Седьмой прыжок с кульбитом

Глава 50

Глава пятидесятая, в которой мы помчимся к бездорожью в несказанный свет

Международный туризм в СССР был. Гешефт не афишировался просто потому, что в рекламе не нуждался. В полной мере эту нишу освоила старая добрая система «Интурист», а студентами плотно занимался молодой, но взрослеющий «Спутник», именуемый просто: «Бюро международного молодежного туризма». Вот только насчет зайти туда с улицы и приобрести путевку — фигушки. Как любое гениальное творение бюрократа, процедура покупки была сложна и закручена похлеще триллера Стивена Кинга.

Несмотря на трудности, «Спутник» с «Интуристом» наращивали обороты, пропуская через себя миллионы туристов ежегодно. Желающих было гораздо больше с обеих сторон железного занавеса, однако мешали проблемы с международными платежами. Так с умным видом говорили знающие люди, и кто я такой, чтобы с ними спорить? Впрочем, и без того цифра кажется приличной.

Что касается трудностей, то мало было просто заявить о себе. Перед выездом за рубеж советский гражданин собирал справки, характеристики с места работы и резолюции начальства на этих характеристиках. После чего проходил несколько собеседований, и только потом получал загранпаспорт. Сей важный документ выдавался вместо обычного паспорта и партбилета, а по возвращению туриста происходил обратный обмен. На загранпаспорте так и писали: «собственность СССР».

Но первым шагом на пути в тысячу лье было заседание месткома. Продолжалось это в райкоме, и заканчивалось в КГБ. Окончательное решение принималось в кулуарах обкома партии, где практически непрерывно заседала комиссия по выезду за границу. Вот где кипели страсти… Так что, в отличие от секса, международный туризм в СССР был. И путь к нему был истинным садомазохизмом! Только трудности наших людей не пугали, потому что все люди хотят жить хорошо. А советские люди хотели жить еще лучше. И в это понятие входит не только шопинг, но и желание посмотреть мир.

В случае нашего оркестра процедура была грубо нарушена, поскольку все документы, включая загранпаспорта, выездные визы и билеты, были приготовлены заранее и находились на руках у товарища Иванова. «На руках» — это фигура речи. Точнее говоря, он имел к ним полный доступ и карт-бланш на флайт-план. А формально документы хранились в первом отделе, куда их доставили из Москвы фельдъегерской связью.

И вот дотошные чиновники первого отдела догляделись, что в специальных характеристиках участников оркестра не хватает согласующей подписи местного КГБ. Такой вышел нонсенс: в верхней части бумаги утверждающие штампы имелись, а в нижней части соответствующей подписи не было. Узнав о проколе, товарищ Иванов не стал грустить, а быстренько организовал собеседование в свободной аудитории института. Еще одно нарушение процедуры, обычно не Магомед ходил к горе, а наоборот. Но местные чекисты на просьбу откликнулись.

Процесс шел в порядке «нон-стоп» — живая очередь выстроилась как на экзамен. И как перед экзаменом, у каждой девушки дрожали руки и подкашивались ноги. На «беседу» оркестрантки заходили одна за другой, и сильно там не задерживались. Антону выпало идти последним, поскольку одних провожал с успокоительным посылом, а других встречал дружеским объятьем. В обоих случаях контакт решал несколько задач, и в том числе снимал стресс. Нам здесь истерики не нужны!

Ответственный сотрудник КГБ оказался неприметным мужчиной среднего возраста и среднего роста. Невыразительное лицо его казалось смазанным туманной погодой — на такого глянешь, и через минуту не вспомнишь. Видимо, каждое утро этот человек говорит себе, глядя в зеркало: «Мужик, я тебя не знаю, но я тебя побрею». Костюм на нем, естественно, был серый, глаза водянистые, а волосы пегие. Общий осенний пейзаж портили залысины — они было розовые.

Аура сотрудника казалась ровной, однородной, редкого коричневого цвета, но с красноватым оттенком. Это указывало на чрезмерную замкнутость и эгоистичность. Обладателями коричнево-красной ауры чаще всего оказываются люди нехорошие, поэтому лучше всего держаться от них подальше. Как вариант, красноватые тона в коричневом цвете могут быть предвестником какого-то заболевания, только разбираться в этом не было никакого желания.

— Он не узок, не широк, и не низок, не высок, — пробормотал я.

До этого собеседования мне казалось, что студенты делятся на сов, жаворонков и бакланов, а биография их выглядит просто: «не был, не состоял, не привлекался». Оказалось всё не так. Я и забыл, что наша ситуация с родственниками выглядит сложно. Папа за границей был с длительным визитом, дошел до Кенигсберга, где и закончил войну по ранению. Да и позже бывал в ГДР по служебным делам не раз.

А мама, будучи девчонкой сопливой, два года проживала на оккупированной территории Украины с братьями и родителями. Оккупанты расстреляли братьев за связь с партизанами, маме с родителями удалось выжить. Все эти детали ответственный работник почерпнул из выездного дела Антона, которое лежало перед ним. Почерпнул, и пожелал обсудить.

Хотя для начала следовало бы поздороваться словами, и не кивком в ответ на вежливое приветствие. Еще в приличном обществе незнакомые люди представляются. И уже потом интересуются:

— Надеюсь, моя просьба о недолгой беседе не нарушило никаких ваших планов, сэр?

— Ни в коей мере, милорд, — ответил бы Антон. — В это время суток я совершенно свободен. Не будем же мы считать важным делом тот ничтожный перекус в харчевне, что я отменил?

— Прошу простить мою назойливость, сэр. Буквально несколько вопросов, с вашего разрешения. Пустая формальность, но таковы правила.

— Конечно, — согласился бы Антон. — Не стоит извинений. Порядок есть порядок. Кто, если не вы, должен пламенем закона развеивать мрак злодеяний?

После обязательного вступления должно было последовать предложение выпить чего-нибудь: чаю, кофе или шерри. И собеседник сделал бы это.

— Сегодня над городом стоит прекрасный мягкий смог, сэр, теплый и душистый. Как вы смотрите на то, чтобы оценить аромат настоящего английского чая «Липтон», что мелкой звездной пылью упакован в эти легкие чудесные пакетики?

— Пожалуй, не воздержусь, — ответил бы Антон.

— С молоком?

— Да, чай с топлеными сливками, сахаром и лимоном, — скромно сказал бы Антон. — Пару сэндвичей с копченым лососем и сливочным сыром, яйцо с майонезом, дюжину птифуров. Пожалуй, немного зажаренных сконов с сиропом и черной патокой.

— Джем?

— Не могу не согласиться. Джем желательно клубничный. На этом всё, чтобы не затягивать.

— Если вы спешите в Малый зал на репетицию с юными леди, — догадался бы собеседник, — то я готов, минуя обсуждение погоды, сразу перейти к делу. А тунца с майонезом и песочные коржики я вам заверну с собой.

Вместо всего этого ответственный сотрудник выдал нелепый и бессмысленный вопрос:

— Бережной, с какой целью твоя мать оказалась на оккупированной территории?

Ага, вот так и было — в двенадцать лет мама придумала какую-то цель, и там оказалась! Слава богу, у сотрудника хватило ума не спрашивать, с какой целью отец слонялся по Западной Европе целый год.

Только на вопросы Антон отвечал односложно. Ну что он мог рассказать о делах давно минувших дней, когда его и в проекте не было? «Нет» и «не знаю». Вот и поговорили.

— Здесь написано, что тебя назначили старостой группы, — сообщил сотрудник бесцветным голосом. — Это обязывает и накладывает!

— Ага, — подумал я, машинально почесывая повязку на руке. — Товарищ майор еще не знает про комсорга и профорга. А также про замкомвзвода, который физорг. Это накладывает гораздо больше.

— … Конечно, вам назначили опытного руководителя, и в дороге будут еще сопровождающие. Но тебе следует уделить значительное внимание возможным проискам империалистической разведки. За тобой, Бережной, целый оркестр молоденьких девушек! Не допустить и пресечь, понятно?

Ответная реакция последовала вялая, в виде кивка. Поэтому ответственный сотрудник остальную часть инструкции процитировал без перерывов:

— Советские граждане должны быть настороже. Они постоянно должны проявлять политическую бдительность, помнить о том, что разведывательные органы капиталистических стран и их агентура стремятся получить от советских граждан интересующие их сведения, скомпрометировать советского человека, когда это им выгодно, вплоть до склонения к измене Родине. В этих целях разведки империалистических государств, используя современную технику, применяют методы подслушивания, тайного наблюдения и фотографирования, а также методы обмана, шантажа, подлогов и угроз. Агенты капиталистических разведок действуют часто под видом гидов и переводчиков, врачей и преподавателей, портных, продавцов, шоферов такси, официантов, парикмахеров и другого обслуживающего персонала.

— Ну и как я их отличу? — поинтересовался Антон у меня.

— Не знаю, — честно ответил я и пообещал: — Будем мочить таксистов и официантов с ходу, без лишних разговоров.

— Хм, — задумался Антон. Ведь в каждой шутке есть доля шутки.

— Учти, сейчас он будет говорить долго, как парторг на собрании актива, — предположил я. — Ты слушай. Может, что полезное и услышишь.

— … Разведывательные органы капиталистических стран стремятся использовать в своих целях и такие слабости отдельных лиц, как склонность к спиртным напиткам, к легким связям с женщинами, азартным играм, приобретению различных вещей и неумение жить по средствам, а также беспечность, болтливость, небрежность и халатность в хранении служебных и личных документов.

Оратор вещал, Антон вникал. Товарищ майор еще много чего важного сказал. Разве что шашкой не махал с видом командира, отправляющего бойца вперед, в атаку на танки.

— Забери моё бусидо! — читалось в его глазах.

Опыт в этом трибуне ощущался немалый, а холодный бесстрастный взгляд проникал в мозг, пронзая его насквозь. Так смотрит хищник, не самый главный в пищевой цепочке, например, удав. И голове его взгляд не кончался, он вибрировал, ощутимо упираясь в затылочную кость. Возникало ощущение, что собеседник, подобно вампиру, что-то высасывает у нас с непринужденной наглостью.

Я же, наоборот, свой интерес выпячивать опасался. В отличие от осторожности, эмпатия не мой конек, только различать чужие эмоции я научился давно. С чтением мыслей было сложнее. Хотя в данном случае особых сложностей не возникло, эмоции витали поверху. Кое-что понял, и ничего особенного не обнаружил.

Перфекционист по отношению к другим, всю сознательную жизнь этот боец невидимого фронта провел не на «холоде», а в тиши служебного кабинета. Изучая анкеты и характеристики, он приобрел бесценный опыт по выявлению и недопущению. А хитрым психологическим приемчикам обучился на курсах повышения квалификации. В КГБ это любят (учить и проверять знания) и умеют.

После эмоционального порыва майор потух — отработал обязательную часть, и запал иссяк. Позитивом от этого человека и раньше не пахло, а теперь поперла сплошная неприязнь с острым недоверием. И больше всего ответственного сотрудника раздражала бессмысленность его визита, со всеми этими беседами и инструктажем.

Подобное насилие над инструкцией вызывало у него ощущение морального и физического опустошения. Ведь даже если поставить в соответствующем штампике «возражаю», это ничего не изменит. Решение уже принято, и отменить его на областном уровне невозможно. Так не бывает, но это произошло, и осознать глубину катастрофы не получалось.

Второй странностью был прямой запрет на вербовку участников оркестра. Обычно требовали наоборот: чем больше сексотов, тем лучше. Что же происходит? Этот вопрос лежал на поверхности и мучил ответственного сотрудника. Он не только внимательно изучил докладную записку парторга института, но и разговаривал с ним лично. И склонялся к мнению опытного педагога: сомнительных личностей в оркестре полно.

Взять того же Бережного, который морально неустойчив. До такой степени неустойчив, что его сожительница беременна! Поэтому преданность делу коммунизма вызывает сомнение. Где здесь благонадежность? И какая может быть, к чертовой матери, заграница? Этот вывод тоже читался в глазах майора. Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу…

С другой стороны, назначенные парторгом пианистка и скрипачка, хорошие комсомолки и дети уважаемых людей, в списке выездных не значились. Им не отказано, их просто там нет. Из обкома звонили с выражением недоумения, но товарищ Иванов возразил. Мол, список составлен давно, утвержден в Москве, и билеты уже куплены. Разве это не кумовство и коррупция, с которым надо бороться самым решительным образом?

Сложившаяся ситуация мне тоже не нравилась. Вышло так, товарищ майор выступал статистом — поскольку ничего изменить не мог. Он огорчен и недоволен. Но оставлять за спиной озлобленного недоброжелателя не хотелось. В выражении «Большой брат следит за тобой» шуток нет, комитет госбезопасности — организация могущественная. И на какой уровень вынесет его карьерная лестница, не знает никто. Причем дергаться и стремиться в число друзей совсем не обязательно, нет.

Достаточно не попасть в список его врагов. Ведь чем мельче у человека душонка, тем больше гадостей он может устроить с высоты своего положения. Поэтому, пока Антон отвечал на вопросы, я старательно пыхтел, излучая доброжелательность. Нагнетал душевный покой и безмятежность с таким усердием, что сам ощутил умиротворение. Причем делал это с самого начала беседы, и даже зевнул несколько раз непроизвольно, пусть и внутри парня.

— Всё хорошо, всё просто прекрасно, — шептал я. — Ты тоже хорош! Ты умеешь глотать обиды и делать вид, что всё хорошо. И, в конце концов, всё будет хорошо, ведь в вечном поиске хорошего решения всегда следует менять плохой минус на хороший плюс. А если тебе сейчас не хорошо — значит, ты просто ещё не дошёл до конца. Но в конце всё будет очень хорошо…

Известно, что слушателей высших курсов КГБ учат многому. В частности, сопротивляться попыткам управления сознанием. Примененная мной техника зовется «Взмах», что на языке нейролингвистического программирования означает перестройку реагирования партнера. Этот прием считается и лечебным, поскольку позволяет плавно заменить деструктивный настрой собеседника более позитивным.

Ответственный сотрудник оказался крепким орешком. Лицо его оставалось бесстрастным, ни единый мускул не дрогнул. Или установка на защиту от гипноза сработала — игнорируя иллюзию покоя, он держался из последних сил, только моргал чаще обычного. И довел разговор до планового конца, хотя скулы сводило от зевоты.

А на прощанье он заинтересовался повязкой на руке Антона. Службист до мозга костей, майор продолжал отрабатывать все детали. Пусть и делал это с безразличным видом, мимоходом:

— Что у тебя с рукой?

А вот лично для меня этот интерес выглядел далеко не дежурным. Налицо была беда на запястье — ранки от собачьих клыков нарушали правило «заживает как на собаке». Ни фига оно не заживало! Чего я только не предпринимал, вызывая толчок, мощный адреналиновый шок, который должен был резко ускорять процессы регенерации тканей. Да, дырку на спине этот шок зарастил быстро. А на руке не то что бы ускорялось — двигалось наоборот. Ранки чесались и гноились не только у меня, у Антона тоже.

Бабушка Мухия тогда не выручила. Она дала мазь, которая ни фига не помогла. И к проблеме бабушка отнеслась философски:

— Так бывает. Учти: когда собака кусает за ногу, это хорошо.

— И чего здесь хорошего? — не понял я.

— Верная примета к любовным утехам. Правда, это еще означает напрасную покупку и вообще, бесполезную трату денежных средств. Однако на фоне любовных игр такие траты происходят постоянно и без собачьих зубов…

Ответ меня не устроил.

— Постойте, сейчас не до игр. И бог с ней, ногой. Меня-то собачка за руку хватанула!

— А вот когда собака кусает за руку — это к обострению хронического заболевания.

— Какого?

— Не знаю. Обострится — увидим. Кстати, в этот день ни в коем случае нельзя одалживать деньги.

— Хм… — задумался я. Вроде бы ничего такого не было. Обострений точно не было. — А если одалживал, тогда что?

— Ничего хорошего. И совсем плохо, когда за руку кусает собака бешеная.

— Насколько плохо?

— Это означает срыв всех планов.

Что ж, логично. Какие могут быть планы у взбесившегося человека? Разве что желание укусить первого встречного. Колю Уварова, например. Но думать о собственном бешенстве нельзя, мысли материальны. Да и Дик не бешеный…

— Дик не бешеный!

— Хорошо, — легко согласилась она. — Еще одна примета в этом случае гласит: не стоит доверять даже самым проверенным друзьям.

Всё это я вспомнил, когда ответственный сотрудник заинтересовался повязкой на руке Антона.

— Ерунда,— спокойно ответил парень, почесывая бинт, — царапина.

Вместо ожидаемого совета «Береги руку, Сеня», сотрудник закрыл папку с надписью «выездное дело студента Бережного».

— Всего хорошего, можешь идти, — равнодушно кивнул он.

Едва Антон направился к выходу, как товарищ майор потянулся и позволил себе зевнуть — широко, с хрустом, с чувством выполненного долга. Так бывает, когда хочешь не хочешь, а хочешь.

И пока парень двигался из аудитории в сторону Малого зала, я еще одну вещь припомнил. «Доверять никому нельзя» — это тайный девиз чекистов. При этом они почему-то уверены, что советские люди должны доверять им, как самым проверенным друзьям. С какой стати?