Однажды зимой звонят мне по телефону знакомые ребята: «Дядя Гриша, мы поймали какую-то птицу с перебитым крылом. Похожа на снегириху, только крупнее. Нос большой. Кусается больно-пребольно. Мы её сейчас принесём».
Так у меня появился дубонос. В первый же день он позволял брать себя в руки, раскрывал мощный тёмно-синий с чёрным кончиком клюв, но не клевался. Через неделю крыло срослось, и я посадил его в вольер.
Птицы, уважая дубоноса за величину и массивный клюв, беспрекословно уступали ему во всём. Выбранное им для ночлега место иногда занимал щегол. Дубонос в этом случае садился на веточку ниже, угрожающе щелкал клювом, и щегол, пострекотав, вынужден был уступить облюбованное местечко.
На лакомство дубонос не набрасывался, как другие, а пристально рассматривал его то левым, то правым глазом, после чего подходил, не теряя достоинства, и приступал к завтраку, обеду или ужину. Если в это время кто-то опережал его, то достаточно было щёлкнуть клювом, и место у еды свободно. И всё-таки за всё время пребывания в вольере он не обидел ни одной пичуги.
Ко мне дубонос относится с недоверием. Виноват был в этом я сам. В первые дни я вынужден был часто брать его в руки, а это для птиц, кроме попугаев, очень больно. Кроме того, захотелось мне приучить его садиться на руку. Лакомство с неё он брал, но садиться — не садился.
Я поместил его в гараже, в отдельной клетке. Кормил раз в день просом, овсом, льном и рапсом без любимых им семян подсолнечника. Заходил к нему часто и предлагал на руке семечки. Дубонос отказывался их брать. И так два дня. На третий он всё-таки взял, но при этом так осторожно, воровски подходил, что мне стало жаль его. Я вернул его в вольер и больше никогда ни над какой птицей подобных опытов не проделывал. Я понял одно: любая птица хороша такой, какая она есть, а не такой, какой её может сделать человек.
Прошло три года, но до сих пор дубонос относится ко мне с недоверием. Подхожу к вольеру — он улетает под потолок. Жена подойдёт: где сидел, там и сидит. Потерять доверие легко, а вернуть его трудно.