Слава героям

В. Саянов ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ

В морозную ночь командир противотанковой пушки сержант Морозов ушел на передний край. Оттуда, из траншеи, он долго наблюдал за укреплениями фашистов. Было тихо в лесу, словно все вокруг спало. Изредка загорались в вышине сигнальные ракеты. Только на мгновенья освещали они холодным светом деревья и занесенные снегом развалины зданий, и снова становилось темно. Дул порывистый ветер, раскачивая сосны и березы, искалеченные осколками снарядов. Где-то на фланге время от времени постреливал пулемет, — гитлеровцы прогревали его, чтобы смазка не застыла на морозе.

Уже много месяцев стояла, здесь противотанковая пушка Тимофея Морозова. Осенью 1941 года врагам не удалось занять Ораниенбаум и прорваться оттуда к балтийскому взморью. Фашистские части вышли к заливу восточнее — у Лигова, Стрельны, Петергофа. А за Лиговом уже держали оборону войска Ленинградского фронта. Расположение войск врага, когда изучал его Морозов по карте, напоминало огромную змею, ползшую к Финскому заливу.

Морозов подошел к своей любимице-пушке. Это была хорошая пушка, пришедшая на фронт издалека, с большого уральского завода. С Морозовым она поработала на славу — в одних только синявинских боях прошлого года шестнадцать дней подряд вела огонь по врагу. Погладив ствол пушки, Морозов прошел к коням. Серый жеребец Сом весело заржал. Мотнула головой белая кобыла Майна. Кони были здоровые, крепкие, не раз тащили они пушку по бездорожью, по грязи, по снегу. За время службы на батарее они привыкли ко всем людям расчета, а уж под огнем вели себя и вовсе хорошо, — это были боевые, обстрелянные кони. Все солдаты любили коней и баловали их, частенько давали Сому и Майне полакомиться сахаром, а сами пили несладкий чай.

В эту ночь почему-то никому не хотелось спать. Возвращению командира обрадовались, освободили для него лучшее место возле печки. Завязалась неторопливая солдатская беседа. Было о чем поговорить, было что вспомнить. Много пережили вместе, много еще предстояло испытать…

Командиру шел двадцать второй год. Он был выше и сильнее всех солдат расчета. Иногда, чтобы согреться на морозе, в свободное время затевали борьбу, и Морозов всех перебарывал. А ведь шесть человек находилось в подчинении у Морозова, и все они славились своей силой… Физически слабому человеку трудно было бы в этом расчете, — нелегко тащить пушку по глубокому рыхлому снегу.

Морозов прислушался к разговору солдат. Наводчик Дунаев читал вслух статью из газеты. Обычно веселое лицо Дунаева, освещенное слабым огоньком коптилки, казалось теперь суровым и строгим. Дунаева слушали внимательно. Морозов оглядел солдат. Вот сидит в углу замковый казах Саймагамбетов. Скуластое его лицо неподвижно. Заряжающий Стариков слушает с закрытыми глазами. Первый ящичный украинец Клашко — маленький, сутулый, уже немолодой — покачивает головой. Второй ящичный, Бураков, и ездовой Полекушин лежат в углу.

— Тут все описано, — тихо и строго сказал Дунаев. — В этой статье точно сказано о том, как семью мою погубили немцы, как убили товарищей, с которыми я бежал из родного Демянска, когда пришли фашисты. В первый раз меня тогда ранили…

— У нас на Украине фашисты тоже кровь льют, — отозвался Клашко.

— Да что тут говорить: ведь и у нашего командира они убили старика отца.

— Скоро ли в бой пойдем? — спросил Дунаев.

— Мне об этом не сообщают, как и тебе, — ответил Морозов. — Будет приказ — от товарищей не отстанем.

Кто-то отогнул край плащ-палатки и, заглянув в землянку, тихо сказал:

— Командир батареи вызывает Морозова.

Солдаты переглянулись: неспроста вызывают их начальника в такое позднее время. Одернув полушубок, Морозов вышел из землянки.

Разговор как-то сам собой оборвался. Прошло всего несколько минут, и в землянку вернулся Морозов.

— Что нового скажете, товарищ сержант? — спросил нетерпеливо ездовой Полекушин.

— Собираться надо, — ответил Морозов. — Командир батареи приказал оборудовать огневую позицию на переднем крае. Место точно указано. Идем на прямую наводку.

Все заторопились и через несколько минут уже подошли к поляне на переднем крае. Здесь они работали всю ночь, не разгибая спины. Когда враг освещал передний край ракетами, ложились на снег, маскировались. Лопаты звеня вгрызались в землю. К утру удалось сделать все — и площадку расчистили для пушки, и укрытие сделали для расчета. Днем немного отдохнули, а в ночь на 13 января со старого места потащили пушку на новую огневую позицию. Трудным был этот путь! Вели к переднему краю только узкие пешеходные тропы, да и те шли по болоту. А дальше еще труднее стало, — начиналась за болотом высотка. Снег глубокий был в эту зиму, и никак не могли сдвинуть пушку с места Сом и Майна. Пришлось взяться за лопаты, расчищать снег, чтобы хоть до подножья высотки подтащить пушку на конной тяге.

— Снимайте ремни! — приказал Морозов.

Сняли артиллеристы свои пояса, сделали из них длинную крепкую лямку, прицепили лямку к передку и потащили пушку в гору.

Стояла темная ночь, и это всех радовало: если бы заметили враги, что наши артиллеристы подтаскивают противотанковую пушку к переднему краю, поняли бы сразу: неспроста это делается.

Очень скользко было подыматься на высотку. То и дело казалось, что оборвется лямка и покатится пушка вниз, — много хлопот тогда будет, за ночь никак не управиться… Вот уж и рассвет близится, чуть синеет узкая полоса на востоке — за Стрельной, за Лиговом, за Ленинградом…

— Скорее, скорее, — торопил Морозов солдат. Низко пригибаясь к земле, крепко упираясь ногами в плотный, слежавшийся снег, тянул он самодельную лямку.

Огневую позицию для пушки выбрали удачно. Правда, не было здесь никакого укрытия, — ровную, гладкую поляну на вершине горы фашисты хорошо могли разглядеть со своего переднего края. Зато и у Морозова был хороший обзор с этой вершины — весь вражеский передний край как на ладони.

— Нет ли лишних маскировочных халатов? — спросил Морозов. — Хорошо было бы ими пушку накрыть…

— Я принес, — ответил Дунаев. — Сейчас наденем!

И начал он укрывать пушку белыми маскировочными халатами. Когда рассветет, не заметят враги пушку, издали она сугробом покажется, а мало ли сугробов намело на высотке за эту метельную зиму.

…И вот уже все готово. Подтащили к позиции ящики с боеприпасами, надели на коней белые попоны, а сами ушли в укрытие — стали ждать утра…

Рассветало медленно. Пехотинцы, сидевшие в траншее, не раз поглядывали на пушку Морозова: она стояла рядом с ними, и ствол ее был выкрашен в белый цвет. Все уже поняли, что близок час решительного наступления, но усталость брала свое. Тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться, солдаты дремали. А Морозов и Дунаев бодрствовали. Еще и еще раз они выползали вперед, разглядывали цели, которые приказано поразить. Посмотрит на эти цели неопытный воин и ничего не заметит, — сольются они для него на широком полевом просторе с белыми снегами, покажутся бугорками или сугробами. Но Морозов знал, что это два мощных немецких дзота. Пушка, стоявшая на прямой наводке, должна их уничтожить, чтобы смогла ринуться вперед пехота.

И как только загремели первые выстрелы и тысячи вспышек советских тяжелых орудий слились над застывшими, искалеченными лесами в одно огромное зарево — пушка прямой наводкой открыла огонь по врагу.

Пятью выстрелами она разрушила первый дзот, и над ним черными клубами поднялся дым.

Только хотел Морозов перенести огонь на второй дзот, как неподалеку разорвался снаряд. Качнулся наводчик Дунаев, схватился руками за лицо.

— Что с тобой? — спросил Морозов, подбегая к верному другу.

Ничего не мог сказать в ответ Дунаев, а когда отнял руки от лица, увидел Морозов, что лицо наводчика, и его маскировочный халат, и руки — в крови. И все-таки Дунаев не покинул своего поста…

— Иди на перевязку!.. — приказал Морозов. — Все равно теперь навести пушку на цель ты не сможешь…

Опустил голову Дунаев, пошел на перевязку. Не мог он говорить, а многое хотелось ему сказать в эту минуту…

На место наводчика встал Морозов. Тремя выстрелами уничтожил он второй дзот. К этому времени закончилась артподготовка, и пехота ринулась вперед.

Стрекотали пулеметные очереди из траншей, из укрытий, из-за снежных сугробов, из-за бугров и обледеневших каменных глыб, отовсюду выбегали люди в полушубках и ушанках, обгоняли друг друга, спотыкались на бегу и снова поднимались, не чувствуя, как студеный ветер мокрыми хлопьями снега сек их разгоряченные лица. Наступавшие не слышали даже свиста пуль и воя пролетавших над их головами мин. С каждой минутой нарастала ярость атаки. Предельное напряжение, ведшее вперед атакующих пехотинцев, передалось расчету прямой наводки, еще стоявшему у опустевшей траншеи.

— Аа… аа… — простонал вернувшийся Дунаев, показывая рукой на пехотинцев, ворвавшихся в фашистские траншеи.

Кровь проступила сквозь марлевую повязку, лицо наводчика было полно напряжения, но с такой яростью он накинул на свое плечо лямку, так сильно рванулся вперед, что, казалось, всю боль свою и всю силу ненависти вложил в этот отчаянный рывок.

Семь человек и два коня тащили пушку по глубокому снегу. Пехотинцы уже выбирались из захваченных траншей и устремлялись в глубь вражеской обороны. Над полем боя непрерывно рвались мины. Чем дальше, тем труднее был путь. Вытащили пушку из глубокого снега на черную землю, разрытую разрывами снарядов, и опять начали попадаться воронки, а дальше пошли и канавы, и опустевшие траншеи, и ямы, и овражки, и пригорки, — а ведь надо было не только тащить пушку, но и устанавливать ее на позиции, вести огонь, непрерывно наблюдать за отходящими группами фашистов. Едва перевалили через траншеи, как кони шарахнулись в сторону: рядом разорвалась мина. Во все стороны, взметая снег и разбрасывая комья земли, полетели осколки. Морозов почувствовал, что спину ожгло чем-то, кольнуло больно, но, увидев, что пушка снова завязла, он кинулся к ней.

— Товарищ командир! — крикнул Стариков, бросая лямку. — Да вы же ранены…

Пришлось останавливаться, делать перевязку. И вот ведь как бывает в бою: пока шел, боли почти не чувствовал, а стоило только остановиться для перевязки — сразу заныла спина. Перевязал Стариков командира, и снова тронулась вперед пушка, и еще труднее стало шагать Морозову. Ноги сразу стали тяжелыми, словно к ним привязали гирю.

— Как же теперь ходить будете? — тревожно спросил кто-то. — Не лучше ли в тыл уйти?

— Палку бы лучше мне достали… Будет на что опираться — пойду.

Под разрывами мин Бураков пошел по полю. Вскоре он вернулся с трофеем: нашел брошенную бежавшим немцем лыжную палку. И тронулся дальше по снежному полю орудийный расчет Морозова… Спотыкались усталые кони, еле шли измученные люди. Молча шагал, поправляя повязку на лице, Дунаев. Опираясь на палку и сутулясь, шел раненный в спину Морозов. Вот печальные пепелища. Это первые освобожденные населенные пункты. Скоро начнет смеркаться. Разведчики уже подошли к Гостилицам. Пехота задержалась, залегла на черном от дыма снегу.

Противник построил дзоты на опушке леса. Но как распознать, где они расположены? Всюду снег, ветки, кусты, деревья, и сколько ни разглядывай их — не видны узкие амбразуры.

— Надо подойти поближе к опушке, — говорит Морозов.

Не маскируясь, движется пушка по глубокому снегу и вызывает на себя огонь врага.

— Вспышки, глядите-ка, вспышки! — возбужденно кричит Бураков и засекает оба дзота.

Пушка разворачивается. Заряжающий Стариков закладывает снаряд. Морозов ведет огонь. Над местом, где только что блеснули вспышки, раскатывается грохот разрыва. Еще два дзота уничтожила пушка прямой наводкой. Артиллеристы бросаются вперед к разрушенным огневым точкам. Там обломки перемешались с кустами, стволами деревьев. Ходы сообщения и траншеи дзотов убегают в глубь леса. Между деревьями мелькают полушубки и маскировочные халаты прорвавшихся вперед пехотинцев. Дунаев идет из последних сил. Он уже не может закрыть рот. Это замечает Морозов.

— Отправиться в тыл! — приказывает он. — Здесь тебе оставаться нельзя!

Дунаев сначала не соглашается.

— Пойдешь! — приказывает Морозов. — А о прочем не волнуйся. Фашистов будем крепко бить. За тебя и за себя буду мстить врагу.

Дунаев нерешительно топчется на месте, машет рукой, уходит, опустив голову. Ласковым и заботливым взглядом провожает Морозов своего любимого товарища. О многом хотелось бы сказать, да разве есть свободная минута в бою? Надо идти дальше, к Гостилицам. Теперь пушку тянут вшестером. Седьмой товарищ ушел на перевязочный пункт, оттуда его отправят в госпиталь.

— Прощай, друг! — кричит Морозов вслед Дунаеву.

Дунаев останавливается, оглядывается.

Ночью заняли Гостилицы. Пехота закрепилась на окраинах разоренной деревни. Командование приказало Морозову прикрывать стык с соседями. Морозов выкатил пушку к развилке дорог.

Бойцы сидели на снегу. Поставив часовых, Морозов приказал остальным спать, но никто не мог даже вздремнуть: так велико было напряжение.

На рассвете фашисты пошли в контратаку. Четыре танка выползли из леса, стреляя на ходу. За ними бежали мелкими группами немецкие солдаты. Подойдя к дороге, танки рассредоточились. Артиллеристы соседней части открыли огонь. Тогда вражеская пехота бросилась к позиции, которую прикрывала пушка Морозова. Сержант отчетливо видел возбужденные лица пьяных солдат, слышал слова чужой речи. Трудно было сосчитать, сколько немцев бежит к пушке. На глаз Морозов определил, что их человек семьдесят. Семьдесят против шестерых! Одними снарядами от атакующей вражеской пехоты не отобьешься. А отбиться надо во что бы то ни стало… Ведь стоит только врагам просочиться в стык, и они обойдут соседнюю часть с фланга, большой кровью придется тогда расплачиваться нашей пехоте за промах артиллеристов.

— У пушки справимся мы вдвоем со Стариковым, — сказал Морозов, — а остальных на время сделаем пехотинцами.

Полекушин, Клашко, Бураков и Саймагамбетов залегли с автоматами за кустами, а Морозов со Стариковым, подпустив гитлеровцев поближе, начали расстреливать их картечью. Падали на снег убитые, истошно кричали раненые, наводя страх на остальных. А четыре автомата тоже беспрерывно вели огонь, и вскоре захлебнулась вражеская контратака. Тогда-то из-за леса показались пехотинцы и бросились за убегающими фашистами. И снова потащил пушку вперед расчет Тимофея Морозова.

Долго шли, не встречая сопротивления, а под вечер добрались до населенного пункта и стали закрепляться в нем на ночь. Только выбрали огневую позицию для пушки, как неподалеку загрохотали гусеницы, загремели выстрелы…

Морозов снова вступил в бой. Первый же снаряд попал во вражеский танк. Двое танкистов подняли люк, на ходу спрыгнули на снег и побежали. Танк пошел дальше, никем не управляемый. Морозов не мог сдержать улыбки, видя, как беспомощно он движется. Но вот танк свернул с дороги как раз в ту минуту, когда из леса вышли наши солдаты. Они захватили в плен обоих удиравших танкистов. Еще несколько десятков метров прошел танк, потом забрался на брошенную фашистами землянку и остановился. Так как бой еще продолжался, рискованно было оставлять на поле подбитый танк: в него могли забраться «кукушки» — вражеские снайперы. Морозов выкатил пушку метров на пятьдесят и двумя выстрелами поджег машину.

Сменили огневую позицию, вырыли в снегу ячейки для расчета, прилегли, решив хоть немного поспать после двух невыносимо тяжелых суток. Вскоре Морозов почувствовал снова ноющую боль в спине и проснулся. Было очень холодно. Слепил свет, — это все еще горел подбитый танк. Стариков стоял возле пушки, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, как? — спросил Морозов. — Чего ждать? Несколько раз я слышал, как перекликались они. Наверно, готовятся к контратаке.

И верно, в половине второго ночи Стариков крикнул:

— Вставай!

Солдаты бросились к пушке. Морозов вынул ракетницу, выстрелил осветительной ракетой, и сразу артиллеристы увидели фашистов. После нескольких выстрелов картечью они разбежались.

Недолго отдыхали артиллеристы. В семь часов утра в контратаку пошли две роты. И эти две роты были рассеяны. Осколком снаряда был тяжело ранен ездовой Полекушин. Отвезли его в тыл санитары, а пушка двигалась все вперед и вперед, отвоевывая родную землю.

Был у фашистов неподалеку от Дятлиц мощный опорный пункт. На картах назван он «Скотным двором». На всю жизнь запомнил Морозов эти места. Самые жаркие бои вел он у «Скотного двора» и под Дятлицами. Батальон наступал на «Скотный двор» по кочкам. Потащил было по болоту Морозов свою пушку, да ничего не вышло, — стали вязнуть колеса в трясине. Решил тогда сержант зайти во фланг. Лошади пошли галопом, расчет за ними бегом. Только выехали за поворот дороги, как враг встретил их пулеметным огнем. Жеребец вдруг заржал, упал на землю, потом сделал усилие, поднялся и снова побежал по дороге. Кровь текла по его серой спине. Морозов остановил коней. Быстро развернули орудие, открыли огонь. А пули врага посвистывали все чаще. Упал на снег Саймагамбетов, — ранило его в левую ногу. Как только фашисты оттащили назад пулеметы, Морозов подполз к Саймагамбетову, сделал ему перевязку.

— Ничего, брат, скоро снова на фронт вернешься, — утешал он Саймагамбетова.

— Болит очень, не дойти мне до санитарного пункта, — ответил Саймагамбетов, тщетно пытаясь подняться с земли.

— Мы тебе враз всё приспособим, как барин поедешь, — отозвался неунывающий Бураков.

Приволок он санитарную лодку, уложил в нее Саймагамбетова, привязал лодку к упряжке, дал в руки казаху самодельные вожжи. И повез раненый жеребец Сом раненого бойца в тыл на пункт санитарной помощи…

Открыв огонь с фланга, Морозов сразу уничтожил миномет и три пулемета. Пехотинцы тем временем зашли в тыл, а наши танки вырвались вперед и заняли дорогу, ведущую к Дятлицам.

Здесь навестил Морозова командир, человек решительный и бесстрашный. Увидел он, как тяжело четырем людям и одному коню тянуть пушку, и дал Морозову двух лошадей. Теперь, когда три коня повезли орудие, расчету стало полегче.

Морозов сел на передок, Стариков, Бураков и Клашко вприпрыжку побежали за пушкой…

Минут через десять догнали пехоту, пошли дальше в боевых порядках. Только доехали до поворота, как показался на дороге вражеский танк «тигр». Он яростно начал обстреливать нашу пехоту. Не успел Морозов выстрелить, а из-за леса на помощь «тигру» вышло самоходное орудие. До танка было метров четыреста, а до самоходного орудия — не больше полутораста. Решил Морозов прежде всего разделаться с самоходным орудием. Стрелял сам и исключительно удачно: сразу вывел орудие из строя.

«Тигр» тем временем ввязался в бой с нашим танком и, видимо, забыл о пушке Морозова. Этой оплошностью врага и воспользовался Морозов: подошел поближе и открыл огонь. «Тигр» заметался на дороге, хотел уйти в лес, да поздно: снаряд попал в моторную часть. «Тигр» задымился, прошел все-таки к лесу метров двести, но потом остановился, и яркие снопы пламени озарили дорогу.

И вот кончилась третья ночь боя…

Чуть потеплело, мокрыми хлопьями падал снег. Над снежным полем взлетали ввысь осветительные ракеты.

На рассвете пехота стремительно пошла в атаку и заняла Дятлицы. И снова, быстро обогнув пылающие улицы, ушла вперед пушка. В полукилометре от Дятлиц Морозов открыл огонь по дзоту, задержавшему продвижение нашей пехоты. На этот раз на помощь дзоту пришла фашистская батарея. Снаряды рвались возле огневой позиции пушки сержанта Морозова. И в ту самую минуту, когда Морозов выстрелил, совсем неподалеку разорвался снаряд. Во все стороны разлетелись осколки. Морозов почувствовал, что теряет сознание, и упал на снег. Он был ранен в ногу и шею. В тот же день его эвакуировали в Ленинград.

Вскоре командиру противотанковой пушки сержанту Морозову присвоили звание Героя Советского Союза.

Артиллеристы рады были, что так высоко оценен подвиг их товарища: со своей пушкой он всегда был впереди и смело прокладывал путь пехоте.