меня: голова арбузом, ноги как столбы, руки вроде ухвата. Ну, урод да и только. Стою, поросят дружкам бросаю и кричу: «Ловите!» Я боялся, что картинку в редакцию отдадут.

Огнев расхохотался. Забалуев повернулся к нему широкой грудью:

— Ты что? Что? Что я смешного сказал?

— Я вспомнил Гоголя. Есть у него пьеса «Ревизор». На сцене часто ставят.

— Не видал. — Под Забалуевым зашумело сено. — Не знаю. После торжественных заседаний, сколько помню, не было таких спектаклей. И после конференций не было. Что там разыгрывают?

— Там один человек боится, что его в комедию вставят.

— Отродясь не видел, не слышал. — Под Забалуевым опять зашумело сено. — «Любовь Яровую» показывали. Горького играли. Забыл название. Купец от всех болезней трубой лечится! Кричит: «Труби, Гаврила!» Знаешь?

— «Егор Булычов и другие».

— Верно! А у меня память на спектакли дырявая…

Огнев заговорил о предстоящем партийном собрании.

— Обсудим в общем и целом, — сказал Забалуев.

— И в целом, и о деталях речь должна идти…

Они встали и пошли в село. Ветер, усиливаясь, дул им в спину. Сергей Макарович повернулся, подставляя щеку ветру, как бы для того, чтобы проверить его силу и угадать, когда он уймется. Теперь летели уже не мягкие снежинки, а жесткая крупа, не предвещавшая ничего хорошего.

— Чую — раздурится непогода!

— Похоже.

— Утром я сам поеду за сеном, — объявил Забалуев. — Один на четырех конях! Покажу молодым парням, как надо развертываться!..

Луговое сено. Сплюснутые метелки нежного мятлика. Раскидистые лапки трилистника. Белая кашка, скошенная в полном цвету… Густая, как овечья шерсть, трава была подкошена в погожую пору, на прогретой земле высохла в два дня, — небо не успело уронить на нее ни капли дождя. Лучшего сена не сыскать! Оно сохранило запахи лета, приятно похрустывало под железными вилами. Еще приятнее шелестело в пластах, которые торопливой чередой ложились на сани, стоявшие возле стога. От быстрых движений Сергея Макаровича гимнастерка на нем вздувалась колоколом, а на плечах черное сукно постепенно становилось седым. Шапка сдвинута на затылок, но открытый лоб не чувствовал мороза. Из пластов сыпалась мелкая труха, и ветер разносил ее по снежной пелене.

За день до поездки в город Забалуев «пробирал» Кольку Ивкина и Митьку Молодчикова. Вот в такие же сумерки парни въехали в ворота фермы с четырьмя возами сена.

— Из первой ездки воротились, миленькие? — спросил Сергей Макарович. — А я уже хотел розыски снаряжать: думал — волки загрызли.

— По дороге завертки у оглобель рвались, — буркнул Колька.

— А день-то с воробьиный нос, — добавил Митька.

— День тебе короткий? А на пасеке в избушке табак жечь время нашлось!

Парни переглянулись. Откуда председатель знает, что они заезжали на дальнюю пасеку? Сорока ему, что ли, весть передала? Еще начнет укорять, что дядя Ануфрий поил их чаем с медом, и Митька заговорил быстро:

— Мороз-то злющий! Завернули погреться.

— Ленивых мороз даже средь лета донимат! — рассмеялся Забалуев. — А от работящих всегда отскакиват.

— Не корите, — огрызнулся Колька. — Попробуйте сами съездить два-то раза…

— Ишь ты! Какой говорливый!.. Да я один могу на четырех лошадях!

Услышав громкий разговор, к ним подошел Игнат Скрипунов, неподалеку остановились две доярки.

— При свидетелях говорю! — продолжал Сергей Макарович. — И не для похвальбы, а для дела. Время будет— сделаю два рейса!

— Если туда и обратно на рысях — тогда, конечно…

— А вы сами проверите. Игнат Гурьянович поглядит коней после поездок…

Вот поэтому-то минувшей ночью Сергей Макарович и сказал, что утром сам поедет за сеном. Задолго до рассвета он пришел в жарко натопленную избу, где висели хомуты, и разбудил Игната Гурьяновича. Старик помог ему запрячь лошадей, на которых ездили Колька с Митькой, и к каждым саням привязать по бастрыку — прочному березовому кряжику, чтобы потом было чем скрепить воз сена. Когда все было готово. Сергей Макарович, окинув взглядом вереницу подвод, едва заметных в полумраке ночного снегопада, вдруг объявил:

— Прихвачу еще одну, пятую…

На рассвете он вернулся из далекого Язевого лога с пятью возами. Постоянные возчики только что уехали в поле. А Колька с Митькой, не найдя своих саней, побежали в хомутную, но деревянные крюки, на которых всегда висели хомуты, оказались пустыми. Парни отправились искать Игната и тут увидели председателя. Забалуев уже сложил сено, позавтракал и, завалившись в передние сани, отправился во второй рейс. Четыре коня двинулись за ним цепочкой. Колька с Митькой бросились вдогонку, но Игнат остановил их, и они вернулись…

За дорогу, лежа в санях, Сергей Макарович отдохнул; подъехав к стогу, принялся за работу с новыми силами.

…Перед рассветом он распочал этот стог, а сейчас, в вечерние сумерки, подымает нижние пласты. Уже пахнет талым дерном и по-весеннему прелой травой, а кое-где под ногами сминаются оголенные холмики насыпанной кротами земли.

С вилами в руках Сергей Макарович ловко поднялся на высокий воз и, грузно шагая по краям, примял пласты. Заботливо глянул на лошадей. Впереди — два коня с готовыми возами, позади — два с пустыми санями. У всех ослаблены чересседельники. Перед мордами — сено. Но Бойкий уже успел съесть свою порцию и сейчас черными, подвижными, как резина, губами подбирает последнюю труху.

Спрыгнув с воза, Сергей Макарович взял в руки небольшую охапку и понес коню. Бойкий глянул на него и коротко заржал.

— Ешь, милок! — Забалуев потрепал коня по шее. — Ешь досыта.

Вернувшись к стогу, он вскинул еще несколько пластов и принялся увязывать воз. Повинуясь его сильным рукам и тяжелому телу, веревка со скрипом скользила по бастрыку. В середине воза сено, сжимаясь, хрустело, а по бокам былинки встопорщивались, как живые. Еще один воз готов — восьмой по счету!

Сергей Макарович понукал коня, на освободившееся место поставил впряженного в пустые сани и снова взялся за вилы; легко, словно играючи, подымал большие пласты и укладывай в воз с такой быстротой, что ветер не успевал разворошить тех, которые были уложены раньше.

Нет, он, Сергей Забалуев, еще не потерял ни силы, ни сноровки! Он и сейчас, в пятьдесят три года, может работать не хуже, чем в молодости, когда его считали одним из лучших стогометов. Бывало, на молотьбе один за троих управлялся с потоком соломы, подымая хваткими трехрогими вилами сразу по целой копне; будто под легким хмельком, работал без устали; ухал и покрикивал человеку наверху омета:

— Ух, лови — не зевай!..

Труд всегда был для него приятным и, подобно дыханию, естественным и необходимым.

Вот и сейчас он не думал ни об усталости, ни о том, что мог простудиться на морозе; кладя особенно увесистые пласты, разгоряченно восклицал:

— Ух, добро!.. Ух, славно!..

Если бы не его председательские хлопоты — каждый день возил бы корм на ферму: сердце не знало бы тревог, не болела бы голова…

Одонок собран до последней былинки, граблями очесаны бока возов, даже подгребены листочки, рассыпавшиеся по снегу, и все, все уложено на десятый воз. Ветру нечего подметать, нечем позабавиться.

Стряхнув иней с полушубка, лежавшего на снегу, Сергей Макарович оделся, два раза обвернул себя широкой опояской, когда-то сотканной Матреной Анисимовной, и концы скрутил в тугой узел. Поверх опять надел тулуп и, взобравшись на передний воз, лег в ложбинку, недоступную ветру. За пазуху положил мерзлый калач хлеба.

За весь день он ни разу не вспомнил о том, как его критиковали в городе, и на душе у него было спокойно, точно у младенца. Приятный выдался денек!

Кони шли вереницей. Под копытами поскрипывал снег. Глухо пели широкие деревянные полозья. Сергей Макарович изредка приподымал голову и посматривал на бугор, с которого тоже спускалась полевая дорога, — не появятся ли там возчики соломы. Пусть бы они убедились что он, Забалуев, возвращаясь из второго рейса, едет шагом. Он бережет лошадей, не торопится домой. И едет один с пятью возами! Но на дороге никто не показывался. Только ветер шумел в полях, раскачивая полынь на межах, да время от времени, забавляясь, взвихривал свежий снег. Сергей Макарович пошевелил плечами. Усталость чувствовалась. Пожалуй, завтра будет болеть спина. Но это пустое дело! Это оттого, что начал отвыкать от крутой работы. Можно будет утром пойти на ферму, взять вилы и размяться…

Калач за пазухой оттаивал медленно, а Сергею Макаровичу хотелось есть, и он шевелил губами, глотал слюну.

Перед глазами покачивались былинки сена. Среди них мелькнули чуть заметные, темные, расплющенные ягоды клубники. Скинув рукавицу, нащупал веточку. Долго искал еще, но больше не было. А сухие ягоды вкусны. Откусил стебелек мятлика и начал медленно перетирать передними зубами. Хорош Язевой лог! Нигде нет такого сена. Жаль отдавать Шарову под затопление. Но теперь уже придется поступиться…

Снег быстро потемнел, будто сквозь него, как сквозь пропускную бумагу, проступили разлитые синие чернила. Сено из светло-зеленого превратилось в черное. Боковой ветер, натужась, пробовал приподымать воз, но у него не хватало силы.

Хлеб наконец оттаял. На редкость вкусный калач испекла Анисимовна! Давно-давно Сергей Макарович не ел такого хлеба! Дома он скажет жене: «Ну, стряпуха ты у меня ладная! Ой, мастерица!..»

На ферме, когда приехал Забалуев, уже никого не было. Игнат Гурьянович, заслышав скрип полозьев, вышел встретить возчика.

— Тех орлов нет здесь? — справился Сергей Макарович о Кольке и Митьке.

— От стыда сбегли, — ответил старик.

— Огнев не был? Только сейчас ушел? — переспросил Забалуев… — Жалко… — И напомнил: — Коней-то надо проверить.

— Так знаю — берег ты их.

— Нет, нет, пойдем. — Сергей Макарович подходил к каждой лошади, совал руку под хомут и настойчиво требовал — Проверь, проверь. Плечи совсем сухие…

Игнат Гурьянович взял вилы, хотел помочь скидать сено в омет, но Забалуев остановил его:

— Такого уговора не было.

— Я помаленьку… Никто теперь не видит…

— Все равно. Один начал — один закончу.

И Забалуев, скинув полушубок, принялся сбрасывать сено с саней.

— Сколько же, Макарыч, трудодней тебе запишут за эту штурму?

— Я безо всякого штурма работал, — отозвался Забалуев. — И не из-за трудодней. Люблю, чтобы все кипело!