Отдыхая после блужданий по лесу, я сидел, прислонившись к стволу берёзы. Вороша прошлогоднюю листву в поисках дождевых червей для своего потомства, трескуче-тревожно перекликались дрозды-рябинники. Самозабвенно заливался зяблик. Юрчал юрок. Отбивала такты на серебряных колокольцах большая синица. Цыкала серая мухоловка. Фальшиво копировала песню зяблика горихвостка. Иногда пробовала свою флейту иволга.
Я собрался было уже продолжить свой путь, как неожиданно обнаружил явную неслаженность в птичьем хоре. Осматриваюсь и вслушиваюсь. Пропала односложная песня серой мухоловки. Вместо неё раздавался писк, похожий на звон комара, только отрывистый и более громкий. И вдруг я увидел такую картину: на молодой, невысокой берёзке, выросшей на корнях трухлявого пня, сидел дрозд-рябинник, а над ним, тревожно попискивая, порхала серая мухоловка. Дрозд внимательно следил за ней и, как только мухоловка замельтешила у него перед глазами, резко выбросил голову вперед и клюнул… пустоту. А мухоловка пищала и порхала уже над хвостом рябинника. Дрозд развернулся и снова клюнул воздух. И так несколько раз. Точно такие сценки происходят с нами, когда перед глазами летает овод или комар, а мы усиленно хлещем ладонями воздух.
Наконец рябинник не выдержал и улетел. Вслед ему весело зацыкала мухоловка, возвещая лес о победе маленькой птички над большим, по сравнению с ней, дроздом. А меня занимал вопрос: «Почему мухоловка была так бесстрашна?» Не промахнись дрозд — конец! Нет ли в трухлявом пне гнезда? Подхожу. Из полудупла вылетела самочка. В нём, выстланном сухими стебельками травы и пуха, лежали шесть розоватых яиц, усыпанных бурыми и лиловыми пятнышками.
Вот, оказывается, что заставило мухоловку вступить в неравный поединок.