Пограничник. Том 6: Шпионские игры

Глава 23

Итак, после недолгого совещания — начал Наливкин, держа в руках мятый-перемятый листочек — а также скрупулезного подсчета баллов, самопровозглашенное жюри в лице, собственно говоря, меня, старшего лейтенанта Тарана, а также капитана Жукова, постановило…

На Границе было почти тихо. В кромешной темноте поблескивали редкие лампы на Шамабаде. Где-то в эту самую минуту дозоры уходили в тишину, чтобы приступить к исполнению приказа на охрану Государственной Границы.

В полутьме тянул свою трель сверчок. Пахло дымом, остывающей после жаркого дневного солнца пылью и порохом. Как-то незаметно к этой плеяде запахов присоединился едва ощутимый аромат остывшего шашлыка.

Пограничники, каскадовцы, танкисты — все расселись вокруг мангала. Устроились кто где и внимательно слушали вставших перед нами офицеров.

— Я вон там, внизу, написал счет победителей, — подсказал Наливкину Пуганьков.

Капитан «Каскада» под фонарем уставился на листик с записями Пуганькова. Нахмурился и вздохнул.

Таран, смотревший в лист, поднял выжидающий взгляд на Наливкина. Жуков, тоже явно успевший прочитать, кто же победил, не выражал никаких эмоций. Его холодное, светлое даже в темноте лицо совершенно ничего не выражало.

Наливкин с начальником заставы переглянулись. Потом капитан «Каскада» вдруг заговорил:

— В общем, с равным счетом победила дружба, — сказал он и принялся рвать многострадальный листок. — Паек будет разделен между всеми по справедливости.

С этими словами Наливкин скомкал и сунул в карман кителя обрывки листка.

— Товарищ капитан! — тут же крикнул Звада. — А разрешите мне «Боржоми»⁈

Наливкин хмыкнул. Встретился взглядом сначала с Тараном, потом с Жуковым и, по всей видимости, не нашел в их глазах намека на какие-либо возражения. Тогда Наливкин сказал:

— Можно, Звада. Можно.

Вокруг стояла темень. Безлунная, черная и совершенно слепая ночь пала сегодня на Границу. Она окутала заставу, стоящую под светомаскировкой — без единого огонька.

Ворота Шамабада были распахнуты. Большой «Урал-375Д» с кузовом, обтянутым тентом, выключив фары, стоял во дворе и мерно урчал двигателем.

Я вышел из здания заставы. Десять минут назад дежурный по заставе поднял наряд, чтобы мы готовились к выходу. Я уже привел себя в порядок. Пока остальные парни умывались и все мы собирались завтракать, меня привлекло тихое урчание двигателя во дворе.

Сегодня ночью «Каскад» покидал заставу.

У большой машины стояла группа людей. Большая часть из них, несомненно, были каскадовцами. Остальных же я не мог разглядеть в кромешной темноте.

Вдруг один из них поднял руку и крикнул:

— Сашка!

По голосу я узнал, что это был Наливкин. Люди обернулись и взглянули на меня. Я сошел со ступеней заставы и неторопливо отправился к ним.

— А ты чего так рано подорвался? — спросил Наливкин весело.

Но только в голосе его я уловил грустные нотки. Глаза Наливкина блеснули мне в темноте. Несмотря на то что командир, по своему обыкновению, улыбался, улыбался он одними только губами. Взгляд его погрустнел.

«Пусть и пробыли мы здесь совсем недолго, — говорил мне этот взгляд, — но никогда не забудем вашего гостеприимства. А еще вашей отчаянной храбрости».

Когда я подошел, оказалось, что провожали отряд Наливкина Таран с Пуганьковым, а также старшина Черепанов.

Каскадовцы молчали. Тихо курили в кулак, пряча от ночного ветра красные угольки своих папирос.

— Служба у меня, — ответил я, подходя и становясь рядом с остальными.

— А, ну да, — кивнул Наливкин. — В дозор?

— Так точно, — улыбнулся я.

— Ну вот и у нас, — Наливкин обернулся, глянул на «Урал», — у нас тоже служба. Хорошо у вас тут, на заставе, было. Да надо в путь. Труба зовет.

Между офицерами и бойцами повисла тишина. Кто-то молча курил. Ефим Маслов поправил ремень, который оттягивала кобура с пистолетом.

— Малинин, ну ты чего молчишь? Покажи ты уже товарищам свое детище! — вдруг сказал Наливкин, как бы пытаясь прогнать неловкую тишину.

Малинин прочистил горло. Помялся на месте, когда почувствовал на себе заинтересованные взгляды офицеров с Шамабада. Я тоже посмотрел на него. Приподнял бровь.

Пусть в этот раз мы с ним и не сблизились, не стали друзьями, как раньше, однако и ранения своего он не получил. Видимо, когда в ход истории вмешался я, события пошли каким-то иным, совершенно другим путем. Есть ли теперь шанс, что Малинин выживет в будущем? Что не подведет его рана, которую он получил тогда, в моей прошлой жизни здесь, на афганской границе. Да — есть. По крайней мере, нет больше над Малининым опасности неминуемой смерти. А это главное.

— Ну… Короче, я это…

Когда он взялся за лямку вещмешка, который все это время стоял у его ног, все заинтересовались еще больше.

Только когда радист подошел к нам, поставил вещмешок перед Тараном и стянул его к земле, я заметил, что внутри было не что иное, как цинк от патронов 7,62 на 54 миллиметра.

— И что же это? — хмыкнул Таран.

— Радиостанция, — буркнул Малинин скромно. — Я собрал.

— Кустарная, что ли? — хмыкнул Черепанов.

— Так точно. Корпус — цинк, — начал объяснять Малинин. — Плату вырезал из текстолита от ПЗ-173. Лампа ГУ-50 от армейского передатчика Р-130. Конденсаторы я взял…

— Да оставь ты свою терминологию, — с усмешкой прервал его Наливкин. — Весь подарок портишь!

— Ну… Я… — снова замялся Малинин.

— Подарок? — хмыкнул я.

— Я ее так собирал, — поспешил оправдаться Малинин, — когда время было. А тут решил — почему б вам не оставить? Вдруг пригодится?

— И мы все такой благородный шаг Малинина поддержали, — похвалился Наливкин. — А я даже удивился. Он же с этой штуковиной, как с писаной торбой, одно время возился. И тут на тебе. Говорит мне: «Хочу, мол, подарить ее шамабадцам».

— Лишняя радиостанция в хозяйстве пригодится, — улыбнулся Черепанов. — А работает?

— Да, конечно, — сказал Малинин и торопливо открыл цинк. Полез внутрь и разложил антенну — которой, видать, служила телескопическая штанга от пограничного фонаря, только укороченная.

Потом он стал копаться руками в цинке, что-то искать. От смущения Малинин торопился, бурчал себе под нос какие-то слова.

Я хмыкнул. Узнал наконец в этом Малинине того человека, с которым мы когда-то были хорошими друзьями.

Пусть даже сейчас передо мной был он еще зеленым, не то что тогда, на Саланге, но сути своей не потерял. Малинин был молчаливым и скромным, но увлеченным человеком.

А ведь познакомились мы с ним в прошлый раз при гораздо более печальных обстоятельствах.

Тогда, в прошлой жизни, мое отделение и его группа попали под серьезный обстрел. Малинина ранило осколком в плечо, а мне пришлось под огнем тащить его на себе до ближайшего укрытия. А потом еще и оказывать помощь в ремонте станции — подавать детали, потому что радист не мог справиться одной рукой. Та станция стала единственным шансом вызвать помощь. Мы возились с ней больше десяти часов, но смогли оживить.

Вторая наша встреча произошла зимой следующего года.

Моя группа потеряла связь с командованием. Застряла в горах, в снежном буране. Кто ж знал, что именно Малинин окажется тем единственным человеком, что поймает наш сигнал перед тем, как связь оборвалась.

И более того, самовольно угнав мотонарты, прорвется к нам с запасным передатчиком и тем самым спасет всех нас.

Тогда он нарушил приказ, чтобы мы остались в живых. А я не доложил о том, что он сделал. Так и сдружились мы, храня общую тайну.

Ну что ж. То были другие времена. Времена, которые еще не настали. То были другие мы. И я уж точно больше не стану тем Пашей Селиховым, которым был в прошлой жизни. Не знаю, станет ли Малинин тем человеком, с кем я сдружился на Саланге. Знаю одно — роковой раны больше нет. А значит, есть шанс, что радист уйдет живым с перевала.

Малинин щелкнул чем-то в цинке. Ничего не произошло. Тогда он замешкался. Поднял голову и стал нервно на всех поглядывать.

— Щас-щас, — сказал он торопливо, а потом достал из кармана какой-то предмет, не больше автоматной гильзы.

Когда из предмета в нутро кустарной радиостанции вырвался узенький лучик красного света, я понял — он достал самодельный фонарик.

— Щас, секундочку, — пролепетал Малинин.

Я заметил, как красный лучик фонарика, шарящий по внутренним деталям станции, скакнул вдруг на крышку и осветил самодельную наклейку, вырезанную по трафарету: «Собрано из того, что было. Не судите строго».

— Вот.

Малинин чем-то снова щелкнул, и из недр цинка вдруг зазвучал голос Александра Александрова, исполняющего гимн Советского Союза.

— Выключи, — буркнул Наливкин. — Ты ж всю заставу перебудишь.

Малинин торопливо опять чем-то щелкнул. Звуки музыки тут же утихли. Тогда он виновато посмотрел на капитана и проговорил:

— Это не я… Это она сама…

— В общем, — обратился Наливкин к Тарану, — это вам подарок. На память от «Каскада». Пользуйтесь — нас вспоминайте.

— Спасибо, — помолчав, ответил Таран.

Наливкин с Тараном пожали руки. Каскадовцы принялись прощаться с офицерами Шамабада. Наливкин подошел ко мне.

— Ну что, не передумал? — криво ухмыльнувшись, протянул он мне руку.

— Нет, — пожал я его могучую пятерню. — Не передумал.

— Ну что ж, — вздохнул Наливкин. — Может, ты и прав. При мне чуйка тебя ни разу не подводила. На вот.

Он пошарил в кармане и протянул мне три патрона калибра 5,45. Патроны оказались с окрашенными наконечниками. В темноте цвет меток разобрать было нельзя, и они казались черными.

— Трассеры, — догадался я.

— Трассеры, — улыбнулся Наливкин. — Возьми. Как пальнешь — так сразу наш «Каскад» вспомнишь.

Не ответив, я только улыбнулся и кивнул.

После Наливкина все каскадовцы по очереди принялись прощаться и со мной.

Когда очередь дошла до Звады, он замер на мгновение. Нерешительно сжал губы.

— Знакомство у нас с тобой, Саша, вышло не самым лучшим, — он немного грустно усмехнулся. — Не знал я тебя совсем, до всего того, что с нами приключилось. Ой, не знал. А если б знал — точно тебе говорю — совсем бы по-другому мы с тобой познакомились. И мне б сейчас не было так стыдно за наше знакомство. Зато, как неприлично я себя повел.

— Ничего, — сказал я. — Что было, то было.

Он коротко кивнул. А потом полез за пазуху и достал маленький предмет. Я сразу не увидел, что это такое, но когда присмотрелся, то понял — Звада держал свисток.

— Снял с душмана одного. Часового, — пояснил Звада и разулыбался. — Вот так вот забавно вышло: сначала снял самого часового, а потом уже и свисток с него. Возьми. Будет тебе на память.

Я принял свисток.

Свисток оказался старинным и немного ржавым. На маленьком металлическом корпусе я нащупал какую-то арабскую вязь. А еще два отверстия вместо одного.

— Многовато в нем дырок, — сказал я с улыбкой.

— Это я доработал, — похвалился Звада. — Свистит в двух тональностях. Вроде как «свой-чужой». Удобно очень. Я пробовал.

— Я, пожалуй, пробовать не буду, — сказал я, — чтоб всех не перебудить.

— И правильно, — Звада кивнул. — А то ведь перебудишь.

— Полагаю, вещь это памятная. А я не привык принимать подарки, ничего не отдавая взамен. А отдавать-то мне и нечего, — сказал я с легкой улыбкой.

— Вот не надо, — Звада покачал головой. — Я уже эту твою песню слышал. Капитан рассказывал, как ты от компаса отнекивался. Он тебе сказал тогда, а я повторю — ты для нас столько сделал, что никакими свистками это не измерить. Так что…

Звада осекся, как бы подбирая слова.

— Так что бери. Пусть у тебя хранится. Так будет правильно.

Ничего не ответив, я только сунул свисток в карман. Едва заметно кивнул Зваде.

— Ну что, братцы! — сказал Наливкин каскадовцам, когда они с нами распрощались. — Пора и честь знать! Давайте в кузов!

Мы понаблюдали, как спецназовцы принялись загружаться в кузов «Урала». Последним заходил Наливкин. Прежде чем исчезнуть под тентом, он еще раз на прощание махнул нам рукой. Махнули ему и мы.

А спустя мгновение «Урал» рыкнул, тронулся с места и выкатился за пределы двора Шамабада.

Только когда машина завернула на неширокую гравийную дорогу, часовой заставы закрыл за ней ворота.

Где-то вдали все еще глуховато рычал двигатель грузовика, уносившего каскадовцев прочь от Границы. Рык становился все тише и тише, и в определенный момент этот шум смог пересилить даже сверчок, игравший свою скрипучую музыку где-то за бетонным забором.

— Товарищ капитан, — не выдержал Пуганьков, — можно пойду? У меня утром политподготовка.

— Свободен, — сказал Таран, глядя в ярко-звездное и темное небо. — Иди.

Отпросился и Черепанов, сославшись на то, что ему наряд выпускать.

Таран отпустил и его, все так же задумчиво устремив свой взгляд к звездам.

Когда решил отойти и я, он меня не отпустил.

— Саша?

— Чего, товарищ старший лейтенант?

— Наливкин рассказывал, — помолчав немного, сказал Таран, — он предлагал тебе место в своем отряде.

— Так точно. Предлагал.

Таран вздохнул.

— Зря не согласился. Там бы была карьера, так карьера.

— Мне было решать, — невозмутимо сказал я. — Вот я и решил остаться.

— И правильно решил, — вдруг сказал Таран.

Начальник заставы обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Повторил:

— Правильно решил. Без тебя на Шамабаде было бы сложнее. Много есть ребят, без которых было бы сложнее: Нарыв, Мартынов, Алим Канджиев. И ты тоже доказал — что и без тебя сложнее. Возможно, сложнее, чем без них всех вместе взятых.

Я промолчал. Не было у меня никаких слов, чтобы ответить Тарану. Да и отвечать-то было без надобности. Мои дела за меня говорили.

— Завтра днем, — сказал Таран, отвернувшись, — я напишу на тебя рапорт в отряд.

— Рапорт?

— Да. Представление на награду. Ты это заслужил, Саша. Заслужил в очередной раз.

Со дня, как «Каскад» покинул заставу, прошло четверо суток. Утром мы проводили занятия по огневой подготовке.

Руководил ими старший сержант Мартынов. Под его командой были семь пограничников, а среди них и я.

Занятия мы начали с чистки и подготовки оружия. Следом за этим — стрельбы с применением холостых патронов.

Отрабатывали упражнение «Молния». По сигналу Мартынова мы должны были на скорость вскидывать автоматы в боевое положение и производить одиночный выстрел. Все это надо было проделать за время не более трех секунд, которые засекал старший сержант.

Мишенями нам служили пустые банки от консервов, надетые на колышки.

Вторым упражнением был «Темп». Нарыв тренировал собак подавать голос на появление цели.

Мартынов, сидя в окопе, показывал нам банку на палке. Тогда Радар, которого сегодня взял Нарыв, должен был гавкнуть. Мы — открыть огонь одиночными.

Занятия шли вполне штатно, пока мы не заметили, как «Уазик» подъехал к воротам Шамабада.

Это случилось в конце занятий, на разборе ошибок, когда мы уселись на землю и Мартынов пояснял бойцам, кто что делал не так.

Когда подъехала машина, все затихли.

— Гости у нас, что ли? — спросил Уткин, уставившись на Уазик.

— Уже привыкли бы, — Малюга сунул в рот травинку, принялся ее жевать. — Не застава, а двор проходной. Кто хочет — заходи.

Из «Уазика» вышел офицер.Дежурный по заставе отдал ему честь, но офицер не пошел во двор, как все ожидали. Он уставился на нас. А потом решительно потопал к стрельбищу.

— Сюда идет, — пробурчал Сагдиев, подбирая с земли свой автомат.

Пограничники принялись подниматься, видя, что офицер приближается.

— Стройся! — крикнул Мартынов. — Ровняйсь! Смирно!

Мы все встали в шеренгу перед подошедшим офицером. Он замер перед нами, и я смог его рассмотреть.

Молодой, не старше двадцати трех лет, он был не слишком высок и оказался лейтенантом. Сухопарый и жилистый, носил он идеально выглаженную форму и чистую фуражку — без единой мусоринки. Казалось, офицер только пять минут назад получил себе новый комплект и тут же, прямо в «Уазике», нарядился в него. Я даже заметил его блестящие, вычищенные на совесть сапоги, в носках которых разве что небо не отражалось.

У лейтенанта было узкое лицо с высокими скулами, холодные серо-голубые глаза почти без ресниц и рано проявившиеся морщинки у рта.

Лейтенант прищурился. Осмотрел всех нас, а потом недовольно искривил губы. От этого морщины у его рта стали еще глубже.

Мартынов подошел к нему, отдал честь и отрапортовал.

— Где офицер? — буркнул лейтенант недовольно.

Мартынов удивленно округлил глаза. Не ответил.

— Вы меня слышите, товарищ старший сержант? Где офицер, говорю! Любые занятия по огневой подготовке проводятся в присутствии офицера!

— Не могу знать, товарищ лейтенант, — опешил Мартынов от такого дерзкого, что называется, «наезда».

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться, — вклинился я, спасая растерявшегося Мартынова.

Лейтенант глянул на меня. Снова сузил глаза и снова недовольно искривил губы.

— Фамилия, — сказал он мне строго.

— Сержант Селихов, — холодно ответил я, заглянув ему в глаза.

Лейтенант выдержал мой взгляд. Подошел.

— Ты какой-то больно уверенный, сержант Селихов. Че хотел?

— При всем уважении, — сказал я. — Это вы что здесь хотели?

Глаза лейтенанта оказались нормального размера, потому что округлились от удивления.

— Старший лейтенант Таран, а также лейтенант Пуганьков исполняют свои служебные обязанности, — продолжал я. — Личный состав по приказу начальника заставы проводит занятия по специальной подготовке специалистов с применением огнестрельного оружия. Вы же — препятствуете их выполнению.

Лейтенант от возмущения раздул ноздри. Протянул:

— Т-а-а-а-к.

Он принялся деловито ходить вдоль строя и вести себя как хозяин, чем немало удивил бойцов. Остальные пограничники уперли в новенького, незнакомого офицера хмурые взгляды.

— Занятия по специальной подготовке, значит, — выдохнул он. Замер. Заложил руки за спину. А потом внезапно взорвался: — Почему мишени не по уставу⁈ Почему стрельбы проводятся без надзора офицера⁈ Немедленно прекратить занятие! Сдать оружие для проверки номеров! Предъявить журнал учета боеприпасов, быстро!

Все стихло. Офицер уставился на нас выпученными глазами. Никто из пограничников даже не пошевелился. Не кинулся исполнять приказ незнакомца. Ни у кого на лице не проявился страх, как на то надеялся лейтенант.

— Товарищ лейтенант, — сказал я спокойно и уверенно, — оружие сдаем только по приказу начальника заставы.

Лейтенант метнулся ко мне. Остановился так близко, что я смог почувствовать странный аптечный запах, исходивший от молодого офицера.

— Да ты, солдат, видать, самый умный тут, а? — прошипел он. — Сдать оружие. Немедленно.

— Оружие… — Я не отвел взгляда. — Только по приказу начальника заставы. Ясно вам?