Сколько волка ни корми

Глава 18. Послание

— Он совсем не в себе, — выдыхает Сивер.

На самом деле, Сивер говорит далеко не «совсем не в себе», а кое-что покрепче. Но Бая вежливо делает вид, что действующий знахарь племени только что не выругался на чём свет стоит прямо перед ней. Знахари должны быть сдержанными и рассудительными, а главы племени — тем более.

Поэтому Бая говорит только:

— Разве? По-моему, это вполне закономерно.

— «Закономерно»? Ну, если всепоглощающая тупость вкупе со столь же всепоглощающей самоуверенностью — это «закономерно»…

— Весьма, — пожимает плечами Бая. — Не мог бы ты дать мне на это посмотреть?

— Посмотреть? — с ещё большим возмущением переспрашивает Сивер. — И что ты хочешь увидеть, чего не видел я? Я же прочитал тебе всё, от первой буквы последн…

— Похоже, кто-то до сих пор не понял, что входит в обязанности знахаря, братик, — фыркает Бая, ловко выхватывая из рук Сивера кусок тонкой бересты. — Если я говорю, что чего-то хочу, мне не нужно задавать лишних вопросов.

— Ты ведь шутишь, верно? — тянет Сивер. — Бая, давай просто сожжём это и…

— Сожжём? Ну уж нет.

Конечно, Бая шутит.

Прошло уже пять лет с тех пор, как она заняла место своей матери, а Бая всё шутит. Наверное, Лесьяра не обрадовалась бы такому легкомыслию. Наверное, Лесьяра не обрадовалась бы тому, что Бая действительно каждый раз читает эти торжественные письмена, а не отправляет их, брезгливо поморщившись, в лес — Лесьяра бы не стала тратить на них и огонь, тут Сивер хватил лишнего.

Но, с другой стороны, Лесьяра была бы рада хотя бы тому, что племя под чутким руководством Баи и Сивера не развалилось на части, не умерло от голода и не перегрызло друг другу глотки в случайных ссорах. Бая, в отличие от Врана, никогда не страдала от лишней самоуверенности — Бая прекрасно понимает, что бремя правления, свалившееся на их с Сивером ещё неокрепшие плечи, легко могло раздавить их своей неожиданностью так, что не поднялся бы уже никто. Бая, конечно, знала, что когда-нибудь этот миг наступит — но, как и всё в этой жизни, он наступил слишком быстро и внезапно.

Бая скользит глазами по берёзовой коре.

«Что ты хочешь увидеть, чего не видел я?»

Почерк.

Ровные, искусные, замысловатые буквы — и никаких ошибок. Бая видела, как писал и пишет Вран, Бая может с лёгкостью, с первого взгляда определить: это послание — не его рук дело.

— Зимина работа, — говорит она задумчиво.

Сивер хмурится — нетерпеливо и тяжко. Какой же он смешной. Кое-что не изменилось и за дюжину лет.

— И что? — вопрошает он страдальчески. — Прошмандовка черкает за самодура несуразные каракули — это разве новость? Ради этого ты туда таращишься?

— А что, ты думаешь, Ворон из Сухолесья узнает, сколько именно я туда таращилась? — весело спрашивает Бая, хотя, казалось бы, веселиться после такого послания — последнее дело.

— Не называй его так, — тут же щерится Сивер. — «Ворон». Ха! Как ему вообще пришло в голову…

Бая смотрит на чёрную терпеливую птицу, сидящую у границы.

Ворон бересту и принёс — и замер у холма, не в силах продвинуться дальше и переполошив своими хриплыми криками русалок, охраняющую границу молодёжь и особо чутко спящих стариков. Сиверу, конечно, эти вопли не мешали, хотя землянка знахаря находится ближе всего к холму.

Бая смотрит на чёрную терпеливую птицу…

И веселье в Бае смешивается с лёгкой грустью.

«Ворон из Сухолесья». «Ворон из Сухолесья» — новое имя, а всё по-прежнему. Ворон из Сухолесья, разумеется, выбирает в своих посыльных птиц, полностью соответствующих его имени — и не может даже самостоятельно написать письма, которые эти птицы доставляют. Ворон из Сухолесья наговаривает своей верной помощнице витиеватейшие послания — бескрайнее озеро громких слов, сладкие реки щедрых обещаний — и отправляет их тем, чьё племя он когда-то покинул, потому что эти слова и обещания казались большинству бессвязным бредом.

Ворон из Сухолесья делает это уже который год — шутка, затянувшаяся на пятилетие и утратившая первоначальную пелену горьковатого веселья.

Но сегодня Ворон из Сухолесья превзошёл сам себя.

— «Бывший дом племени с Белых болот», — ещё раз перечитывает Бая место назначенной встречи вслух. — Любопытно. Как он туда забрался?

Любопытно…

Любопытно — впустила ли хоть кого-нибудь их бывшая стоянка, смог ли хоть кто-нибудь из бывших членов племени воспользоваться чудом, чтобы вновь открыть её?

Любопытно — а остались ли у них хоть какие-нибудь чудеса?

Помогают ли они хоть кому-нибудь? Живут ли хотя бы по части старых правил или отказались от всех без исключения, объявив лесу бессмысленный и беспощадный бой? Это было бы очень в духе Врана.

Любопытно — было ли у Врана хоть одно чудо за всё это время?

Совершил ли он хоть одно доброе дело?

Когда-то Бая думала, что обязательно совершит.

Когда-то Бая думала, что стоит только подождать…

— Никак, — раздражённо закатывает глаза Сивер. — Как он может забраться хоть куда-то? Голодранцы торчали на противоположной опушке леса, пока их не вытеснили оттуда люди, с которыми они так сражались — они назвали это «сбором достаточной силы и выдвижением вперёд». Куда — «вперёд», если они движутся, мать их, назад? И гадать не нужно — засели посреди нашего леса, выкорчевали тройку кустов, чтобы не колоть себе задницы во сне — и всё. Повезло, если они вообще оказались там, где хотели — Зима-то и при жизни у нас могла в трёх соснах заблудиться, а теперь, наверное, совсем отвыкла, бедняжка. Уж не знаю, как она переживёт отсутствие их огромных деревянных домов… А, подожди. Вот незадача — у них же и не было деревянных домов! Ну да, может, не всё сразу. А, может, они решили украсить ими нашу землю? Показать нам пример? Показать нам…

Иногда Сивер очень напоминает Бае Солна.

Не словами, не поведением — внешностью. С возрастом Сивер стал почти его двойником — только чуть ниже ростом, чуть шире в плечах, поясе и челюсти. И оттопыренные уши. Оттопыренные уши — это от отца.

— Я схожу, — прерывает его Бая, потому что Сивер может заливаться этим ядовитым соловьём до бесконечности.

— Что?.. — давится словами Сивер.

Чёрный ворон клюёт что-то в сырой осенней земле, легко перескакивая по слякоти вперемешку с трясиной. Его тёмное оперение почти сливается с промозглым мраком ночи — лишь поблескивают изредка желтоватые глаза да ухоженные перья.

Послание от Врана было, пожалуй, самым большим и подробным за всю историю их односторонней, если можно так выразиться, «переписки» — заняло аж две стороны бересты, да и то старательной Зиме пришлось сделать буквы к концу вдвое мельче.

Вран объявлял: решающий час.

Вран объявлял: он обращается к главам всех племён — дружественных (неужели? Есть и такие?) и тех, кто пока относится к нему с недоверием (какой осторожный подбор слов). На этот раз он ищет союзников не для того, чтобы пополнить ими ряды обычных волков (а разве, по его собственным словам, не все волки в его чудо-племени равны? Или некоторые чуть поравнее?), а для того, чтобы объединить племена. Против общего врага…

Конечно, этот общий враг — человек…

Бая не знает, как Врану ещё это не надоело. Иногда Бая думает: может, что-то не так с ней, а не с ним? Бае кажется невозможным, что можно из года в год, два, три, пять, десять повторять одно и то же — и продолжать упрямо, неизменно, не видя никаких преград и препятствий, хотя всё вокруг кричит тебе: хватит, полно, остановись. У тебя же ничего не получается. Не совсем «ничего», но…

Вран покинул Белые болота двенадцать лет назад. Бая не видела его двенадцать лет. За это время Вран успел собрать в своё безымянное племя ещё несколько десятков волков, обойти все окраины леса, не занятые другими племенами, убить тройку людей, «угрожавших волчьей безопасности», и похвастаться этим в своих посланиях. Теперь же Вран вдруг решил шагнуть дальше и решительнее — теперь он решил вернуть «исконно волчью землю». Почему-то — ту, на которой он сам жил когда-то. Почему-то — у тех, у кого он родился.

Бае бы, наверное, грустить. Бае, бы, наверное, сокрушаться: как же так, что же ты опять задумал? Зачем, зачем, зачем?

Вран заявлял: люди окончательно перестали понимать, кого им следует уважать и бояться. Вран заявлял: люди опустились до того, что осмелились сменить своих зверей-покровителей на человекоподобных «богов» — люди поклоняются почти-людям, где такое видано? Вран заявлял: люди постоянно расширяют свои земли. Вран заявлял: он знает, многие из тех, кто присоединился к его «племени», рассказывали ему, что их племена вынуждены были уходить всё дальше в лес, спасаясь от человеческого присутствия. Вран подчёркивал: безумные празднества во славу новых «божеств» набирают обороты, требуя всё новых убийств жителей леса, а переделанные обряды посвящения не обходятся без охоты на волков — об этом Врану, конечно, тоже рассказали.

Вран оставался всё тем же голосом в звенящей пустоте, что и двенадцать лет назад. Вран жил всё теми же заботами, всё теми же бедами, всё теми же громкими словами, направленными на одного из десяти, если не из сотни. Бая читала его послания одно за другим, Бая прочитала и это — и каждый раз неизменно слышала его уверенный, твёрдый, полный воодушевления голос. Люди-люди-люди. Люди-люди-люди…

Как же Вран бежал от своей человеческой сущности — и каждый раз находил цель своей жизни именно в людях.

— Куда это ты сходишь? — напряжённо спрашивает Баю Сивер. — Бая, скажи, что я неправильно тебя понял. Бая! Скажи. Мне. Что…

Сиверу уж скоро тридцать лет — а ничего как будто и не изменилось.

Иногда Бая задаётся мыслью — а изменилось ли что-нибудь во Вране?

А в ней самой?

Бая присаживается перед вороном, осторожно берёт его на руки — ворон не сопротивляется, сразу видно: ручной, изнеженный.

— Лети, — просто говорит Бая. — Передай своему хозяину: я приду.

Ворон понимающе каркает — и взмывает ввысь, быстро теряясь темнотой своего оперения в голом ночном небе.

— Нет, — хрипло говорит Сивер. — Нет, Бая, никуда ты не…

— Это ты — «никуда не», — спокойно отвечает ему Бая, поднимаясь на ноги. Смотрит на вершину холма: не вернулись ли туда любопытные сторожащие, которых она отослала на время за границу?

Не вернулись.

Хорошо.

— Никто «никуда не», — говорит ей в спину Сивер. Конечно же, следует за ней — обратно в дом. — Бая! Ну зачем, зачем, зачем?

Зачем, зачем, зачем…

— Во-первых, — отвечает Бая, минуя тёплые земляные стены и решительно направляясь к своей землянке, — затем, что он занял нашу землю — и мне всё равно, смог ли он или кто-либо другой пробудить границу или нет. Я совершенно точно его туда не приглашала и не потерплю, как глава рода, чтобы беглецы из моего племени занимали часть моего дома в своей бессмысленной погоне за непонятно чем. Если он останется там, разве не думаешь ты, что кто-то может подумать, что я тайно его поддерживаю?

— Тайно его поддерживаешь? — переспрашивает Сивер с таким неподдельным недоумением, что Бая с трудом сдерживает улыбку. — Нет, лес его возьми, Бая, никто в здравом уме не подумает, что ты «тайно его поддерживаешь», если ты не придёшь на его полоумное приглашение туда, куда всё равно не собирается никто! Напротив, если ты появишься там, кто-то вполне может…

— И кто же этот «кто-то», если, по твоим же словам, там никого не будет?

Бая останавливается, разворачиваясь к Сиверу. Сивер с чувством грохает деревянной дверью холма — так сильно, что наверняка вновь вздрогнули только заснувшие чуткие старики. Ну вот. А Бая надеялась, что всё пройдёт без шума.

— Не играй со мной в эти игры, Бая, — сквозь зубы говорит Сивер — и тут же делает страшные глаза одному из молодых волков, выглянувшему из окна землянки. — А ну убрался! Ночью надо спать, а не подслушивать старших! Если я приду к вам и замечу, что хоть кто-то не на своём месте…

Лицо мигом исчезает из окна. Теперь уж Бая не может не улыбнуться:

— Сивер, мне кажется, это совсем не по-знахарски. Радей никогда ни на кого не рычал.

— А вот это… — Сивер рвано кивает на неё. — По… по… по-главенски? Лесьяра никогда бы не пошла к тому, кто…

— Во-вторых, — быстро говорит Бая, — Лесьяра никогда не держала себя в неведении, когда дело касалось её земель. Он собирается бороться с людьми здесь, а не в своих дальних краях — неужели ты думаешь, что я могу просто закрыть на это глаза? Я должна узнать, в чём заключается его затея, и… убедить его отказаться от неё и вернуться восвояси.

— Вернуться восвояси, — с сомнением произносит Сивер. — Могу ли я уточнить, а восвояси — это куда?

Бая не отвечает — и вновь трогается к своей землянке. Бая хочет захватить оттуда плащ, а затем — выдвинуться. Ворон запоздал со своим посланием — то ли Вран просчитался, то ли сделал это намеренно, — и ей нужно трогаться немедленно, если она хочет успеть к началу вранового собрания. Никакого времени на раздумья, никакого места для хитрых приёмов: хочешь идти — иди, не хочешь — оставайся.

Бая хочет. Бая слышит тоскливый намёк в голосе Сивера, Бая слышит безнадёжность, которой пронизано каждое его слово — и, правда, возможно, Бая слишком молода для той ответственности, что несёт на своих плечах. Возможно, вечный лес забрал Лесьяру с Радеем слишком рано — возможно, живи Бая в совсем другое время, она бы обязательно посетила священный курган, чтобы получить наставления от предков.

Но, к сожалению, Бая живёт в то время, когда курган занимают все подряд, кроме деревянных образов предков, а единственное, что хоть как-то пытается возродить этот обычай, стоит прямо на Белых болотах — и совсем не работает.

Два больших деревянных волка — не таких больших, как те, что были на кургане, с этим племя Баи не справилось. Тёмная волчица и крупный широкомордый волк. Лесьяра и Радей.

И жёлтая лента, повязанная вокруг лапы Радея.

«Сними её», — говорит Бае Сивер неизменно.

— Сними её, — разумеется, оживляется он и сейчас, когда Бая проходит мимо деревянных образов, на одно лишь мгновение задерживая пальцы на золоте ленты. — Бая. Бая, я знаю, что ты задумала. Хватит. Пора от этого отказаться. Бая, ты слышишь меня? Ему не помогут эти ленточки. Ему не помогут твои слова. Ему же поможешь ты. Всё же было так хорошо. Всё же было, мать лесную, так хорошо! Двенадцать лет! Ты забыла о нём на двенадцать лет! От того, что он переместился чуть ближе, ничего не изменилось! Мы же обсуждали это, мы же говорим каждый раз, когда читаем его с Зимой писанину — какой же он дурак! Дураком он был, им он и останется! А дураков переубеждать…

Бая бы сказала Сиверу, что если бы она и впрямь «забыла», то она не стала бы повязывать на Радея никаких жёлтых лент — и позволять этой ленте покачиваться на нём пять долгих лет, хотя Радей не приходил в сон ни к Бае, ни к Сиверу ни разу за эти годы.

Бая бы сказала Сиверу, что ему всегда не хватало веры в других — удивительно, как он вообще не отчаялся, не получая ответов от предков. Почему Бая должна бороться за встречу с душами тех, кто тоже покинул её по собственной воле, но не может хотя бы попробовать развернуть к свету душу заблудшего?

Бая бы сказала Сиверу, бесконечно твердящему ей, что жёлтые ленты — для благословления близнецов и только, и что она просит молчаливых предков помочь какому-нибудь Нереву или Горану, что Сиверу следует смотреть на вещи шире. Что, увы, почему-то за всю их волчью историю никому не пришло в голову выделить особый цвет для тех, кто запутался в себе и своих желаниях, уйдя из племени — так почему же Бая не может выбрать наиболее подходящий?

А ещё Бая сказала бы Сиверу, что она, как и Вран, тоже в чём-то просто человек. Надеющийся, желающий, верящий. Выполняющий свои обязанности — но не способный делать это так же холодно и беспристрастно, как Лесьяра. Вот почему Бая пойдёт на эту встречу. Именно поэтому Бая не упустит возможности взглянуть на того, кого не видела двенадцать лет — и тем более не упустит возможности ему помочь, потому что она ещё и волчица. Всё ведь так просто. Когда Бая отправится в вечный лес сама, никто не сможет упрекнуть её за это решение: Бая делала иные выборы очень, очень долго, Бая никогда не шла против своего племени, его благополучия и спокойствия. Бая ни разу не ответила Врану ни буквой, не сделала в его сторону ни шагу, пока он был где-то там, далеко-далеко. Но теперь всё иначе. Теперь Вран сам пришёл в её земли — и даже вознамерился вершить на них некое «возмездие». Как может Бая пропустить мимо ушей подобные угрозы?

— Он забрал Нерева, — продолжает увещевать её спину Сивер. — Самбора. Горана. Зорана. Зиму. Он украл у меня…

Голос Сивера дрогает.

Бая вновь останавливается.

— Он не крал, Сивер, — мягко говорит она. — Веш ушёл сам. В этом нет ничьей вины.

Хотя, наверное, часть врановой всё же есть.

Сивер болезненно поджимает нижнюю губу. Бая вздыхает. Кладёт ему руки на плечи — хорошо, что они надёжно скрыты от остальных деревянными Лесьярой и Радеем.

Веш покинул племя после их смерти. Бая видела, что Веш был… мягко говоря, несчастлив, и до этого — Веш не любил охоту, не любил свежевать дичь, Веш каждый раз замирал перед загнанным оленем, стеклянными глазами смотря, как ведущий охотник перекусывает ему горло. Веш действительно не был рождён для этого — но так решила Лесьяра. Бая не знает, почему. Некоторые решения матери до сих пор остаются для неё загадкой.

«Может быть, я смогу стать хотя бы… временным учеником?.. — с надеждой, с колкой, отчаянной надеждой спросил Веш у Сивера. — Пока у тебя не появилось… Бая же пока не собирается… А я бы мог… Ты же знаешь — я знаю, я очень хорошо разбираюсь…»

Бая понимала, к чему всё идёт. Сивер покачал головой, Бая предложила Вешу ухаживать за стариками — она помнила, очень хорошо помнила, что когда-то он хотел заниматься и этим.

Веш согласился. Провёл со стариками несколько месяцев.

А потом исчез с Белых болот, и в одном из первых писем к Бае Вран с чувствовавшимся даже сквозь зимин почерк удивлением сообщил, что Веш теперь с ним.

Что ж. Бая не стала повязывать ленту за Веша, как и за всех остальных, кроме Врана; все они сделали свой выбор, и она никак не могла назвать их «заблудшими».

А вот Врана…

— Сивер, — повторяет она. — Я не собираюсь обещать тебе, что отправляюсь туда, чтобы вернуть всех наших. Ты знаешь и сам — это не так. Возможно, Веш теперь очень хороший знахарь. Возможно, и Самбор — тоже. Возможно, их дела не так плохи, как тебе хочется верить — возможно, они счастливее, чем мы думаем. «Ворон из Сухолесья» пригласил меня на собрание глав племён, чтобы рассказать, как мы общими усилиями избавим эту землю от якобы опостылевших нам людей — я просто хочу объяснить ему, что эту землю не нужно ни от кого избавлять. Вот и всё.

— Каким образом Вешу стать «очень хорошим знахарем»? — морщится Сивер досадливо. — Кто мог научить его — волчонок с молоком на губах из Костяных пещер, припустивший за Враном после того проклятого солнцеворота? Умелец по ножам и поясам, никогда не нюхавший травы? Каким образом ты собираешься объяснять что-либо тупоголовому болвану, заявившемуся на нашу землю со своей очистительной сумасбродной задачкой? Каким образом хоть кто-то из них может быть счастлив? Бая, если ты хочешь просто посмотреть на него — так подожди, ты ещё увидишь его много-много раз. Когда он приползёт к тебе на коленях через несколько лет, развалив остатки своего «племени», которое уже разбегается от него по своим домам. Когда он сунется в нашу деревню, даже не представляя, во что она превратилась, и люди запрут его в железной клетке до конца его жизни, как уморительную зверушку, подбежавшую к их забору и не попавшую под стрелы. Когда он застрянет на опушке вечного леса, потому что никто в здравом уме не позволит ему пройти дальше — о, вот тогда-то мы на него…

— Именно поэтому я туда и иду, — насмешливо прерывает его Бая. — Чтобы никто не сидел на опушке вечного леса. Сивер, не мешай мне выполнять мои обязанности. Я вернусь через сутки — может, раньше. Пригляди, чтобы молодёжь не распустила за это время о моём исчезновении слишком много слухов — это ты умеешь, я в тебе не сомневаюсь.

— Зато я сомневаюсь, что…

Бая касается его щеки лёгким поцелуем.

И скрывается в своей землянке.

Туда Сиверу вход заказан: только для главы племени.

Её мужа и детей…

Бая старается не думать об этом. Никогда.

Горан и Зоран вытягиваются таким привычным, таким полузабытым для Баи — да и наверняка для них тоже — движением. Бая понимает это по их лицам, которые мгновенно приобретают озадаченный вид — и чуть не улыбается.

Надо же — совсем не изменились. Только возмужали, обматерели, превратившись из двух крепких молодых людей в двух крепких мужчин — да и всё на этом.

Горан с Зораном, конечно же, не стоят на высоком холме, охраняющем границу бывшей стоянки. Никакого холма нет — как нет и расчищенной поляны вместо густого леса, как нет и — ну, это было бы уже совсем смешно — знаменитых деревянных домов, которые Вран обещал всем направо и налево. Забавно, но Сивер оказался прав: лагерь племени Врана расположился прямо между плотной стеной деревьев, кое-как натянувшись грубой разнопёрой тканью в редких просветах — кажется, Вран был когда-то недоволен тем, что ему не хватает места для жизни? Что ж, едва ли здешнего места больше, чем в самой скромной землянке.

Бая склоняет голову в знак приветствия, стараясь не выдать себя смеющимися глазами. Сивер часто ворчит на неё после общих собраний: «Бая, хватит надо всеми смеяться!»

«Но я вовсе не смеюсь, Сивер», — невинно возражает ему Бая.

«Неважно, — мотает он головой. — Всё видно по твоим глазам».

Да. К сожалению, Бая ничего не может с собой поделать — иногда на этих собраниях можно услышать просто уморительные вещи от, казалось бы, уже умудрённых жизнью волчиц.

— Ух ты, — говорит Зоран хриплым, низким голосом.

— Ух ты, — повторяет за ним Горан.

— Бая, — говорит Зоран.

— Бая, — повторяет Горан.

— А мы-то думали…

— Нет, мы, конечно, думали, что…

— А это не наша затея, ты так и знай: не наша!

— А мы сказали Вран… Ворон… а мы ему сказали: да ты что? Да не наша это земля, не наше это место, негоже нам…

— Успокойтесь, — всё-таки позволяет себе усмехнуться Бая. — Не из-за места я сюда пришла — хотя… и из-за него тоже. Что же — неужто опоздала я? Не вижу я что-то никого. Ужели все разойтись успели?

— Ха, — тянет Горан. — Разойтись…

— Да чтобы разойтись, надо бы сначала…

— Да ладно, ладно, хоть одна пришла — уже хорошо, — кивает будто сам себе Горан. — Да, пришла, Зоран, смотри-ка — и кто пришла! Ну Нерев, ну всё — попался, наконец, а я говорил ему — придёт, а он мне — да не, не придёт, а теперь он мне знаешь что должен?

Бая слегка склоняет голову набок.

Удивительно — всё те же речи, всё те же шутки-прибаутки. Как из льда, на дюжину лет их заморозившего, Горан с Зораном вышли — мудрости им, кажется, точно не прибавилось. Как и умения вовремя прикусить язык.

— Не для того я здесь, чтобы о твоих спорах с Неревом слушать, Горан, — мягко прерывает она Горана. — С удовольствием бы с тобой это обсудила — но, кажется, что-то другое с кое-кем другим обсуждать мне нужно. Не могли бы вы меня к нему проводить? К Ворону. Из Сухолесья.

— К Ворону, — повторяет за ней Горан.

И отчётливо слышит Бая смех в его голосе едва сдерживаемый.

Вот оно что. Значит, не слишком-то даже верные врановы соратники его имя новое привечают.

— Да, Горан, пойдём, отведём, — оживляется Зоран. — Чё тут сторожить? От кого чё охранять? От сорок и зайцев? А вот мы сейчас возьмём и отведём. А вот мы сейчас приведём и скажем — Ворон, ну чего, может, и сворачиваться нам можно, чегой-то нам тут воздух один холодный до ночи поздней пасти? Не ходит тут никто, а уж коли человек какой зайдёт…

— Тут-то мы его сразу…

— Да, тут-то мы его сразу и…

— Ворон, — напоминает Бая чуть холоднее: ей не нравятся эти мечтательные рассуждения о том, что же сделают Горан с Зораном с этим предполагаемым человеком. — Из Сухолесья. Буду признательна, если смогу оказаться у него как можно скорее. Меня ждёт моё племя.

— О, племя, — понимающе кивает Зоран.

— Да, племя, это мы слышали, — говорит и Горан.

— Ты теперь у нас…

— Ну, не у нас, а у них…

— Ну, в общем…

Путь оказывается коротким — Баю, собственно, можно было и не сопровождать, а просто кивнуть на одну из дальних палаток и сказать: тебе — туда.

Горан с Зораном сочувствуют ей по поводу гибели Лесьяры и Радея, Горан с Зораном заявляют, что уж Бая-то — точно великая глава племени, в этом они не сомневаются, Горан с Зораном всячески пытаются выведать у неё хоть какие-то подробности — но Бая не даёт им ничего, кроме вежливых улыбок. Место вокруг дышит странностью и какой-то… загнанностью. Бая не видит снаружи ни одного волка, хотя день только начинает клониться к концу — однако никто не выходит ей навстречу, не просовывает своё любопытное лицо в прорезь грубо сшитой ткани, не провожает её пытливым взглядом; впрочем, какую-то возню Бая всё же слышит. Несколько раз улавливает даже шёпот, шорох приоткрываемых лоскутов — но они тут же сдвигаются обратно, не успевает она и покоситься в сторону звука.

«Ловушка, — немедленно сказал бы ей Сивер. — Бая, это ловушка! Он привёл тебя сюда, заманил, обманул, он же знал, он сразу понял, что никто не откликнется на его глупые призывы — кроме тебя. Да, да, кроме тебя. Ты пришла сюда, а теперь…

…никогда…

…отсюда не выберешься…»

Бае снова становится смешно.

Нет, это совсем не похоже на Врана — предполагать, что никто не явится на его зов. Как можно, когда зовёт такой волк? Вран, должно быть, ожидал, что придут все и сразу — может, даже племена, которые забыла указать в письмах не слишком-то хорошо разбирающаяся в истории Зима.

— Ну, так-то… — начинает Зоран.

— …вот, — заканчивает за него Горан.

— Так-то пришли.

— Так-то вот его опочивальня.

— А он куда сказал всех вести? Сюда разве?

— А ты где здесь «всех» увидал? Чего нам Баю на отшиб тащить, когда и нет там больше никого? Нет, пусть прямо к нему и заходит.

— Ну да, Бая, ты прямо к нему и заходи. Ой, Бая, ты только погоди немного, проверить бы, не торчит ли там эт…

Зоран немного опоздал со своим предупреждением — Бая уже решительно отодвигает ткань, делая шаг в палатку. Она и забыла, насколько утомительной может быть болтовня Горана с Зораном.

Бая делает первый шаг — и на мгновение ей кажется, что она сделала его очень и очень зря.

Что она сделала всё это очень и очень зря.

Бая чувствует запах.

Сильный и свежий — чем-то слегка напоминающий ель. Колючий. Холодноватый — запах Врана никогда нельзя было назвать уютным, но почему-то он всегда успокаивал Баю. Когда-то давно. Давным-давно. Бая не спутает этот запах ни с чьим на свете — слишком уж он отличается от запахов большинства волков, с которыми она жила бок о бок с самого рождения.

А потом Бая чувствует запах Зимы.

И — более того — едва не спотыкается о саму Зиму, растянувшуюся прямо у входа.

Прямо на голой, где-то — мокрой земле.

Да уж.

И где же славные деревянные полы?

— Ну во, — огорчённо говорит Зоран. — О чём и речь. Зимка, подъём!

Зима вздрагивает, открывая глаза.

Бая едва замечает её движение — всё её внимание приковывает кое-что другое.

Кое-кто другой.

И тут, хорошо, вот тут-то Врану и впрямь удалось её удивить. Даже поразить, возможно. А вот поразить чем — это уже другой разговор.

Вран тоже распахивает глаза — и Вран, разумеется, не лежит на земле. Вран сидит.

На огромном, резном, украшенном разноцветными камнями… стуле?.. Нет, нечто слишком крупно и тяжеловесно, чтобы называться стулом. Должно быть, для этого есть какое-то другое название.

У людей, например.

А ещё на Вране огненно-красная, кричащая своим ярким цветом рубаха — старики говорят, именно в таких рубахах и появляется порой Хозяин.

И Вран, помнится, тоже так говорил.

Когда-то.

А теперь восседает на своём внушительном седалище в этой красной рубахе сам.

Бая смотрит на Врана.

Вран смотрит на Баю.

Что Бая должна почувствовать?

Удивление, растерянность, раздражение? Гнев, тоску, недоверие к самой себе — вот он, перед ней, неужели она всё-таки к нему пришла? Желание высказать всё и сразу — или, наоборот, резко развернуться от одного его вида и широким шагом направиться прочь с бывшей стоянки её племени, которую Вран превратил своими сшитыми в тряпичные стены портянками непонятно во что?

Может, Бая должна возжелать всем сердцем влепить его бесстыжему, самоуверенному лицу хлесткую пощёчину?

Или…

Нет — Бая совсем не желает никаких пощёчин.

Почему-то Бая хочет…

…улыбнуться?

— Бая, — выдыхает Вран неверяще.

И промаргивается — словно тщась согнать с ресниц задержавшийся на них сладкий сон. Морок. Что-то невесомое и несуществующее — что-то, чем кажется ему присутствие Баи сейчас.

А глаза всё те же — синие-синие. Удивительно большие на узком, угловатом, умном и немного хитром лице. Когда-то Баю насторожило именно это — лёгкая хитринка. Когда-то Бая подумала, едва взглянув на него: нет, этот точно далеко пойдёт. С ним нужно держать ухо востро.

Рубцы на его скулах побледнели, но остались там, где их запомнила Бая — выучила наизусть, глазами, пальцами, губами. Пробежала тонкая седая прядка по мягким русым волосам — но даже стрижка, даже способ среза волос остался прежним, коротким спереди и длинноватым сзади. Вран никогда не обращал особого внимания на свои волосы: не лезут в глаза — и ладно.

Бая замечает первые отметины морщин на его высоком лбу — но ни одной на щеках и у глаз. Видно, не так проста и весела жизнь в славном свободном племени, как восхваляет её Вран в своих письменах.

Бая замечает серьгу.

Маленький и узкий, потускневший ножик болтается в его ухе. Кажется, Вран совсем не умеет ухаживать за железом.

Бая должна бы заметить и что-нибудь ещё, Бая бы должна проверить, в каком состоянии пояс, выданный — выданный ли? — Врану предками, носит ли он его или отринул и его в знак очередного «фу» всем волчьим обычаям, — но взгляд Баи почему-то отказывается опускаться ниже.

Глаза. Скулы. Рубцы. Волосы. Ножик. И всё заново, и всё по-новой: глаза, скулы, рубцы, волосы, ножик…

— На выход, — хрипло говорит Вран, встряхнув головой.

Бровь Баи взлетает вверх.

И ползут, ползут, ползут, в ужасе понимает она, вверх и уголки её губ — и она совершенно не понимает, как ему удалось это даже сейчас.

Даже теперь.

Даже теперь, когда…

— Нет, нет, — быстро говорит Вран, резко вскакивая со своего величественного стула — с чуть большей поспешностью, чем следовало бы сидящему в нём столь же величественному человеку. — На выход — все остальные. Зима! Встала!

Зима заторможенно опирается рукой о землю, продолжая ошарашенно таращиться на Баю. Похоже, за гостью из затянувшегося сна её поначалу принял не один Вран — только для Зимы этот сон оказался скорее пугающим, чем желанным.

Вран хватает Зиму за шиворот — и выталкивает её прямо на Горана с Зораном.

— На выход, — повторяет он им почти угрожающе.

— Да мы поняли, — ухмыляется Горан.

— Да, мы поняли, Вран.

— Да, нам дважды повторять не нужно.

— Да зачем — мы и с первого раза всё на лету схватываем!

Наверное, запах всё-таки немного изменился. Стал ещё отчётливее, ещё ощутимее. Может, дело в возрасте?

Или в том, что Бая не вдыхала этот запах очень-очень давно?

— Итак, — говорит Бая. — Похоже, я всё-таки не рассчитала время. Главы других племён уже ушли?

Вран глотает ртом воздух. Они наконец-то остались одни — и, кажется, Вран хотел ответить Бае какой-то остроумной шуткой.

Но Вран просто продолжает молчать.

И смотреть на неё.

Вран стал настоящим мужчиной — пусть и не таким крепким, как Горан с Зораном, но Бая всегда знала, что такое взросление не для него. Вран остался сухим и поджарым, чуть больше мышц на жилистых руках, чуть больше разворот плеч — но если бы Бая увидела его со спины, она бы, наверное, с трудом разглядела хоть какие-то перемены.

О чём Бая вообще думает?

— Я думал, ты будешь похожа на неё, — выдыхает наконец Вран.

Бая моргает.

А потом ей хочется рассмеяться — может быть, только немного натянуто.

Да, похоже, Вран тоже думает совсем не о том.

— На мою мёртвую мать? — спрашивает Бая спокойно. — Что ж, это… любопытное наблюдение. Даже не знаю, что мне на это ответить, Ворон из Сухолесья. На самом деле, я бы хотела на неё походить.

— Нет, я говорю о… — мотает Вран головой. — Лесьяра была… ты была… Я пожелал ей. Найти своё место. В вечном лесу. И Радею тоже. Ты получила моё письмо?

И куда подевалась вся плавность его речи, когда она так явно ему нужна?

Бая вспоминает: никуда. Бая вспоминает: у неё очень хорошо получается лишать его даже не плавности — связности слов.

— Да, я получила зимино письмо, подписанное твоим именем, — кивает она. — Спасибо, Вр… Ворон?.. Это было очень… необычно. И всё же — где…

— Ты получала все мои письма? — перебивает её Вран.

И слегка сужает глаза — присматривается. Ловит любое движение её глаз, любое движение её лица, любую подсказку, которую она неосторожно выпустит наружу.

И делает шаг вперёд — а вот это уже неосознанно.

Бая и забыла, как много его собственных движений ей известно. Бая и забыла, как ловко она умеет читать все его, как ему кажется, незаметные уловки.

И запах мажет по её чуткому носу ещё сильнее, и запах утягивает её в себя, наваливается с удвоенной силой, и Бае вдруг хочется закрыть глаза и вдохнуть его глубоко-глубоко — и именно поэтому Бая отступает на шаг и бесстрастно говорит:

— Главное, что я получила твоё последнее письмо, Ворон из Сухолесья. Ты слетел на крыльях праведного негодования со своего места и прилетел на наши земли — и созвал всех, кто хочет услышать твои намерения относительно них. Вот она я — я готова. Где же все остальные?

Вран молчит ещё немного.

Бая видит, как борются в его синих-синих глазах правда и вымысел.

А затем Вран говорит:

— Да, ты права, кр… Бая с Белых болот. Все уже ушли. Ты немного опоздала.

«Красавица». Он почти назвал её «красавицей».

Может ли эта встреча стать ещё нелепее?

— Вот как, — говорит Бая. — Очень жаль. Не знаю, как так получилось — я выдвинулась сразу же, как только получила сообщение от твоей птицы.

Чёрный ворон тоже здесь — сидит в углу на крепком длинном шесте, спрятав клюв в перьях. Ткань небольшой палатки слегка колышется на слабом ветру, то и дело похлопывая птицу по перьям.

— Сразу же? — зачем-то переспрашивает Вран.

— Сразу же, — зачем-то подтверждает Бая.

— Да, — говорит Вран растерянно. — Да, думаю, птица могла… немного заблудиться. Странно, что она не заблудилась… с остальными. Они гораздо дальше от этих земель.

— Да, — соглашается Бая. — Очень странно. И теперь мы?..

Взгляд Врана вдруг рассеивается — смотрит вроде бы на Баю, а вроде бы и за её спину.

Вран не отвечает.

Его лицо начинает страдальчески кривиться.

— …стоим здесь в обществе твоего невидимого собеседника, — заканчивает Бая вопрос, не требовавший завершения. — Что ж. Так тоже можно.

Такое не придумаешь даже нарочно. Бая пытается вспомнить, о чём она думала, когда шла сюда, что представляла — и вдруг понимает: да нет, чего-то подобного она и ждала. Может быть, не преданно спящую у ног Врана Зиму и не, кажется, поглупевших ещё больше Горана с Зораном с порога, но Врана с его вечными причудами — очень даже. Отсутствие остальных глав — тоже. Может быть, Бая всё-таки надеялась, что войдёт не под покров аляповатой ткани — но, с другой стороны, это явно была работа Зимы. Что ещё от неё ожидать?

— Нет, — приходит в себя Вран. — Нет, что ты, какие невидимые…

Ладно.

— Ладно, — говорит Бая, вкладывая в голос всю решительность, на которую способна — и немного льда. Так — всего лишь лёгкую крошку. Чтобы присыпать всё остальное, совершенно не ледяное и даже теплящееся. — Похоже, я упустила свой шанс поговорить, Ворон из Сухолесья — сейчас у тебя, кажется, совсем другие разговоры. Пожалуй, мне пора идти — обещала я брату до рассвета…

Бая замолкает.

Вран переводит на неё взгляд — и пронзительная синева зимнего ночного неба обрушивается на неё, как в первый раз.

Ведь именно это она сказала ему однажды, уходя от него в тот самый первый раз.

— …вернуться, — негромко заканчивает за неё Вран.

Запах. Глаза. Скулы. Рубцы. Волосы. Ножик. Запах. Запах. Запах.

— …вернуться, — повторяет Бая.

И разворачивается, выныривая из-под тканевого навеса.

Конечно, Бая тут же сталкивается, почти нос к носу, с чутко ловившей каждое её слово Зимой. Конечно, в сторону тут же отскакивают и Горан с Зораном. Конечно, тут же прячутся в других палатках высунувшиеся было оттуда головы. Баю это не волнует. Бая вдыхает всей грудью свежий, влажный осенний воздух — и стремительно шагает вперёд, минуя Зиму, Горана с Зораном и все эти палатки. Бая сворачивает прямо в лес — хотя разумнее было бы пойти другой, более короткой дорогой.

Но Бае ли сейчас говорить о разумности?

Бая совсем не чувствует себя сейчас тридцатилетней главой рода, гордой верховной волчицей, пришедшей на встречу с просчитавшимся во всём отступником. Бая совсем не чувствует его этим отступником — это не разговор сквозь зубы, не взгляды свысока с обеих сторон, не притворство теми, кем они никогда друг для друга и не были — это просто встреча с Враном. Повзрослевшим, но всё ещё теряющим дар речи при виде неё Враном. Не способным признать поражение, мгновенно прикрывающим его ложью, пытающимся назвать её «красавицей» Враном. Это так…

Так…

Так…

— Шанс! — гаркает Вран вдруг, должно быть, на весь свой горе-лагерь, выскакивая за ней следом. — Кому я сказал? Если не уберётесь отсюда прямо сейчас… Бая с Белых болот! Шанс!

Вран догоняет её. Судя по звуку — грубо отпихнув от себя либо Зиму, либо кого-то из близнецов. Бая ставит на Зиму.

— Что — «шанс», Ворон из Сухолесья? — спрашивает Бая, не замедляя шага.

И делая так, чтобы Вран сам не смог приблизиться к ней на ещё один шаг. Лесные чудеса — всегда в её распоряжении. Разумеется, Вран может использовать ответное чудо, чтобы отменить её.

Разумеется, Вран ничего не использует.

Потому что, разумеется, никаких чудес у Врана нет.

Бая слышит, как Вран ругается сквозь зубы. Пробует раз. Другой. Третий. Ругается снова.

Почему же Бае так смешно? Бая не должна смеяться. Бая совсем не должна смеяться.

— Ты дала мне шанс, — сдаётся Вран, останавливаясь.

А вот Бая не останавливается.

— Бая!

Нет, не пройдёт.

— Бая с Белых болот, — голос вновь становится ближе, шаги возобновляются — недолго же он продержался, — помнишь, когда мы встретились во второй раз, ты дала мне шанс? Я готов отплатить тебе тем же. Я даю тебе шанс. Завтра.

И всё же Вран знает, на что её поймать.

На наглость. Поразительную, самоуверенную, такую нахальную наглость.

— «Завтра»? — вскидывает бровь Бая, придерживаясь рукой за дерево и оглядываясь на Врана через плечо. — И что бы это значило?

Глаза Врана вспыхивают таким нескрываемым торжеством, что у Баи снова дрогают губы.

Чему же ты радуешься, Ворон из Сухолесья? Какая может быть радость в твоём незавидном положении?

— Я готов повторить для тебя все мои… основные мысли завтра, — заявляет Вран, бесстыже смотря ей в глаза. — В виде исключения. Только для тебя. Хотя я уже поведал об этом всем, кто явился на встречу вовремя — но я понимаю, что ты опоздала не по своей вине. Если Бае с Белых болот будет угодно, я встречу её на том же месте в то же время завтра — а сегодня она, так уж и быть, может отправиться к своему не в меру тревожному брату. Я понимаю. Дела семейные.

«Так уж и быть».

«Не в меру тревожному брату».

«Дела семейные».

— А если мне будет неугодно, Ворон из Сухолесья? — медленно спрашивает Бая. — Если мои дела не столько семейные, сколько родовые? Нужно ли напоминать тебе, что я уже потратила время на этот путь сюда — и потрачу ещё столько же на обратный?

Вран молчит несколько мгновений. Лихорадочно обдумывает, что ей сказать, какой подход выбрать. Сомневается — не переборщил ли он с дерзостью? Или в самый раз?

К сожалению, к огромному сожалению — в самый раз.

— Тогда, возможно, я буду открыт для предложений, — говорит он наконец. — Но только на очень короткое время. Видишь ли, согласно моей договорённости с уже посетившими меня главами плем…

— Хорошо, — перебивает его Бая. — Я подумаю о том, чтобы открыться твоей открытости предложениям. Может быть. До возможной встречи, Вран из Б… Ворон из Сухолесья.

— Ба…

Бая не выдерживает — на Врана и на несколько волчьих хвостов перед ним обрушивается стена дождя, смывая и его слова, и вид Баи перед ним.

А сама Бая пускается в бег — и ей всё равно, насколько это беспечно и, как сказал Сивер, «не по-главенски».

— Ты сказала ему убираться с нашей земли? — спрашивает её Сивер на Белых болотах.

— Нет, — задумчиво отвечает ему Бая.

— Что он не должен даже пытаться лезть к людям из своей бывшей деревни?..

— Нет.

— Тогда что, мать лесную, ты ему сказала?

— Что, возможно, вернусь к нему завтра, — отвечает Бая.

И по лицу Сивера она понимает — её ждёт долгая, долгая ночь.