Сад (переработанное)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вера провожала отца на курорт. В ожидании поезда они сидели в вокзальном ресторане, пили чай и разговаривали, припоминая самое важное для обоих. Но о близком приезде Семена Вера по-прежнему умалчивала, даже напоминала себе: только бы не проговориться. Это ей было неприятно, и она боялась, что отец спросит: чем расстроена? Тогда придется рассказать. Но они впервые расставались надолго, и отец все объяснил ее беспокойством о нем. Да, Вера опасалась: до Черного моря — дальний путь, как-то доедет больной старик?..

— На станциях из вагона не выходи, — просила она. — Поесть купят соседи.

— Книжку не взял! — спохватился отец. — Читать будет нечего.

— Я куплю что-нибудь.

Вера встала и пошла в зал, где был книжный киоск.

У перрона только что остановился поезд, прибывший с запада, и пассажиры лавиной двинулись в вокзал: одни спешили в ресторан, другие — на телеграф, третьи — в камеру хранения. Вера едва успевала увертываться от толчков.

Но вот кто-то углом чемодана толкнул ее под колено, и она, едва удержавшись на ногах, сердито бросила через плечо:

— Нельзя ли поосторожнее?

— Верочка!

Она повернулась. Сема! В пехотинской фуражке, в кителе. Высокий и плечистый, как Сергей Макарович.

— Здравствуй, дорогуша!

Он тряхнул головой, глазами показал на руки: одна занята огромным чемоданом, другая — коробкой с аккордеоном. Вещи нужно было поскорее сдать на хранение, и они направились в конец длинного зала. Взбудораженный встречей, Семен говорил так громко, что люди оглядывались на него:

— Если бы не голос, я по фигуре не узнал бы тебя. Слыхал, это к добру. Не веришь? Честное слово, не узнал бы. Тогда была совсем тоненькая. А сейчас в плечах— прямо полторы Верочки. Красота!

— Давно не виделись, вот и показалась тебе не такой. А я — все та же, — улыбнулась Вера.

— Хорошо, что приехала встретить! Сразу — праздник!.. Но откуда ты узнала день, номер поезда? Я хотел нагрянуть…

— Провожаю папу на курорт.

— Ну-у?! — У Семена вытянулись губы. — Не вовремя папашка отчаливает. Ой, не вовремя! Может, уговоришь задержаться на день?

— Что ты! У него — путевка. Ему каждый час дорог.

— Тогда я сам уломаю старикана. Где он?

— Даже не думай начинать.

Сдав вещи, Семен порывисто обнял девушку и, не дав ей опомниться, поцеловал:

— Вот теперь по-настоящему!..

Вера вырвалась из объятий.

— Люди кругом. Разве можно?..

— Теперь все можно! А люди пусть глядят и завидуют! Одно нехорошо — папашка уезжает. Без него, понимаешь, неловко свадьбу играть…

— Сразу и… свадьбу. Какой ты, право…

— А чего же еще? Хватит — натосковались!

— Дай опомниться.

— Пойми, Верочка, из-за тебя с армией расстался…

Тягучий, скучный женский голос объявил по радио, что с соседней станции вышел скорый пассажирский поезд.

— Ой, батюшки! — всполошилась Вера. — Ведь папе ехать с этим поездом, а я книгу для него еще не купила.

— Не волнуйся, — сказал Семен и, раздвигая плечами пассажиров, пошагал к киоску. — Мы — в одну минуту. — Продавщицу попросил: — Дай-ка, сестренка, что-нибудь завлекательное. Чтобы в дороге не дремалось.

Та предлагала один роман за другим. Семен брал книгу и, прочитав название, показывал Вере. Не подойдет ли? А в ответ ему чаще всего нетерпеливые жесты: нет, это уже не новинка!

— Папа любит читать мемуары.

— Найду, — пообещала продавщица.

В шкафу виднелась монография о Ползунове. Вера обрадовалась — вот как раз то, что отец давно спрашивает.

— Дайте нам еще одну с мумеарами, — попросил Семен.

Вера посмотрела на него, но промолчала. Продавщица тоже посмотрела и, подавая книгу, подчеркнула:

— Вот и мемуары нашлись.

— «Пятьдесят лет в строю», — прочитал Семен. — Значит, про военных! Такие книги любят все.

Они поспешили в ресторан. Вера не шла, а бежала, часто постукивая тонкими каблуками туфель. Семен шел за ней широким мерным шагом и издалека улыбался старику.

«Как снег на голову… — подумал Дорогин. — Не раньше, не позже…»

Дочь заметила тревогу в глазах отца и виновато покраснела.

Семен, щелкнув каблуками, поздоровался.

Вера достала из-под стола кошелку с продуктами и положила в нее книгу.

— Вместе выбирали, — подчеркнул Семен. — Если не понравится — ругайте обоих. А вот это от меня, — показал вторую книгу и тоже положил в кошелку.

Мимо окон, отпыхиваясь, шел паровоз, — казалось, уже не вел, а сдерживал длинный поезд, составленный из новых голубых вагонов.

— Поедете в цельнометаллическом. Красота! — Семен подхватил чемодан Трофима Тимофеевича и раньше всех двинулся на перрон. — Поезд проходящий — надо успеть захватить нижнюю полку. Будет удобно, как дома на кровати…

«Говорун! — отметил Дорогин. — По языку, однако, в отца пошел».

Свободных нижних полок не оказалось. Семен, заглядывая в каждое купе, два раза пробежал с чемоданом из конца в конец вагона.

Трофим Тимофеевич стоял в коридоре. До него донесся разговор:

— Слушай, браток, у нас тут старикан погрузился. На курорт направленный. Ему вздыматься трудно. Уступи местечко.

«Зачем он так? — думал Дорогин. — В пути все утрясется…»

Но останавливать Семена было поздно. Выглянув из дальнего купе, он позвал:

— Сюда, папаша! Место — красота!

Старик поморщился.

Вера сказала:

— Правильно делает: тебе можно ехать только на нижней полке.

Вслед за отцом она вошла в купе и поставила кошелку.

На противоположной нижней полке мальчуган с белыми кудряшками сказал матери, полнолицей женщине:

— Яблочками пахнет! Сходи на станцию — купи.

— Зачем ходить? Яблоки — вот они! — Трофим Тимофеевич нагнулся, достал два яблока и подал мальчугану. — Пробуй. Маму угости.

Мать, открыв сумочку, спросила:

— Сколько вам за них?

— За подарки не платят, — сказал Дорогин.

— Знаете, мы ехали по тайге. За окном — леса и леса. На станциях — запах сырых бревен, пихтовой коры да хвои. Мы накупили кедровых шишек и орехов. Хотите? — Женщина взяла со стола три шишки и предложила всем — Берите, берите.

— Я соскучился по орешкам, — отозвался Семен, принимая шишки.

Мальчуган грыз яблоко. От кисловатого сока щеки его порозовели.

— Вкусное? — спросил Трофим Тимофеевич и пообещал — Будешь получать каждый день. Да, да. У нас яблоки свои.

Семен пошел к проводнику, чтобы попросить постель, и задержался.

Перед расставанием полагалось посидеть. Вера опустилась рядом с отцом. Он внимательно посмотрел ей в глаза.

— За меня, папа, не волнуйся. Все будет хорошо. — Дочь тронула его холодную морщинистую руку. — Отдыхай спокойно, лечись. Приедешь на местом — сразу дай телеграмму. Ладно? Я буду ждать.

Проводив поезд, в котором уехал Трофим Тимофеевич, Семен подхватил Веру под руку и, нагнувшись, прошептал:

— Вот мы и вместе! И хорошо, что одни!

Девушка, слегка отстранившись, посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ну да! — подтвердил Семен. — Никто не помешает.

— Для меня отец никогда не будет помехой.

— Я не об этом. Сам папашку с мамашкой тоже люблю. Может, не меньше твоего…

Они вышли на обширную площадь. Дул холодный, сырой ветер, и люди спешили разойтись по домам. Сема с Верой шли медленно. Он крепко прижимал ее локоть и горячо шептал:

— Я рвался к тебе, как бешеный. Даже рассказать невозможно. Меня не соглашались отпускать, хотели оставить в кадрах. А я своего добился. Сейчас без ума от радости!..

А девушка посматривала на него с неприятным ей чувством настороженности, от которого она старалась избавиться. Вера объясняла себе это чувство тем, что, после столь долгой разлуки, они провели вместе всего лишь несколько минут и не успели приглядеться друг к другу. Конечно, в ее груди разгорится доверчивая радость.

— Давай сразу махнем домой, — предложил Семен.

— Ночь темная, — простодушно возразила Вера.

— А нам свет ни к чему! Без него даже лучше…

— Ой, нет, нет!

— Ладно, переспим тут. Завтра пошатаемся по городу…

Грубые словечки испугали Веру. Да и «шататься» без дела она не привыкла. В городе обычно куда-нибудь спешила: дел оказывалось много, а времени не хватало.

— Накупим всего для гулянки! — продолжал Семен. — Чтобы гости, как говорит мой папашка, бровями пол подметали…

В аллее городского сада они остановились. Вон клен — свидетель их разлуки.

— Помнишь, дорогуша?

Конечно, она не могла забыть той минуты. Много раз проходила здесь и смотрела на клен: повторяла стихи, которые тогда ей хотелось услышать от него:

А Сема на прощанье к чему-то заговорил, что он «ревнючий». Чего доброго, сейчас напомнит об этом да примется расспрашивать: с кем встречалась? с кем плясала?.. Нет, нельзя рассказывать о тех зимних вечерах в садовой избушке, — начнет допытываться: что за парень Вася Бабкин? какой из себя? А ведь она не может сказать ничего плохого. Ни одного слова. Только хорошее! Сема надуется… Но что же делать? Недавно решила — все начистоту. А сейчас — сама не знает отчего — не может вымолвить слова.

— Ты о чем-то еще замечталась?

— Нет… ни о чем. Просто так…

— Ну и ладно. Сошлись наши дорожки у этого клена! Красота!

Когда миновали сад, Семен повернул к ресторану. Но Вера, боясь, что он будет настойчиво угощать вином, отказалась.

Конь стоял на заезжем дворе колхоза. Семен не знал квартирной хозяйки. Вера проводила его туда и познакомила с Егоровной, рябой женщиной, с острым подбородком и красным носом; попросила ее присмотреть за конем, а сама собралась на ночевку к своим знакомым. Семен уговаривал остаться. Егоровна уступала ей свою кровать, стоявшую не в горнице, где обычно ночевали колхозники, а в кухне, за печкой, но Вера и на это не согласилась. Семен насупился. Ему помнилось, раньше она не была такой упрямой. Характер показывает! А с покладистой женой жизнь, говорят, идет легче. Пусть-ка она сразу почувствует, что и у него тоже есть норов. И он не пошел провожать ее. Даже на крыльцо не вышел.

На дорожку все же дал горсть орешков, которые сам нашелушил из кедровых шишек.

Вере показалось, что орехи пахнут табаком. Это от пальцев Семы. Они у него желтые, просмоленные дымом. Курит он напрасно. В ее семье табаком никто не баловался. Она всегда дышала чистым воздухом. Но к табаку, наверно, можно привыкнуть?

А орехи она все-таки не стала щелкать — выбросила. Пусть полакомятся куры.

Добрые знакомые не отпустили Веру до завтрака, и она только в десять часов появилась на тихой улице, заросшей картошкой. Шла быстро, нетерпеливо всматриваясь вдаль. Думала: вот-вот из калитки выйдет Сема и, сияя улыбкой, бросится навстречу. Но серая покосившаяся калитка оставалась неподвижной, и у Веры отяжелели ноги. Она пошла медленно. Семен, наверно, смотрит в окно? Так пусть не думает, что она летит к нему очертя голову.

Через открытое окно был виден стол с пустой бутылкой из-под водки, с грязной посудой, с огрызками огурцов; в глубине горницы раскатисто храпел человек, и Вера передернула плечами, словно ей облили спину холодной водой.

На крыльце, почесывая поясницу, появилась Егоровна, неумытая, взлохмаченная; громко икнула.

— С утра икота — к вечеру в костях ломота. Ежели без опохмелки… — разговаривала сама с собой. — На поправку требуется…

Заметив Веру, моргнула ей белесым глазом и, ухватившись за бока, рассмеялась широким ртом, в котором там да сям торчали желтоватые зубы:

— Твой-то как отдирает! Ну, здоров!.. — Проведя языком по губам, припомнила вчерашнее — Мы тут за вашу встречу раздавили поллитровочку! Чокались, чтоб вы лучше чмокались, чтоб завсегда совет да любовь…

Вера круто повернулась и быстро-быстро отошла от крыльца. Какое дело до нее посторонней бабе? Зачем она лезет в душу? И Семен тоже хорош! Не мог потерпеть до дому, напился и разболтал все… В армии служил, а не научился держать себя в руках…

Напоив Буяна, солового жеребчика, и не зная, чем еще заняться, Вера прошлась по двору.

Егоровна возвращалась домой с бутылкой в руках.

— Для опохмелки!

— Скажите там… мне ждать некогда, — попросила Вера ледяным голосом, но тут же, как бы спохватившись, выпалила: — Нет, не надо. Не будите. Я одна уеду.

— Ох, капрызная ты, девка! — упрекнула Егоровна. — Для тебя только тверезые хороши? А ежели человек выпимши? Ты приноровись к нему, поухаживай за ним. Наше дело — бабье!

Не слушая назиданий, Вера принялась охомутывать коня. Успеть бы уехать одной. За дорогу уняла бы сердце. Она еще только заправляла шлею, а во двор уже, разминаясь, вышел Семен. Приглаживая свои спутанные волосы, стал упрашивать:

— Зайди, Верочка, на минуту. Посидим…

— Даже не подумаю…

— Нельзя без «посошка». Порядок — не нами заведен.

— Ну и шагай себе с посохом, коли хочется. А у меня конь есть.

Замолчав, Вера повела Буяна к оглоблям. Семен пошел рядом с ней и заговорил так мягко, как только позволял ему его грубоватый голос:

— Я знаю, на что ты сердишься. Виноват перед тобой. Но мы ведь немножко, чуть-чуть, вспрыснули мое возвращение… Тоскливо стало без тебя, ну вот и… — Он развел руками. — Обругай меня всяко, только не молчи. Не сердись. У меня сердце болит, когда возле меня хмурятся… Дай я сам запрягу коня!

Вера подобрела, — для первого раза можно извинить, — и, отступив на шаг, следила за быстрыми и ловкими движениями Семы. Когда он уперся ногой в хомут и стал затягивать ременную супонь — шутливо предостерегла:

— Потише! Помнишь, как медведь дуги гнул?!

Завязав супонь, Сема стукнул кулаком по дуге. Она загудела.

— Не хватает колокольцов! Может, найдем в магазине?

— Нам не почту везти. Зачем они тебе?

— Ну, как же?! Чтобы все в окошки высовывались!

— Я не кукла, нечего меня напоказ выставлять!

Семен ушел в избу, пообещав «обернуться в одну секунду». Вера ждала его, остановив коня возле крыльца; не подымая глаз на окно, думала:

«Выпьет или не выпьет?..»

У нее боязливо зябло сердце. Она все больше и больше присматривалась да прислушивалась к Семену, будто к человеку, с которым встретилась впервые; будто никогда не пела частушек под его гармошку и не плясала перед ним в кругу своих подруг; будто не она провожала его в армию в дождливый осенний день. Но что же тут удивительного? То была девчушка. Повзрослев, она переменилась. И он тоже переменился. Поневоле прислушаешься…

Семен вышел в фуражке, с подсолнухом в руках, который дала ему на дорогу Егоровна. Мягкие губы у него лоснились, на лице играло довольство.

— Вот и я готов! — объявил громогласно, словно спешил обрадовать.

— Он сел рядом с девушкой и хотел взяться за вожжи, но та опять заупрямилась:

— Нет, нет, править буду я. — И объяснила: — Конь с норовом. Ты его еще не знаешь. И он не знает твоей руки.

Семен, неожиданно для себя, уступил ей.

Вера, глянув ему в глаза, спросила:

— С «посошком»?

— С маленьким. Ты не сердись. Пойми…

— Первый раз, так и быть, прощу.

Они заехали на вокзал. Семен получил багаж; уложив его под переднее сиденье, хлопнул рукой по чемодану и от удовольствия прищелкнул языком:

— Какие подарки я для тебя припас!.. — И выжидательно посмотрел на Веру. — Отрез на пальто — раз! Отрез на платье — два! А матерьял…

— Красивее того, голубого?

— Что ты! Увидишь — закачаешься! Бабы с ума сходят! Называется — панбархат1 Слыхала?

— А ты думаешь, нет?

Хотелось спросить, какого цвета панбархат, но Вера сдержалась: сам скажет. И ждать ей пришлось недолго.

— Я выбрал золотистый. К твоим волосам как раз! И самый дорогой! Наши офицеры даже отговаривали: моих денег жалели. А я для тебя — все!

Подъехали к райвоенкомату. Пока Семен был занят там, Вера думала о платье. Отрез дорогой — надо отдать сшить в городе. Можно даже сейчас. Ателье мод недалеко… Но она остановила себя: «Зачем же так сразу? Он подумает, что у меня все заботы — о нарядах…»

Стуча каблуками, Семен спускался с крыльца.

— Можно ехать дальше.

— В райком?

— В загс.

— А ну тебя!.. Я спрашиваю серьезно. Мне показалось, что ты решил сегодня везде встать на учет.

У нее, Веры, нынче год особенный: недавно ее приняли в партию! Сема уже был в дороге, и она не успела написать ему об этом. А скоро ее пригласят на бюро райкома. Она уже сейчас волнуется. Ведь будут утверждать ее вступление! Конечно, зададут вопросы… Интересно, о чем спрашивали его? Волновался ли он?.. Но Вера не успела спросить.

— Торопишь ты меня. Очень торопишь. — Семен, откинув голову, рассмеялся; блеснули его широкие, крепкие зубы. — Жаль, что не во всем!

— Я почему-то думала, что ты давно вступил в партию, — сказала Вера.

— А ты что, парторгом работаешь? — усмехнулся Семен. — Сразу принялась за анкетные данные! К чему тебе?

— Люблю прямые ответы. И хочу видеть тебя насквозь, как стеклышко.

Семен сел на свое место, слева от Веры, и прижался плечом к ее плечу. Она, не отвечая на его слова, подалась немного вперед и ослабила вожжи. Конь побежал легкой рысью, и колеса застучали о булыжник мостовой. Семен схватил ее левую руку и крепко стиснул.

— Ой, больно!.. — Высвободив побелевшие пальцы, девушка потрясла ими. — Медвежьи шутки!..

На душе у нее было муторно. Опять показалось, что спутник — незнакомый, неизвестный ей человек.

За углом виднелся четырехэтажный новый, еще не оштукатуренный дом с кирпичными колоннами.

— Это наш институт! Снаружи здание пока что неказистое, но внутри очень…

— А главный «Гастроном» на старом месте?

— «Гастроном»? — у Веры осекся голос. — Да… на прежнем, через дорогу.

— Поворачивай туда.

Но Вера остановила коня у подъезда института, бросила вожжи Семену и выпрыгнула из ходка.

— Мне нужно узнать о сессии заочников, — кинула через плечо и, не оглядываясь, пошла к двери.

— Ты недолго?

— Не волнуйся — не задержусь.

Она действительно не заставила себя ждать, вернулась через каких-нибудь пять минут; принимая вожжи, процедила сквозь зубы:

— Теперь можешь идти в свой «Гастроном».

Семен ушел. Вера сидела, задумчиво опустив голову.

На улице было шумно. Справа, мягко сигналя, проносились «победы» и «москвичи»; грохотали грузовики, забрызганные грязью полевых дорог. Слева двумя потоками двигались пешеходы. Вера не прислушивалась к шуму и гомону улицы. Он доносился до нее, как бы приглушенный сном.

Но вот над всем этим всплеснулся голос, искрящийся нечаянной радостью:

— Верочка!

Очнувшись от раздумья, она вскинула голову.

— Ой!.. Кого я вижу!..

В трех шагах от нее стоял Бабкин. Это было так неожиданно, что у Веры перехватило дыхание. И дикий буран, и ласковая теплота в садовой избушке, и вихревая пляска, и добродушное прозвище — Домовой, и посев березки — все всплыло в памяти, будто случилось вчера.

Вася с простертыми руками метнулся к ней, но вдруг застыл на месте, и радость в его глазах сменилась растерянностью обознавшегося человека.

Вера, выронив вожжи, тоже застыла с приподнятыми руками. Что он молчит? Хоть бы еще одно слово… Она заговорит сама. Во время последней встречи ушел не простившись. Тайком. Обиделся на нее. Она тогда сболтнула что-то лишнее. И, наоборот, не сказала того, что было нужно. Скажет сейчас. А что?.. Ну, чего он застыл?..

— Ты понимаешь… — проронила Вера и замолчала. Ей было больно и стыдно, а отчего — сама не знала.

Справа, как внезапный гром, от которого вздрагивает сердце, раздался гулкий голос Семена:

— Вот сколько накупил! Красота!

У Васи побелело лицо.

Садясь в ходок, Семен, громоздкий и неповоротливый, потеснил девушку. Она, вздрогнув, отодвинулась от него.

Бабкин искал ее взгляда.

— Значит, все? Разлука без печали?!

— А ты… ты кто такой? — рявкнул Семен, подаваясь к нему широкой грудью. — Откуда выпал?

— Из тех мест… — Вспомнив о девушке, Вася удержался от соленого словца. — Тебя не спросился! И не собираюсь…

— Сосунок! Ей, — Забалуев кивнул на Веру, — кем доводишься?

— Много будешь знать — скоро сдохнешь!

— Ну, ты! Морду расквашу!..

— Руки коротки!

— Гнида беспалая! Кукиш показать и то нечем, а лезешь в драку. Да я тебя…

Завидев взмахнутые кулаки и почувствовав, что вожжи ослаблены, Буян рванулся с места крупной рысью. От неожиданности Семен стукнулся позвоночником о стенку черемухового коробка.

— Сдурела, что ли?! Погнала коня…

Девушка не слышала слов; повернувшись, смотрела на тротуар, но уже не могла отыскать Василия среди пешеходов.

— Черт знает!.. — ворчал Семен. — Этого не хватало!..

Вожжи скатились на мостовую, попали под колесо.

Конь остановился. Девушка выпрыгнула раньше парня и, приподняв колесо, высвободила их. Семен еще больше разозлился. Когда снова сели в тележку, спросил вызывающе:

— Что это за нахал? — Вера молчала, и он повысил голос: Что, говорю, за недоносок подлетал?

— Во-первых, не подлетал, — вспыхнула Вера, — во-вторых… Не смей так о нем!

— А кто же все-таки?

— Тебя не касается.

— Вон что!.. А я при разлуке упреждал: ревнивый! Не запомнила?

— Еще бы не запомнить!

— А таишься от меня.

— Рада бы утаить, да… нечего. Нечего! Останавливался один знакомый. Садовод. Василий Бабкин… Хватит?

— Познакомила бы и меня со… знакомым. А то чудно как-то… — Разворчавшись, Семен не мог остановиться. — Сразу написала бы про все в письме. Прямо и честно. Дескать, есть ухажер.

— Да писать-то было не о чем. — У Веры дрожали губы, и она говорила отрывисто. — Совсем не о чем. Тебя ждала… Столько лет. И вот… дождалась.

Семен одной рукой обнял ее и потрепал по плечу.

— Я ведь так. Пошутил…

Резким движением девушка высвободила плечо…

Хотелось поскорее вернуться домой, и Вера погоняла коня вожжами.

Семен постепенно успокаивался. Он готов бы все забыть, если бы беспалый в самом деле был только знакомым самого старика Дорогина. Не больше. Но не верится. С чего он такой развеселый подбежал? Придется разобраться. А пока, чтобы развлечь девушку, Семен громко рассказывал о покупках: селедка жирнущая! колбаса двух сортов! консервы из осетра! А для нее — всякие сладости, самые дорогие!

Порывшись в одном из свертков, он достал конфетку.

— Вот какие! Называются «Белочка».. Держи!

— Не люблю конфет.

— Раньше не отказывалась.

— А сейчас не хочу.

Семен сунул конфетку Вере в карман жакета.

— За городом съешь. А не то — скормлю, как малому ребенку. Я — такой!

Он опять заговорил о загсе. Вера ответила:

— Я же сказала: без папы нельзя… А потом мне еще надо будет на сессию заочников в институт.

— Вот обрадовала! Из-за твоих сессий и пожениться будет некогда!

Семен надеялся — балагурство развеселит. Но Вера промолчала. Боязнь и обида возрастали, и она опять не знала, как поведет себя через минуту.

— И зачем тебе этот институт дался?

Вера, отшатнувшись, широко открытыми глазами посмотрела на Семена: неужели он говорит серьезно?

А он продолжал:

— Агрономом служить — по полям рыскать. Дома тебя никогда не будет… Зря задумала…

Положив подсолнечник на колени, Семен щелкал семечки. Губы у него стали черными.

— Тебе нашелушить? — простодушно спросил он.

— Спасибо. — Вера недовольно шевельнула плечами. — Не хочу пачкаться. И ты достань платок. Вытри губы. А то… будто деготь пил.

— Ишь какая! Побрезговала? А я тебя всякую люблю! Хоть шея у тебя запылилась, а я возьму и поцелую.

— Нет, нет…

Они выехали в поля. Вера смотрела на далекие горы, окутанные синей дымкой. В молодости отец много раз ездил туда на охоту. И за кедровыми орехами. Рассказывал, как там хорошо! Однажды с ним поехала девушка… Ее мама… Побывать бы там этой осенью.

— Ты почему обратно замолчала? — встревожился Семен.

Вера вздрогнула.

— Залюбовалась горами, — молвила сквозь зубы, затаивая думы.

— Не велика красота!

— Да? Карпаты живописнее? Я читала — восторгаются ими.

— Не знаю. Проходил, проезжал, а ничего такого не заметил. Лес да камни — вот и все.

— Только?!

— А что еще? Я говорю прямо: мне на горы наплевать — от них одно неудобство…

Семен упрекнул: до сих пор Вера ничего не рассказала о себе. Как жила? Что поделывала?

— Работала в поле. Говорят, не хуже других. А ты даже не спрашиваешь о колхозе.

— Успею наслушаться.

— На какую работу думаешь устроиться?

— У меня работа легкая! Культурная! — Семен тронул коробку с аккордеоном. — Эта машинка нас прокормит!.. Правду говорю! За музыку я получал от командования благодарности! Меня в радиокомитет примут!

Вера опять перенесла взгляд на далекие снежные вершины, вонзившиеся в бирюзовое небо. А Семену хотелось, чтобы девушка смотрела только на него, и он шевельнул локтем.

— Но ежели тебе так хочется жить в деревне, могу поступить в клуб. Раньше я чуть-чуть пиликал, и то девчонки хвалили. Помнишь? А теперь все вальсы знаю! Краковяк, мазурку! И фокстроты могу — красота!

Впереди показались крайние избы. Залаяли собаки.

Семен, настойчиво протянул руку за вожжами.

— Давай хоть сейчас поменяемся местами.

— Чтобы люди видели — ты меня везешь. Да?

— Нельзя же из-за пустяков спорить.

— И не надо.

Поравнявшись с воротами забалуевского дома, Вера остановила коня. Семен просил:

— Заезжай прямо к нам. Без всяких отговорок. И оставайся как хозяйка. Жена!

— Ой, нет! Так сразу…

— Достану отрезы — любуйся!

— Некогда. И Буян голодный…

Выгрузив из ходка тяжелый чемодан и коробку с аккордеоном, Семен ухватился за вожжи.

— Вечером приходи к нам на гулянку. А то рассержусь. Слышишь?

От крыльца спешила к воротам Матрена Анисимовна, утирая слезы обеими руками:

— Сыночек ненаглядный!.. Появилось ясно солнышко!..

Семен повернулся к матери.

Вера взмахнула освободившимися вожжами и погнала коня.

Она не могла никого видеть, не могла ни с кем разговаривать, даже с Кузьминичной. Казалось, изо всех окон смотрят на нее, будто в селе знают все, что случилось с ней. Ей стало горько и стыдно, и она промчалась прямо в сад. Войдя в беседку, рухнула на скамью, как подкошенная, уронила руки на стол и, уткнувшись в них лбом, заплакала.