Шестой прокуратор Иудеи

Иуда долго метался в бреду. Неделю или чуть более он находился на пороге смерти, но, выжил, выкарабкался из цепких её объятий. Видимо, не пришло ещё время уходить ему из жизни, остались у него кое-какие дела на этом свете, а потому и не угодно было вечности забирать к себе несчастного сына Рувима. Вот и отступила смерть, подарив Искариоту радость бытия, но не горечь тлена.

Было ранее утро. Иуда с трудом разомкнул веки и хотел осмотреться. Но сделать этого не смог. Глаза тут же пришлось закрыть, ибо отвыкшие от солнечного света, они сразу же начали слезиться. Тогда Искариот прислушался. Вокруг царила тишина и спокойствие. В первое мгновение после пробуждения он даже не понял, где находится. Когда же, наконец, ему удалось оглядеться, то всё показалось Иуде незнакомым: и стены, и потолок, и пол, и даже одежда, надетая на него. Но главное заключалось в том, что боль, которую он со страхом вспоминал, ушла.

«Может, я умер, и потому у меня ничего не болит? – была его первая мысль. Но, оказалось, что нет. Он не умер, он жил, дышал и даже мог еле-еле двигаться. Несмотря на то, что Иуда испытывал сильную слабость, он, однако, попытался пошевелить рукой и ногами, это ему далось сделать. – Прекрасно! Если мои руки и ноги действуют, голова соображает, значит, я действительно жив! Правда, проклятая слабость, но зато у меня уже ничего не болит! Слава Богу! – радостно подумал Искариот. Он вновь осторожно пошевелился и приподнял голову, дабы на этот раз уже более внимательно осмотреться вокруг. Иуда увидел, что находится в небольшой, почти крошечной, комнате с маленьким окошком под самым потолком. Через него дневной, солнечный свет проникал внутрь, освещая глиняные стены и убогую домашнюю утварь. Больной осторожно ощупал пол вокруг себя и понял, что лежит на тростниковой постилке. Тело его сверху укрывало толстое тёплое одеяло из овечьей шерсти. На руке была чистая белая повязка, от которой шёл какой-то приятный запах неизвестной Иуде травы. Комната, вернее было бы назвать её каморкой, где он находился, была очень чистой и опрятной. Сквозь маленькое окошечко проглядывало голубое небо. – Слава Господу! Я жив! – вновь радостно подумал он и вздохнул полной грудью. – А как же меня угораздило попасть сюда?» – этот вопрос пришёл к нему сам собой, заставив Иуду вспомнить события, произошедшие в течение нескольких последних дней, когда он опрометчиво примкнул к мятежникам и даже стал одним из вдохновителей бунта. Ему тогда вдруг понравилось видеть, как его слушают люди и подчиняются ему. Иуда неожиданно почувствовал себя настолько важным, умным и властным человеком, что даже не продумал о тех страшных последствиях, которые могли ожидать его за участие в мятеже против римской власти.

– Всё, конечно, было хорошо! Горожане внимали каждому моему слову. Как, однако, я вдохновенно призывал их не подчиняться римлянам, да вот только весьма опасная эта штука, оказывается, быть бунтовщиком, – усмехнулся Искариот, морщась, но не от боли, ибо рука уже заживала, а от воспоминаний, которые были горьки и печальны.

Он совершенно случайно увидел, как под покровом утренних сумерек, большой отряд римских всадников подъехал к городу. Иуда бросился, было, предупредить местного священника, который и поднял горожан на мятеж, но не успел, ибо легионеры быстро перекрыли все дороги, ведущие к центру. Он и сам чуть не попался в руки римлян, но вовремя заметил солдат и, ловко прыгнув в придорожные кусты, пробрался в большую рощу, где и спрятался, затаившись среди зарослей колючего терновника. Не предполагал тогда Иуда, что, выбирая для своего укрытия место более безопасное, и подальше от римлян, он, наоборот, окажется внутри их лагеря. Из своего убежища ему хорошо было видно, как легионеры притащили пятерых связанных заложников. Иуда знал их всех. Они первыми по наущению священника стали бросать камни в сборщика налогов и охрану.

«Надо отсюда как-то уходить!? А то ещё…» – только и успел подумать Искариот, как неожиданно сильные руки крепко схватили его за шиворот и вытащили из колючих кустов на открытое пространство. Он не успел даже глазом моргнуть, как его сбили с ног и, грубо протащив по земле несколько шагов, поставили в один ряд с заложниками. Всё произошло для Иуды столь быстро и стремительно, что он ничего не понял, а потому никак не мог согласиться с тем, что внезапно оказался пленником.

Иуда постарался отодвинуться от заложников немного в сторону, как бы демонстрируя своё особое положение и непричастность ко всему происходившему, но, получив сзади сильный удар по спине тупым концом копья, тут же вернулся на место, куда его поставили с самого начала. Сопротивляться было бесполезно, и тогда он решил осмотреться, дабы разобраться в ситуации и понять, как вести себя с римлянами. Воины тем временем ушли, и на поляне остались всего несколько легионеров, один из которых в накинутом на плечи белоснежном плаще сидел на камне. Правда, на груди того римлянина на серебряной цепочке висел медальон римского генерала, но Иуда не разбирался в воинских знаках отличия, а поэтому и не обратил особого внимания на человека, вершившего судьбами людей в Иудее и Самарии.

Все римляне вели себя довольно мирно, и такое поведение легионеров даже немного успокоило Иуду.

«Если вдруг спросят, что я здесь делаю, скажу, мол, оказался случайно, и никого не знаю!» – придумал он ответ, показавшийся ему весьма удачным. Правда, сидевший немного поодаль римлянин вызывал некое беспокойство Иуды и какую-то внутреннюю тревогу, уж слишком пристально тот смотрел на заложников, но особенно внимательно, не мигая, наблюдал за ним, Искариотом. Угрозы во взгляде римлянина не читалось, но зато чувствовалось проницательность. Он как бы видел Иуду насквозь. Пленник тогда даже отвёл свои глаза в сторону, дабы скрыть истинные мысли, но не надолго, ибо чуть прищуренный взгляд римлянина притягивал к себе, заставляя вновь волноваться и переживать.

Начались же все беды для Искариота весьма неожиданно. Иуда боковым зрением заметил, как римлянин встал с камня, на котором сидел, и двинулся в сторону пленников. Он был довольно высокого роста, крепкий, но более всего Иуде запомнился пурпурный шарф на фоне белого плаща, который багровым полотнищем развевался на ветру, завораживая и пугая. Ничего другого уроженец Кериота запомнить не смог, ибо дальнейшие события начали развиваться столь быстро и стремительно и казались до того невероятными, что он даже потом долго удивлялся, происходили ли они вообще на самом деле.

Когда римлянин прошёл мимо Иуды, пленник облегчённо вздохнул, полагая, что все невзгоды уже позади. Но тем неожиданнее для него прозвучал вопрос, который словно камень с горы обрушился на голову Искариота. Узнав, что перед ним прокуратор Иудеи, уроженец Кериота, чуть не лишился чувств. Он даже не мог предположить, что на подавление мятежа в столь маленьком городке, как Ивлеам, прибудет сам прокуратор.

«Бог мой! – вопрошал пленник к всевышнему, – и зачем я только примкнул к бунтовщикам? Жадность подвела! Богатым захотел быть? Вот же глупец!?» – обречёно подумал Иуда, всё ещё надеясь на благоприятный исход. Когда же к его ногам рухнуло обезглавленное тело одного из заложников, пленник понял, что…

Иуда из Кериота вспоминал всё те события как жуткий сон, как дикий и нереальный кошмар. Он не хотел думать о них, но воспоминания те страшные помимо его воли сами настойчиво возвращались и возвращались к нему, как ни старался он забыть свою неожиданную драму. И вот уже в который раз перед глазами Иуды вставала бросавшая его в дрожь картина, как прокуратор доставал свой меч, резкий взмах и …

Дикая боль и кровь, ручьём хлынувшая из обрубков, где мгновение назад ещё находились пальцы, чуть было не свела его с ума. Иуда с тихими проклятиями, без оглядки бросился бежать с того страшного места. Он хорошо помнил, что бежал долго-долго, не разбирая дороги и не понимая, куда и зачем бежит, пока в изнеможении не повалился на землю, сухую и каменистую, изодрав при падении до крови всё лицо. Сколько времени он так пролежал, Иуда не ведал, но, придя немного в себя, поднялся на ноги и весь оставшийся день шёл строго на север, подальше от Иерусалима, подальше от Ивлеама, подальше от грозного и жестокого римского прокуратора.

Дорога была извилистой и трудной, она то поднималась в горы, то резко шла вниз. К тому же время приближалось к вечеру. В воздухе уже начинала чувствоваться прохлада. А Иуда всё брёл и брёл, словно во сне, пошатываясь от усталости и теряя направление движения. Он находился недалеко от какого-то города, он почти дошёл до его окрестностей, которые уже можно было хорошо рассмотреть с вершины горы. Искариоту оставалось теперь только дойти до городской окраины по начавшемуся пологому спуску, когда он вдруг жутко занемог. Иуда остановился, более не в силах идти дальше, ибо каждый сделанный шаг причинял ему неимоверную боль. Рука с отрубленными пальцами, до того только чуть беспокоившая ноющей и немного дёргающей болью, вдруг сильно воспалилась, покраснела и распухла. Из ран начал обильно вытекать зловонный жёлто-зелёный гной, и боль раскалённым железом от кончиков пальцев, которых не было, медленно и неумолимо стала ползти вверх, подбираясь к самому плечу. Рука горела огнём, и кожа её стала ярко-красной, постепенно приобретая черноватый оттенок. Иуда хотел идти вперёд, но перед его глазами вдруг всё закружилось, земля и небо смешались между собой, поплыли в медленном хороводе вместе с облаками и деревьями, воронкой стали подниматься в небо и затем уже где-то в высоте превратились в маленькую еле заметную точку. Он плохо соображал, так как в голове его что-то вдруг зазвенело, застучало, заухало, и более не в состоянии передвигать ноги Иуда рухнул, словно подкошенный, на пыльную землю в придорожные кусты. Сильный озноб, переходящий в дикую лихорадку, то доводил его до полного изнеможения, то отпускал, чтобы короткое время спустя вновь вернуться, но уже другими, более долгим припадком и дикими мучениями. Нестерпимые приступы накатывающей волнами дёргающей изнуряющей боли заставляли Иуду кататься по пыли и скрести землю ногтями, грызть её и скрипеть зубами, кричать до хрипоты и выть, словно побитая собака. Вскоре у него уже начало болеть всё тело, а не только рука с отрубленными пальцами. Иуда кусал губы, истощённо вопил и в кровь царапал лицо оттого, что голова буквально раскалывалась надвое от звенящей внутри неё боли. По-видимому гной, проникнув в кровь, медленно и неумолимо продвигался к мозгу, постепенно отравляя его, а потому неся с собой нестерпимые мучения и медленную смерть. Вскоре Иуда потерял сознание. Он лежал в придорожной канаве, мимо него проходили многочисленные паломники, шедшие на праздник в Иерусалим, но никто не обращал внимания на неподвижное человеческое тело, видимо, полагая, что путник уже мёртв. Иуда так умер бы в грязной яме, куда упал, катаясь по земле в болезненном припадке, если бы не случайная встреча, о которой он не знал…

«Но как всё-таки я попал в этот дом?» – стараясь отогнать тяжелые воспоминания, спрашивал себя Иуда. Он постарался переключиться на другие мысли. Правая рука его немного ещё побаливала, и никак нельзя было привыкнуть к тому, что пальцев на ней нет, хотя несчастный Искариот чувствовал их, и даже казалось, что мог ими пошевелить. Необычный запах, исходивший от чистой повязки на ране, приятно кружил голову. Здоровой рукой Иуда провёл по лицу, но, когда дошёл до шеи, сердце его вдруг похолодело. Он быстро пошарил у себя на груди, однако ничего не обнаружил.

– Кошелёк??? Где мой кошелёк с золотом, полученным от прокуратора? Украли?! Господи! Вот же напасть… ограбили!!!..

Паника, горечь, досада, злость, перемешиваясь между собой, одновременно возникли в его душе. Вот только непонятно было Иуде, на кого же следовало направить все свои внезапно возникшие чувства. Он попытался встать, но слабость в ногах не позволила ему это сделать, хотя мысль о пропаже денег не давала Иуде покоя. Осознание того, что его ограбили, вводило Искариота в жуткое отчаяние.

«Надо встать и искать! Но где? Сколько же я был без сознания? День, сутки, неделю или месяц? Наверное, здесь меня и обокрали, обобрали до нитки?» – с досадой подумал он, оглядываясь по сторонам и не зная на ком бы сорвать клокотавшую в нём злость. Но это состояние его длилось не долго. Иуда быстро понял безнадёжность своего положения, так как был не в силах предпринять что-либо, дабы найти пропавшие деньги. Понимая собственное бессилие, постепенно перешедшее в растерянность, он натянул одеяло на самую голову и заплакал.

Именно в этот миг, когда Искариот был близок к помешательству, раздался скрип двери, и в комнату вошла невысокая женщина. Она тихо приблизилась к больному, улыбнулась ему и ласково сказала:

– Доброе утро! Вот ты, наконец, и пришёл в себя! Я приготовила тебе горячую похлёбку! Поешь! Ты ослаб за время болезни. Теперь надо набираться сил!

Иуда внимательно посмотрел на женщину. На вид ей было не более сорока лет. Правда, седина кое-где уже тронула её густые чёрные волосы. Но, тем не менее, незнакомка имела приятную внешность, и черты её лица были красивы и благородны.

– Как я попал сюда? – слабым голосам спросил Иуда, принимая из рук хозяйки миску с тёплой похлёбкой. Ароматный запах мясного бульона был столь силён, что Искариот вдруг ощутил, что за время болезни дико проголодался, но, однако, досада от потери денег всё-такт была сильнее, нежели голод. Иуда уже, было, открыл рот, чтобы спросить о золоте, но не успел. Хозяйка не дала ему ничего сказать. Она начала кормить больного с ложки и принялась рассказывать, как он оказался в их доме. Иуда с жадностью принялся поедать тёплый суп, слушая неторопливый рассказ и забыв на короткое время о пропаже денег.

– Тебя сюда притащил на своих плечах мой сын. Он наткнулся на твоё тело случайно. Вначале подумал, что ты мёртв, а оказалось, жив! Вот он тебя и принёс. И лечил тебя тоже он. Целую неделю не отходил от твоей постели, повязки менял, мази всякие и снадобья прикладывал. Он у меня умелец! А сегодня рано утром, когда тебе стало лучше, он ушёл в Капернаум. Людям ведь везде нужна его помощь, – тихим голосом говорила женщина, докармливая больного. Затем она протянула Иуде его кошелёк и почти шёпотом сказала, – ты потерял деньги, когда тебе стало плохо. Сын нашёл кошелёк рядом с тобой в траве и просил передать.

– Добрый у тебя сын! – радостно проговорил Иуда, как только увидел свой кошелёк в целости и сохранности. Настроение у него, конечно, сразу же улучшилось, он даже хотел пошутить, но его перебил чей-то ворчливый голос, раздавшийся из-за двери.

– Мой сын со всеми добр. Всякого первого встречного, юродивого или убого, в дом мой тащит, своего-то пристанища у него нет. Рубаху последнюю готов снять с себя и отдать нищему, – щуря глаза и шаркая ногами, в комнату вошёл старик. Он строго и весьма недовольно посмотрел на лежавшего Иуду и добавил, – всех кругом мой сын жалеет, только нам от того нет никакой пользы. Убытки есть, а пользы нет! Болтается целыми днями неизвестно где, лучше бы мне помогал плотничать, но нет! Я, говорит, должен людям помогать! Видите ли, он должен? Такое, говорит, моё призвание по жизни! И тебя, вон, притащил, не спросив у родителей согласия на то. Теперь вот придётся тебя кормить, поить, да выхаживать. Ему-то что? Ходит себе по городам, а о доме родном никаких забот. Судя по одежде, ты, милый человек, не богач, который смог бы заплатить за уход серебром или золотом?

– Прекрати Иосиф! Как тебе не стыдно так говорить? Человек чуть было не умер, разве деньги сейчас главное? – укоризненно качая головой, сказала вошедшему в комнату старику молодая женщина.

– А ты, Мария, как и твой сын, такая же добрая и глупая, всем готова помочь! А заработок-то только мой. Думаешь легко мне добывать средства на жизнь плотницким ремеслом? Да, и работы сейчас нет. Чем кормиться-то будем? Твой сын ведь деньги за лечения с людей не берёт! А те, что зарабатывает, раздаёт нищим. Видно, Господь совсем лишил его разума, коли, он помогает всем бесплатно, – тяжело вздохнул старик.

Иуда молча слушал перебранку хозяев дома. В спор вступать он не стал, правильно рассудив, что не его это дело вмешиваться в чужие семейные распри. Тем более, у Иуды были совсем другие желания и мысли. Ему не терпелось, чтобы хозяева дома поскорей бы убрались из комнаты, дабы дать ему возможность пересчитать свои деньги: все ли на месте? Долго ждать Иуде не пришлось. Старик, постояв немного и не дождавшись на свои вопросы ответа, безнадёжно махнул рукой, то ли на свою жену за её несогласие с ним, то ли на своего отсутствующего сына за его неучастие в домашних делах, повернулся и вышел из комнаты. Хозяйка также вскоре ушла по делам, забрав у больного миску, которую тот быстро опустошил. Оставшись один, Иуда решил тут же проверить, все ли его деньги целы, или какая-то их часть пропала. Превозмогая слабость, он сел и быстро развязал кошелёк.

– Слава тебе, Господи! – воскликнул радостно Иуда и откинулся назад. Всё его богатство было на месте. Он закрыл глаза и еле слышно прошептал что-то наподобие молитвы. Кого и за что благодарил уроженец Кериота, было неизвестно. Может быть, он вознёс молитву Богу за то что, тот помог сохранить деньги, или шептал слова благодарности за своё чудесное спасение? Никто не знал. Даже сам Иуда не сказал бы толком, спроси его в тот миг: «О чём твоя молитва, добрый человек?»

Почти всю неделю Иуда пролежал в доме бедного плотника Иосифа из Назарета, пока не почувствовал себя абсолютно здоровым. Рука его постепенно заживала и уже почти не болела. Правда, он продолжал чувствовать свои отрубленные пальцы, особенно когда хотел что-то взять, и испытывал досаду, что у него не очень получалось. Но вскоре тремя оставшимися Иуда научился хорошо справляться с разными делами: и гвозди вколачивать, и горшки делать, и писчую палочку держать. Покидая дом Иосифа и Марии, он дал им несколько мелких монет. Его поступок вначале удивил старого человека, но потом Иосиф расчувствовался и даже чуть расплакался на прощанье, от души сожалея, что Иуда не его родной сын, который совсем ему, старому человеку, не помогал. Взяв деньги, старик ушёл в дом, а хозяйка отправилась проводить выздоровевшего гостя, ведь он впервые оказался в Назарете и не знал, куда ему идти. Она довела Иуду почти до самой окраины города.

– Эта дорога приведёт тебя в Иерусалим, – сказала Мария, указывая в одну сторону, – а эта ведёт в Тивериаду, что на Геннисаретском море.

– Прости Мария, что доставил вам много забот и хлопот. Спасибо тебе и Иосифу за всё. Сыну своему передай от меня огромную благодарность. Очень жаль, что нам не пришлось с ним увидеться. А, как, кстати, имя твоего сына? Ведь я так и не знаю, как зовут моего спасителя? – прощаясь, спросил Иуда.

– Иисус! – последовал короткий ответ. – Иисус его имя! Не забудешь?

– Конечно, не забуду! Я теперь его должник на всю оставшуюся жизнь! – сказал Иуда и быстро зашагал прочь. Вскоре он скрылся за поворотом. Мария же, постояв недолго и погрустив о чём-то, медленно пошла домой. А Иуда тем временем весело и бодро шагал по дороге на север Галилеи, даже не предполагая, как круто изменится его судьба, когда он вновь встретится со своим спасителем, дабы стать его учеником, первым и любимым.