Пограничник. Том 6: Шпионские игры

Глава 15

Нафтали не сводил с меня глаз. Лицо его казалось невозмутимым и даже умиротворенным. Веки маленьких глаз оставались полуприкрытыми. Когда я приблизился и опустился рядом с ним, раненый и уже бывший командир «Черных Аистов» выплюнул кровь на бороду. Откашлялся. После этого дыхание его стало тяжелым и прерывистым.

— Шайта-а-н… — протянул он, показав мне окровавленные зубы.

Я молчал. Булат попытался ко мне подлезть, примаститься рядом, но я аккуратно отстранил пса. По всей видимости, овчара беспокоил запах крови моего врага. Даже сейчас, видя, что Нафтали ранен, пес не хотел отходить от меня, думая, наверное, что мне все еще может угрожать опасность от этого огромного душмана.

— Тихо, Булат, — сказал я, отстраняя его слюнявую крупную морду с большим черным носом. — Все хорошо, дружище. Все хорошо.

Нафтали захрипел, пытаясь перевести дыхание. Сильнее сжал руку на ране. А потом вдруг заговорил, с трудом ворочая языком. Было непонятно, речь дается ему так сложно из-за раны или потому что он пытался говорить на чужом языке, который плохо знал.

— Ты… говорить правда. Шер — лгун и… М-м-м-м… — Нафтали скривился от боли, зажмурил глаза. Когда перетерпел, продолжил: — лгун и собака… Твой честь больше, чем у многий другой моджахеддин, шурави.

Я ему не ответил сразу. Только поджал губы.

— Я… скоро умирать… — выдохнул Нафтали.

Я кивнул.

— У тебя передо мной еще долг.

Внезапно Нафтали улыбнулся сквозь боль. Кажется, он понял мои слова.

— Долг?

— Ты искалечил моего друга на советской границе.

— А-а-а-а-а… Граница… — Растянув губы в улыбке еще шире, протянул Нафтали. — Там у нас хороший драка… Там…

Он отнял окровавленную руку от раны, тронул висок со стороны своего мертвого глаза.

— Там оставаться мой глаз.

— Я обещал ему убить тебя.

— Бадаш… — Нафтали с трудом кивнул. — Кровная месть. Я принимать это. Ин рох-и мо. Такой мой путь.

Я обернулся. Глянул на то, как Наливкин с Шариповым помогают Глушко встать.

— Ну как? Идти можешь? — необычно заботливо спросил Шарипов у Глушко.

Тот даже не успел ответить. Его опередил Наливкин:

— Хаким! Ну ты чего? Его ж в руку ранили, а не в ногу! Идешь?

— Так точно, товарищ капитан… — выдавил побелевший от ранения Глушко.

Видя, что они заняты раненым, я извлек из ножен свой штык-нож. Показал Нафтали.

— Смерть от такой пахлаван… Такой уважаемый воин… — Нафтали снова не договорил. С трудом отвернулся и сплюнул кровавый сгусток на собственное плечо. — Тоже честь. Но я хочу просить… Ханджари ман… бигир… Мой нож…

Он указал взглядом на свой изогнутый нож, что остался у него за поясом. Черные ножны выпачкались в крови душмана. Кровь успела впитаться, остаться в царапинах и прожилках некогда отшлифованной чуть не до блеска кожи.

— Это… хороший нож… — продолжал Нафтали. — Шайтан брать его. Он достойный.

Я задумался. Жест Нафтали оказался для меня неожиданностью. По поверью душманов, вместе с ножом побежденного врага к воину переходит и воинская доблесть прошлого владельца. Откажись я — это станет настоящим оскорблением для Нафтали. Это будет значить, что честь и доблесть командира «Аистов» исчезнет вместе с его телом. Будет съедена шакалами после смерти. Склевана коршунами и вороньем.

Ну что ж? Я всегда уважал смерть.

«Пусть уйдет спокойно», — подумал я.

С этой мыслью я потянулся за ножом. Аккуратно вынул его из-за пояса Нафтали. Каждое мое движение причиняло душману боль, но он терпел. Лишь прикрывал глаза и стискивал зубы.

Когда я закончил и отложил нож, то привстал на одно колено. А потом взял свой штык-нож лезвием к себе в качестве жеста доверия.

Пусть Нафтали был свирепым воином в прошлом, но сегодня, в решающий момент, он сдержал свое слово. Не предал меня. И за это заслуживает уважения.

Когда я положил свободную руку ему на плечо, Нафтали кивнул. Потом с трудом отвел голову так, чтобы открыть мне место для последнего удара.

— Аллаху акбар… — проговорил Нафтали напоследок.

А потом я вонзил нож ему в основание шеи.

Нафтали умер быстро. Маленькие его глаза так и остались открытыми. Отсутствующий взгляд навсегда устремился к небу.

Я аккуратно закрыл ему веки пальцами. Встал.

Кровь из шеи умершего гиганта полилась на песок. Растеклась необычным образом — узором, напомнившим мне крыло аиста.

Саид Абади мучился от боли.

Когда малочисленные силы советского спецназа разгромили «Аистов» у мечети, женщине с девочкой, спасенным советским бойцам, а также Искандарову разрешили остаться на верхних этажах мечети. А вот Абади такой привилегии не удостоился.

Его отвели обратно в подвал.

Подвал мечети был достаточно просторен. Каменные стены и сводчатый потолок покрывали остатки глиняной штукатурки. На полу лежало какое-то тряпье, осколки и крошки все той же штукатурки.

Единственным источником относительно нормального света служила маленькая коптилка, сделанная русскими из банки с найденным тут же жиром и тряпки. Тени от ее тускловатого света дрожали на стенах, открывая взгляду немногочисленные все еще сохранившиеся на них надписи на арабском языке.

Под потолком, конечно, было еще маленькое решетчатое окно, но его сложно было назвать источником света. Свет, что сквозь него пробивался, оказался тусклым и пыльным под влиянием бушующей за стенами пылевой бури. Он падал на пол, к ногам Абади, и казался пакистанскому шпиону похожим на жуткий кровавый след.

Да и свежего воздуха из окна поступало мало. В подвале воняло затхлостью. Запах этот перемешивался с каким-то другим, сладковатым, и не менее мерзким. Абади решил, что возможно где-то сдохла крыса. Этот сумасшедший коктейль разбавлял едва уловимый аромат тмина. Вероятно, когда-то здесь хранили специи.

Абади сидел под стеной на каких-то гнилых тряпках. К его ноге крепко привязали веревку, противоположный конец которой приладили к железному кольцу в стене.

Абади мог бы попробовать развязать веревку. Возможно даже перетереть ее каким-то образом. Но зачем? Идти было некуда. Помощи ждать тоже неоткуда. В нынешнем состоянии он вряд ли сможет добраться до своих. Скорее всего его просто убьют русские. А Абади никогда не склонен был к безрассудным, связанным с риском для жизни поступкам.

А его состояние при этом все ухудшалось. Это беспокоило шпиона не на шутку. Его живот болел настолько, что иной раз сложно было просто поменять положение, не говоря уже о том, чтобы встать и подняться.

Боли эти начались у Абади уже давно, еще после перестрелки у старой пастушьей хижины, где его схватили советские спецназовцы. Он знал причину боли. А еще знал, что то, что находилось у него в желудке, не должно было доставлять боль.

Что ж. Мало того, что им не удалось заполучить советского шпиона, так еще другая его миссия, не менее важная чем первая, была под угрозой. О том, что Саид был не только лидером группы пакистанских спецназовцев в этой миссии, но еще и курьером, не знал никто из окружающих. Никто кроме него самого, специального агента Стоуна и доверенных людей из ЦРУ и ISI, что ждали Абади на пакистанской границе.

Теперь уже ничего не имело значения. Ничего, за исключением простой истины — то, что хранил желудок Саида Абади, не должно было достаться советам. Риск был слишком велик.

Боль стала острой далеко не сразу. Кроме того, Абади боялся сообщать о своем плохом самочувствии советским спецназовцам. Опасался, что это вызовет какие-то подозрения.

У Абади была идея вызвать у себя рвоту, чтобы избавиться от содержимого своего желудка. А потом уничтожить его. Навсегда оставить в стенах мечети, чтобы уберечь от русских.

Однако подходящего случая не подворачивалось. Его постоянно окружали советские солдаты или кто-нибудь из бывших пленников. Рисковать раскрыть себя Абади не мог.

Когда он остался один, то все же попытался вырвать «посылку». Но не смог. Каждый позыв приносил жуткую боль, которую просто невозможно было терпеть.

«Дело может пойти лучше, если у меня будет больше воды», — думал Абади.

Свою он уже использовал. Вот если бы получилось убедить кого-нибудь из его надзирателей принести ему еще…

Тяжелая дубовая дверь вдруг скрипнула.

Абади выпрямился. Снял руку с живота. Несмотря на то, что от резкого движения новый спазм сковал все его нутро болью, шпион не выдал своих ощущений. Его лицо осталось бесстрастным.

Когда дверь отворилась, в комнату вошел большой пес немецкой породы. За ним, по всей видимости, его хозяин — молодой, высокий и поджарый солдат.

В полумраке подвала Абади смог рассмотреть его лицо. Правильные черты его все еще оставались по-юношески тонковатыми, но челюсть и подбородок уже можно было назвать мужественными. А взгляд — суровым.

Абади много слышал об этом бойце. Кажется, по фамилии его звали Селиховым. Другие русские долго обсуждали, как сегодня он поспособствовал победе над «Аистами». Абади удивляло это обстоятельство. Тем не менее, он никак не проявлял своего удивления.

— Наливкин попросил меня проверить, — начал боец, — твое самочувствие. Наш санитар упоминал, что ты выглядишь болезненно. А через час, если вертолет не прилетит, мы выдвигаемся к границе.

Боец по фамилии Селихов стоял неподвижно. Отсвет огонька коптилки плясал в его внимательном, неожиданно глубоком для такого молодого парня взгляде.

Абади заметил за армейским поясом солдата кинжал в черных ножнах. Он знал, что кинжал принадлежал Нафтали. Значит, предводитель «Чохатлора» мертв. Это значило — надежды на спасенье нет. По крайней мере пока.

Большой пес у ног Селихова насторожился. Видимо, почувствовал, что Саид слишком внимательно разглядывает его хозяина. Пес гулял свободно — без поводка.

Вид этого мощного, а главное свободного овчара заставил Абади внутренне поежиться. Конечно же, шпион не выдал и этого своего чувства.

— Добрый вечер. Не ожидал увидеть именно вас в моей скорбной темнице, — сказал Абади добродушно и мягко.

Селихов ему не ответил.

— Вы талантливо сыграли на местных обычаях, товарищ Селихов, — продолжил Абади несколько заискивающим тоном. — Отлично обратили их против самих «Аистов». Но, признаюсь, вы не похожи на того, кто хорошо бы разбирался в подобном.

— Это не твое дело, — отрезал Селихов.

Голос его звучал беззлобно, но твердо. Тон пресекал любые подобные разговоры на корню.

Абади подчинился.

— Твое дело сообщить мне свое самочувствие.

Абади поджал губы.

— Небольшое обезвоживание и всего-то. Мне бы не помешало побольше воды. Желательно кипятка.

— Кипятка не будет, — тут же ответил Селихов.

— Тогда можно обычной, — пожал плечами Абади. — Но побольше. Боюсь, без достаточного количества воды мне будет сложновато осилить путь.

— Тебе давали флягу.

Абади потянулся за пустой фляжкой. Воду он давно израсходовал, стараясь вызвать рвоту. Когда достал, показал ее Селихову.

— Кончилась, — сказал Саид, перевернув фляжку вверх дном.

— Это была твоя норма на сутки.

— Мне нужно всего лишь еще воды, товарищ Селихов. Боюсь, в моей ситуации это жизненно необходимо.

Селихов сузил глаза. Казалось, он разглядывал Саида не менее внимательно, чем Абади его самого. Смотрел он так, будто подмечал малейшие детали во внешности и поведении Саида. Детали, которые сам Саид видеть не мог… Но догадывался об их наличии.

Шпиону стало не по себе.

— Слишком ты настойчиво просишь, — сказал Селихов вдруг. — Тебе будут давать воду. Но теперь порционно. Выпивать будешь сразу, при нас. Понял?

Абади почувствовал укол страха. Однако заставил лицо остаться спокойным, словно бы каменным, и безымянным. Вместо ответа — смиренно и медленно кивнул.

— Вот и хорошо, — ответил Селихов. — Значит, готовься выходить.

Он обернулся и пошел к двери. Пес застыл, все так же не сводя своих желто-ореховых глаз с Абади.

— Ко мне, Булат, — бросил Селихов, а потом открыл дверь и вместе с псом они вышли из подвала.

Абади расслабился. Сгорбился. Потом покривился от боли, положив руку на вновь прихвативший живот.

«Кажется, это будет непросто, — подумал Абади, стараясь перетерпеть новый укол спазма, — нужно избавиться от этой штуки раньше, чем меня заберут на допрос».

Абади закрыл глаза. Пытаясь отвлечься от боли, что доставлял ему очередной спазм, он ушел в собственные мысли.

В подвале стояла тишина. Почти. Если напрячь слух, можно было различить едва уловимые шарканья. Где-то в темноте скреблась крыса.

К закату ветер немного поутих. Пыль осела. Мир из грязно-коричневого превратился в предсумеречный, закатно-красный.

Я был во дворе, сидел на большом камне у входа мечети, что, по всей видимости, когда-то рухнул сюда с крыши. Передо мной на плащ-палатке покоился разобранный автомат.

Я накрутил протирку на шомпол, принялся чистить канал ствола своего АК.

На улицу вышел Наливкин. Он достал свои папиросы, подкурил. Затянулся и выпустил облачко сизого, прозрачного дыма.

— Закуришь? — протянул он мне пачку папирос.

— Спасибо, товарищ капитан. Не курю.

— Забыл совсем, — Наливкин кривовато ухмыльнулся, сунул пачку в карман. — Остальные, вон… Сигареты из зубов не выпускают вторые сутки. Нервы глушат. У Звады вообще голос уже почти на полтона ниже стал. А как пришел к нам, голосок был звонкий, как у пацана.

Наливкин рассмеялся. Только как-то горько и не очень весело. Потом вздохнул, сощурившись, уставился на солнце, медленно заходившее за горы.

— Слушай, Сашка, — сказал вдруг Наливкин после недолгого молчания. — А ты к нам, случаем, не хочешь? У нас личный состав по большей части офицерский, но и срочникам место есть. Особенно таким самородкам, как ты.

Я вздохнул, заглянул в ствол, чтобы проверить, как очистилось.

— Снова предлагаете?

— Предлагаю, — хмыкнул Наливкин. — Ты ж пойми. Такому как ты на заставе не место. Ты у нас, в спецназе, больше пользе Родине принесешь. Да и сам быстро поднимешься по службе. А Шамабад? А что Шамабад. Застава, каких много. Там парни и без тебя справятся. Чай, не дураки сидят. Свое дело знают.

— Товарищ капитан, — начал я, немного помолчав, — вы когда-нибудь видали, как ломается плотина?

— Плотина? — Наливкин, казалось, даже удивился. — Это ты к чему?

— Сначала трещина, — продолжил я. — Потом вода. Потом вода слабое место находит, и пошло-поехало.

— Это ты про границу?

— Граница наша защищена. Но наши враги ее усердно ковыряют. Стараются не трещину, а целую дыру сделать. Как недавно на Шамабаде. И тогда мы им не дали. Отстояли свое.

— Я слыхал, — Наливкин покивал, — ты и в том бою отличился. Организовывал оборону. Но знаешь, что я тебе скажу? Ты своей спиной всю границу не закроешь.

— А мне и не надо, — я улыбнулся, поднял на Наливкина глаза. — Мне всего-то на всего достаточно быть там, где надо. И кажется мне, что место мое покамест на Шамабаде.

— Кажется ему, — усмехнулся Наливкин.

— Вот скажите мне, — продолжил я, — вы почему меня послушали? Тогда, в первый раз, когда мы Нафтали взяли. И во второй. Когда «Аистов» стравили друг с другом. Вы гляньте на меня. Любой офицер типа вас скажет: «Юнец неопытный, и года в кирзачах не отходил». А вы мне поверили. Даже больше — доверились.

— Ну… — Наливкин задумался. — Я видал тебя в деле. Да и…

— И?

— И интуиция подсказывала, что ты свое дело знаешь. Непонятно мне откуда, но знаешь.

— Вот. Чуйка, — я кивнул. — И мне чуйка подсказывает, что ничего еще не кончено. Потому и мне рано оставлять Шамабад.

Наливкин молчал. Когда докурил свою папиросу, снова достал следующую. Дунул в нее и вложил в губы.

— Значит, нет?

— Нет.

— Ну что ж. Вижу, не переубедить мне тебя, — Наливкин поджал губы.

Потом он задумался на полминутки. Внезапно убрал папиросу за ухо, принялся шарить в кармане.

— Ну раз уж так, то прими хотя бы это. Чтобы осталось у тебя от нас какая-то добрая память.

Наливкин достал из кармана потёртый кожаный чехол, изъеденный временем, но всё ещё крепкий, как старая солдатская кожа. Медленно, почти с благоговением, он раскрыл его. Достал и передал мне.

На мою ладонь лег тяжеленький латунный диск, покрытый потускневшей чёрной эмалью.

Это был немецкий маршевый компас Busch.

На крышке, под слоем потертостей, угадывалась гравировка — «Busch M.40», а чуть ниже — крохотный орёл, почти стёртый от частого касания пальцев.

Я щелкнул большим пальцем — крышка открылась с чётким металлическим звуком, обнажив зеркальную пластину под ней.

Внутри, под толстым выпуклым стеклом, лежал лимб с тончайшими делениями — цифры, чёрточки, углы, выведенные с немецкой педантичностью. Стрелка, синеватая у основания и алая на конце, замерла почти мгновенно, будто и не было тряски.

— Немецкий. Трофейный, — улыбнулся Наливкин. — Отец с войны привез. Передал мне. Я думал тоже сыну передать. Да вот только…

Капитан «Каскада» ухмыльнулся.

— У меня две дочки. Им такие игрушки без надобности.

Я глянул на Наливкина.

— Я не привык получать такие ценные подарки, не даря что-то взамен.

— Глупости, Саша, — покачал головой Наливкин. Потом замолчал и вздохнул. Повременив, продолжил: — Этот компас, он точный. Надежный, несмотря на возраст. Из любого дерьма выведет. И ты нас, Сашка, сегодня из дерьма вывел. Такой подарок — безделица по сравнению с тем, что ты совершил для меня и моих ребят.

Наливкин хитровато хмыкнул и добавил:

— Бери. А то обижусь.

Я притворно и иронично закатил глаза. Капитана такое мое выражение повеселило. Он сдержанно рассмеялся.

— Ну что? — сказал он. — Заканчиваем наш турпоход? Топаем до дому, до хаты?

Когда я глянул на компас, чтобы закрыть его, стрелка внезапно скакнула на юго-восток. На мгновение указала ровно туда, где за горами и Пянджем лежала застава Шамабад.

Я нахмурился, поджал губы.

— Компас не ошибается, говорите? — холодно сказал я Наливкину.