Сэр Бэзил. Задача – умереть

Глава 24

Сначала было падение. Бесконечно долгое и, несмотря на всю мою уверенность в том, что страх мне больше неведом, – пугающее. Помните сны, где падаешь и от этого просыпаешься? Я чувствовал, что нахожусь сейчас в таком сне. Только я все еще не мог проснуться.

Властелин, которого я держал, пытался вырваться, но я только сильнее сжимал его руку. Это было единственным, о чем я думал – дотянуть до дна, дотащить его вместе с собой.

Бездна становилась все темнее по мере того, как мы удалялись от голубого сияния наверху, и даже в щелях между камнями больше не было всполохов света. Наконец, темнота стала совершенно непроглядной, и осталось только два ощущения: холодный ветер, обдувающий снизу, и сухая, жесткая рука Властелина под моими пальцами.

И в тот момент, когда я уже привык к ощущению полета, мы, наконец, упали на дно бездны. Первый, самый жесткий удар, пришелся по ногам, тут же отозвавшись страшной, разрывающей болью в позвоночнике, а затем я стукнулся головой в шлеме о камни, и в короткое мгновение перед тем, как потерять сознание, подумал, что вот теперь я, кажется, наконец-то умер.

Совсем.

Признаюсь честно, я никогда не задумывался о том, что будет со мной после смерти. Да что там – я не задумывался и о том, что вообще когда-нибудь умру. Это был некий абстрактный концепт, стоящий в одном ряду с тем, что когда-нибудь, наверное, я женюсь, у меня будут дети, я буду работать, выйду на пенсию… Это все, вроде бы, должно было случиться со мной – но ко мне нынешнему не имело никакого отношения. И точно так же обстояло дело и со смертью. Я понимал, что когда-нибудь умру. Я знал, что есть множество вещей, которые не стоит делать, если не хочешь неприятностей. Но «неприятности» означали широкий спектр возможных проблем, и смерть была лишь одной и наименее вероятной из них. Я знал, что смерть была. Но для меня ее вроде бы как и не было.

И вот теперь, когда я действительно умер, то не на шутку испугался. Вокруг были лишь тишина и темнота, никаких намеков на другой мир или жизнь после смерти. И даже света в конце тоннеля не наблюдалось. Я был один, я был в пустоте, никто и ничто уже не могли меня спасти. В голове пронеслись обрывочные представления обо всех мировых религиях и всех их заповедях, которые я повсеместно нарушал. С другой стороны, грешники ведь отправляются в ад, верно? С котлами, чертями и вот этим вот всем?

Меня накрыла новая волна паники, когда я подумал, что, возможно, это и есть ад. Абсолютное, немыслимое одиночество. Навсегда. Вечность.

Мне захотелось закричать – но я не мог издать ни звука. Мне показалось, что я заперт внутри себя, внутри своего сознания. И это стало последней каплей. Вся моя воля собралась ради одной цели – вырваться. Покинуть пределы этой пустоты. Потому что должно было существовать что-то, кроме нее. Я точно это знал.

И тогда в темноте возник первый звук – монотонный писк. А затем, чуть тише, но так же размеренно – ровный шорох и шелест. Долгое, очень долгое время не было ничего другого, но даже эти звуки я слушал с благодарностью. А потом раздался какой-то тихий скрип, стук, звук шагов, и я почувствовал прикосновение к своей руке. И вместе с ним вернулись все остальные ощущения – боль в спине, в руках, в носу, затекшие запястья и щиколотки. Я вздрогнул и открыл глаза. В них ударил яркий свет, я моргнул, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. А затем тихий, но сильный женский голос спросил:

– Вы слышите меня? Моргните, если слышите.

Я послушно моргнул.

– Вы помните, как вас зовут?

Открыть рот и заставить себя произнести хоть слово оказалось невероятно сложно. Но, наконец, мне удалось еле слышно пробормотать:

– Меня зовут… Сэр Бэзил.

И после этого я тут же отключился обратно.

Первые несколько дней ушли на то, чтобы осознать, что я действительно жив и вернулся в реальный мир. Большую часть времени я спал, но в периоды бодрствования, сначала короткие, а затем все более продолжительные, я каждое мгновение наслаждался этой невозможной, невероятной правдой. Я жил. Опутанный трубками, подключенный к аппаратам, не способный толком пошевелиться – но жил.

А потом жизнь во всем ее сложном многообразии стала все больше захватывать меня, и времени на наслаждение уже не осталось. Потому что жить, как обычно, оказалось совсем не просто.

Самой большой проблемой оказались родители. Конечно, они тут же приехали в больницу, когда им сообщили, что их сын лежит в коме. Они прошли все – панику и жгучую надежду первых дней, томительное ожидание следующие нескольких недель и, наконец, мрачную предопределенность, когда врачи объяснили, что после трех-четырех недель рассчитывать уже особенно не на что. Да, он может выйти из комы. Но…

Однако родители видели, как приходили в себя остальные шестеро. Как странные люди по очереди забирали от них странные приборы. Как, сильно позже, очнулась Кэт. Поэтому, несмотря на прогнозы врачей, верили до конца. Другие ведь пришли в себя! Значит, и у нашего сына есть шанс.

Когда я очнулся, мама ненадолго сошла с ума – настолько, что ее не пустили ко мне в первые дни. Отца пустили. Большую часть времени он молчал. Щетина, покрывавшая щеки, стала седой.

Как только я смог более-менее внятно говорить, мне захотелось навестить остальных – и в первую очередь, конечно, Кэт. Я надеялся, она уже знает, что я очнулся. Но все равно мне не терпелось увидеть ее.

Однако это оказалось не так просто сделать. Ходить я, разумеется, еще не мог – даже с ложкой справлялся с большим трудом, а телефон и вовсе казался неподъемным кирпичом. Но в больнице кресла-каталки были наперечет, и просто так разъезжать по гостям их никто не давал. Можно было попросить завернуть в другие палаты по дороге на прогулку – но на улицу меня еще не выпускали, боясь за мой ослабленный иммунитет.

Тогда я попросил маму, которая уже пришла в себя и навещала меня каждый день, найти, в какой палате находится Екатерина Кустицкая, лежавшая вместе со мной в реанимации. Мама вернулась довольно быстро и сообщила, что Кэт перевезли в какую-то частную клинику.

Ну конечно. Вряд ли ее папа мог допустить, чтобы его дочь лежала в обычной городской больнице.

Я немного расстроился. Мне было приятно думать, что Кэт где-то здесь, рядом, и скоро я смогу ее увидеть. Это было одним из основных стимулов пытаться как можно скорее восстановиться. Но в частной клинике лежать наверняка было куда приятнее, чем здесь, среди растрескавшихся зеленых стен и усталых сестер и врачей. Поэтому я порадовался за Кэт, с неимоверным трудом поднял с тумбочки телефон-кирпич и полез в «Вконтакте». Мы с Кэт не были там друзьями – до сих пор в реальной жизни мы, кажется, даже ни разу не разговаривали друг с другом – но найти ее в соцсети было делом пары секунд.

Найти, чтобы увидеть пустую страницу с фотографией и надписью: «Екатерина ограничила доступ к своей странице».

На фотографии Кэт была очень серьезной и смотрела прямо в камеру – прямо на меня. Ее лицо не сильно отличалось от эльфийского аватара, а глаза были и вовсе точно такими же. Темными и бездонными.

Я нахмурился – но не сдался. Нашел ее группу, страницу старосты Ольги, написал той сообщение, где попросил дать телефон Кэт и объяснил, кто я и зачем мне номер. Староста ответила очень теплым сообщением с пожеланиями скорейшего выздоровления – разумеется, наша история была известна всему институту. Прислала номер Кэт.

Я битый час лежал с телефоном в руке, пытаясь придумать, что написать. Казалось невозможным уместить все то, что я хотел ей сказать, в пару простых фраз. В конце концов, я напечатал: «Привет. Это Базз. Как ты?», – и нажал «отправить».

Я надеялся, что она уже пришла в себя настолько, чтобы прочитать мое сообщение и ответить.

Сначала я проверял телефон каждую минуту. Потом, уговорив себя, что она может, например, спать – каждые пять минут. Потом я начал волноваться, что, может быть, с Кэт все куда хуже, чем со мной. Я попросил маму выяснить, в какую клинику перевели Кэт. Нашел телефон регистратуры.

– Эм-си-эм клиник, администратор Наталья. Чем могу помочь?

– К вам неделю назад из сорок третьей больницы перевели Кустицкую Екатерину, после комы.

– Одну минуту.

Я ждал, пока в трубке играла приятная музыка.

– Прошу прощения за ожидание. А по какому вопросу вы обращаетесь?

– Я хотел узнать, как она.

– А кем вы ей приходитесь?

– Я… друг.

В трубке повисла пауза.

– Извините, но мы предоставляем информацию о здоровье пациентов только родственникам и доверенным лицам. Могу я еще чем-нибудь вам помочь?

Я положил трубку.

На следующий день я отправил сообщение старосте Ольге с вопросом, знают ли они что-нибудь о состоянии Кэт. Та ответила не сразу, но вечером написала, что общалась с Кэт в мессенджере, и та сказала, что ей уже лучше.

Я выдохнул. Во всяком случае, она отвечала Оле. И говорила, что ей лучше. Может, я неправильно вбил номер?

Но все было верно. И тогда я решил, что Кэт просто не хочет разговаривать со мной. Может, она не простила мне, что я ее убил – пусть и для ее же блага. Может, я ассоциировался у нее с тем, что она очень хотела забыть.

А может, и в игре она была со мной просто потому, что так было удобнее. Проще. Потому что она знала, что нравится мне, и хотела наверняка заручиться моей поддержкой. Она отдалась Кадису, когда посчитала это необходимой мерой – кто сказал, что она не могла так же поступить со мной?

Это были невеселые и неприятные мысли. Но у меня было на них все меньше и меньше времени.

Каждый день меня ждали многочисленные процедуры – лечебная гимнастика, беседы с психологом, анализы и обследования. Врачи явно были удивлены скоростью, с которой я восстанавливался – ко мне стали водить студентов-медиков, чтобы показать уникальный случай.

Еще один раз ко мне приходил следователь из прокуратуры. Однако вопросы, которые он задавал, намекали, что он скорее хотел убедиться, не сболтну ли я лишнего. Я заверил его, что ничего не помню, ничего не знаю и мечтаю только поскорее обо всем позабыть.

Разумеется, я ни о чем не забыл. И мне очень хотелось поговорить с людьми, которые были виноваты в том, что задача сесть на кровати представляла для меня серьезную проблему. Но я твердо решил отложить этот разговор. Для начала я хотел научиться не только садиться, но и ходить. А до этого было еще очень, очень далеко.

Оглядываясь назад, я понимал, что все вернулось на круги своя куда быстрее, чем можно было предположить. Я вышел из комы в конце марта, а к концу апреля уже перестал ходить на занятия ЛФК. Врач что-то лепетал про необходимость длительной терапии, но я знал, что мне это больше не нужно. Я чувствовал себя прекрасно. Во всяком случае, физически.

Мне пришлось взять академ. Вообще-то, на первом курсе его не давали – но для меня и остальных «коматозников» сделали исключение ввиду особых обстоятельств. Однако комнату на это время мне дать не могли – значит, нужно было или возвращаться в родной город к родителям, или искать себе жилье.

Но возвращаться к себе я не хотел. У меня была здесь еще пара незавершенных дел. Одно из них звали «Создатели». Второе – Кэт.

Жилье нашлось проще, чем я думал: Валя, счастливый обладатель бабушкиного наследства, пустил меня к себе, причем совершенно бесплатно. Я догадывался, что одной из причин такого щедрого жеста могло быть банальное любопытство – он рассчитывал, что я расскажу ему, что же в действительности с нами произошло. По институту ходили слухи, один другого немыслимее – и все же ни один из них не дотягивал в своей неправдоподобности до реальной истории.

Валя, впрочем, быстро разочаровался – ничего рассказывать я ему не стал. И даже отказался разделить вечерние посиделки за компом, предпочитая в это время читать или смотреть фильмы.

У меня был длинный список – тот, что мы с Кэт обсуждали, лежа в обнимку на кровати в трактире. Одно из немногих напоминаний, что все это происходило на самом деле. Это – и музыка, которую мы слушали там. Наверное, кто-нибудь из друзей, посмотрев мой новый плейлист, сказал бы, что я стал девчонкой – слишком много там стало мелодичного инди и почти откровенной попсы.

Но я вообще сильно изменился.

Когда первое безумие радости прошло, и мама смогла присмотреться ко мне повнимательнее, она как-то заметила.

– Знаешь, Вася, ты как будто с того света вернулся. Или с войны.

Я не стал тогда говорить, что она права, в общем-то, в обоих случаях.

Я начал хотя бы примерно понимать, как жила Кэт все это время – потому что теперь я тоже оказался по ту сторону стены своего опыта. Между мной и моими старыми друзьями, даже между мной и родителями была невидимая пропасть. Я не мог рассказать им, что со мной произошло – инстинкты подсказывали, что безопаснее всего никому об этом не рассказывать – а без этого они не могли понять, что во мне переменилось.

Я восстановился быстрее, чем другие, хотя они и пришли в себя раньше, и потому в конце концов навестил каждого – кроме Саши и Лены. Я не знал, что могу сделать при виде первого, а ко второй меня попросту не пустили. Сказали, что ее психическое состояние очень нестабильно.

Все остальные понемногу приходили в себя – и даже были рады меня видеть. Но, хотя нам всем совершенно необходимо было поговорить о произошедшем, я знал, что даже они не до конца понимают меня. Их опыт был схожим, близким – и все-таки другим. Мы создали общий чат в ВК, и четверо остальных радостно трепались там все дни напролет. Я только листал ленту и изредка усмехался веселым мемам, но сам ничего не писал.

Я знал, с кем мне действительно нужно было поговорить. Кого совершенно необходимо было увидеть, чтобы перестать ощущать все нарастающее одиночество. И плевать, если она притворялась, если я был ей не нужен, если все оказалось обманом – она все равно была там, со мной. Она должна была понять меня.

Один разговор. Мне нужен был всего лишь один разговор. Во всяком случае, я убеждал себя именно в этом.

Когда меня выписали, я первым делом поехал в клинику, куда перевели Кэт – но бесконечно любезная администратор Наталья, чем-то напоминавшая мне эльфийских торговцев, сообщила, что такая пациентка больше не лежит в их клинике. Я не стал даже пробовать выяснить у нее, где живет семья Кэт. Следующие несколько дней я пытался играть в сыщика и найти их адрес – и, о чудо, в конце концов мне это удалось.

Было тепло, кое-где почки выстрелили молодой листвой, и у меня впервые за долгое время было хорошее настроение. Я ехал на автобусе, солнце мелькало через густые ветви просыпающегося леса, оставляя в глазах разноцветные пятна. Остановка была в паре километров от коттеджного поселка, где стоял дом Кэт – но я с удовольствием прогулялся по уже подсохшей проселочной дороге.

Когда я подходил, меня впервые охватили сомнения, туда ли я приехал. А когда подошел к воротам коттеджного поселка, я понял, что, кажется, все равно внутрь не попаду. Всю территорию окружал высокий темно-зеленый металлический забор, дорогу преграждали ворота, а над калиткой слева возвышалась смотровая вышка охраны.

«Чтобы отстреливать на подходе», – подумалось мне, пока я шел по небольшому пустырю, отделявшему поселок от леса.

Возле калитки висел интерком с одной кнопкой. Я нажал ее, и заиграла веселая музыка, несколько испорченная шипящим динамиком.

– Да? – раздался голос. – Вы к кому?

– К Кустицким, – громко сказал я в микрофон.

– К кому?

– Кус-тиц-ким.

– Фамилия как?

– Кус! Тиц! Ким!

– Да не орите вы! Ваша фамилия как?

Я на мгновение замялся, а затем тихо пробормотал свою фамилию в интерком. На том конце посмеялись.

– Нет тебя в списке, парень.

– Каком списке?

– На кого пропуск заказывали.

– На меня не заказывали пропуск. Я просто так приехал.

– А! Ну звони тогда им, чтоб заказали.

Охранник отключился.

Я с досадой выдохнул. Если б можно было позвонить, я бы не приезжал без предупреждения. Однако я нашел номер Кэт и набрал его. Разумеется, никто не взял трубку. Тогда я написал сообщение:

«Я стою у ворот в ваш поселок, меня не пускают. Позвони охране, пожалуйста».

Ответа не было. Я стоял, засунув руки в карманы, и ковырял засохшую глину носком кроссовка, когда калитка внезапно открылась, и из нее высунулся охранник.

– Позвонили твои Кустицкие.

– О! – обрадовался я.

– Велели тебя не впускать, – продолжил охранник как будто немного виноватым голосом.

Я замер, чувствуя, как улыбка постепенно исчезает с лица.

– И просили передать тебе, чтобы ты больше не приезжал. Извиняй, парень, – видно, ему и впрямь было неловко. – Надо было тебе сначала позвонить, прежде чем в такую даль переться.

– Надо было, – глухо согласился я. А затем развернулся и пошел прочь.

Солнце слепило глаза по дороге в город, а в наушниках играло:

Убей меня

Внезапно гаснет свет

Нервно курит балерина

В пачке сигарет

Солнце светит мимо кассы

Прошлогодний снег ещё лежит

Всё на свете из пластмассы

И вокруг пластмассовая жизнь

Тянутся хвосты

Миллиарды звёзд сошли на нет

С тех пор, как мы с тобой на «ты»

И дело вовсе не в примете

Только мёртвый не боится смерти

Вдоль дорог расставлены посты

Возьми меня с собой

Беспощадно в небе светит солнце у тебя над головой

И снова мимо кассы

Тень забилась в угол и дрожит

Всё на свете из пластмассы

И вокруг пластмассовая жизнь

Тянутся хвосты

Убей меня

За то, что я давно к тебе остыл…