Слава героям

В. Федоров ПОСЛЕДНИЕ ЗАЛПЫ

Пушки скатывали с платформ, подцепляли к машинам и оттягивали в сторону от железнодорожного полотна. Все спешили. Надо было быстрее выгрузиться из эшелона, рассредоточить и замаскировать орудия, чтобы не стать удобной мишенью для вражеских самолетов.

Расчет сержанта Сергеева выгрузился одним из первых. Когда орудие оттащили под сосну, сержант, вытирая потный лоб, сказал:

— Теперь, товарищи, чуток и передохнуть можно. Пока остальные выгружаются.

Наводчик Владимир Николаев осмотрелся, подыскивая место куда бы присесть. Заметил дорожный указатель. Вслух прочел:

— Станция Левашово.

Сергеев вопросительно глянул на товарища:

— Ты чего?

— Станция Левашово, говорю. Интересно, это далеко от Ленинграда?

— Километров двадцать, — неуверенно ответил Сергеев. — Так я слышал.

— Глянуть бы на Ленинград. Какой-то он? — мечтательно сказал Владимир. — Только не удастся, наверное.

— Доконаем тут фашистов, потом дадут отдых и в Ленинград на денек завернем.

Николаев промолчал. Подумал, что Сергеев, конечно, фантазирует. То, что им предстоят бои, — это факт. Но что потом они получат отдых и их отпустят в Ленинград — выдумка. Не то время сейчас.

Владимир подошел к кювету. Он был неглубокий, стенки густо переплетены жухлой прошлогодней травой, а сквозь нее уже пробивались тоненькие нежно-зеленые стрелки. Николаев опустился на землю, сорвал травинку и долго катал ее в своих огрубелых, жестких пальцах. Сергеев сел рядом с наводчиком, скрутил козью ножку.

— О чем задумался, Володя?

— Слушаю, как птицы поют, — отозвался тот. Он лег на спину, закинул за голову руки. В майском небе застыли редкие барашки перистых облаков.

Николаев и Сергеев несколько минут молчали, думая каждый о чем-то своем. Пути этих людей, которые раньше даже не слышали друг о друге, свела война. Повстречались однажды на поле боя и навсегда стали друзьями.

Николаев очень хорошо помнил этот летний день 1943 года. Тогда наши части наступали на Смоленском направлении. Он командовал отделением в 53-м батальоне ПТР. Бои шли ожесточенные. Фашисты не только оборонялись, но часто переходили в контратаки.

В один из таких дней отделение бронебойщиков Николаева окопалось на высотке близ ржаного поля, опаленного огнем. Не успели бойцы после оборудования окопов выкурить по самокрутке, как заохала, застонала земля. Мутные всплески разрывов заплясали на ней, то приближаясь к высотке, то уходя в сторону от нее. Несколько снарядов разорвалось так близко, что в окоп бронебойщиков полетели комья глины. Но вскоре грохот стал стихать, и Владимир понял, что сейчас гитлеровцы ринутся в атаку. Он быстро поднялся со дна окопа, окликнул бойцов, проверяя, все ли живы.

Танки он заметил первым. Стальные чудовища, натужно завывая, приближались к высотке, а за ними, стараясь не отстать, бежали немецкие солдаты. Кто-то испуганно крикнул:

— «Тигры»!.. Нашими ружьями тут ничего не сделаешь…

Николаев обернулся, сердито посмотрел на солдата:

— Без паники! Бить по гусеницам танков и по бортам. На бортах броня слабее.

Танки стреляли с ходу. Один снаряд ударил рядом с окопом бронебойщиков. По каскам солдат опять зашлепала глина. Николаев облизал внезапно пересохшие губы. Глаза впились в приближающиеся машины. Владимир чувствовал, что в этом бою ему и его товарищам придется особенно трудно.

Новый взрыв обдал высотку дымом и пылью. Когда гарь отнесло ветром в сторону, Николаев увидел, как перед высоткой развернулась машина с пушкой. Солдаты быстро отцепили от машины орудие. «Наши иптаповцы из истребительного противотанкового! — обрадованно подумал Николаев, и на душе сразу стало спокойнее. — Ну, эти зададут! Вот выручили…»

Иптаповцы били точно. Задымил головной танк, закружился на месте второй «тигр».

Фашисты сосредоточили огонь по противотанковой пушке. Дуэль длилась всего несколько минут. Уже три танка затихли на поле, и только один продолжал стрелять. Прямым попаданием он угодил в наше орудие, потом подмял его под себя и, лязгая широченными гусеницами, двинулся дальше к траншее бронебойщиков.

— Ложись! — крикнул Николаев и сам лицом вниз бухнулся на дно окопа.

Танк разрушил бруствер. Стальное днище закрыло целиком окоп, и в нем стало темно, как в глухом подвале. Земля посыпалась на Владимира. «Только бы не стал кружить на одном месте, — лихорадочно думал он. В висках гулко стучала кровь. — Неужели раздавит?..»

Спасла глубина траншеи. «Тигр» гусеницами срезал верхнюю часть окопа, но бронебойщиков не достал — их только присыпало землей.

Едва многотонная машина сползла с траншеи, Николаев вскочил на ноги и выстрелил из ружья ей вслед. Почти разом из соседнего окопа метнули бутылку с горючей смесью. На броне танка заплясало пламя, и вскоре в небо потянулся черный, как сажа, дым.

Растерялись фашистские автоматчики: они остались без прикрытия. А с высотки уже катилась цепь наших пехотинцев. Они смяли гитлеровских солдат и, не задерживаясь, побежали дальше, туда, за ржаное поле. И хотя бой еще не кончился, бронебойщики поняли, что он выигран, что наши теперь безостановочно пойдут вперед.

Весь остаток дня Николаев был под впечатлением только что пережитого, и, когда кончился бой, он пришел к месту, где стояло искореженное, вдавленное в землю противотанковое орудие. Но убитых здесь не нашел, а увидел возле пушки рослого, крепко сбитого сержанта. Он кивнул головой в ответ на приветствие Николаева.

— Видно, уже успели похоронить. Команда тут проходила, — сказал Владимир. Он был уверен, что и этот незнакомый сержант пришел отдать последнюю дань уважения бесстрашным артиллеристам. — Но здорово они бились! До последнего! Выручили нас…

— Кто? — спросил сержант.

— Иптаповцы, — ответил Николаев.

— А-а, — протянул сержант, чему-то улыбнулся и сказал: — Старались. Но танк чуть было и нас с пушкой не придавил. Легким испугом отделались. Вовремя в сторону отскочили.

Николаев удивленно вскинул густые темные брови:

— Вы из этого расчета?

— Командовал им. А вы, наверное, с той высотки?..

Николаев засмеялся:

— Значит, живы! А я думал: накрыли вас фрицы. Вот хоронить пришел.

Они протянули друг другу руки.

— Владимир Николаев.

— Александр Сергеев.

Так впервые Николаев встретился со своим будущим командиром.

Но в расчет Сергеева он пришел позже. И тоже неожиданно. Сначала он попал с группой бойцов 53-го батальона ПТР в полк иптаповцев. Было это в сентябре 1943 года. Тогда обстоятельства сложились так, что Николаев в самые тяжелые дни наступления выполнял обязанности радиста. В бою не приходилось самому выбирать, кем быть: связистом или артиллеристом. Для него не это было главное. Главное он видел в том, чтобы обязательно участвовать в этих боях, вместе со всеми идти вперед. Ему особенно этого хотелось, потому что здесь, на Смоленщине, стояло его родное село Велисто, в котором он родился, где прошло его детство, где остались его мать и отец.

В одном из боев Николаева ранили. Но Владимир не пошел в медсанбат. Он не мог уйти из строя в дни, когда освобождалась от оккупантов его родная Смоленщина…

В конце ноября полк иптаповцев вывели в резерв. Эшелон увез их за Москву. На пути в артиллерийский лагерь Николаев узнал, что в расчете сержанта Сергеева нет наводчика, и попросил назначить его наводчиком.

И учеба в артлагере, и отдых — все это осталось далеко позади. Иптаповцам предстояли новые бои. Вот и прибыли они 5 мая 1944 года на станцию Левашово.

Вскоре все расчеты выгрузились. Сергеев поднялся с земли, стряхнул с брюк сухие травинки.

— Пошли, Володя.

— Куда же нас кинут?

— Пока не говорят, — задумчиво сказал Сергеев. — По-моему, путь отсюда один — на Карельский перешеек. Со всех сторон от Ленинграда отогнали фашистов, только на Карельском перешейке они еще держатся.

Май стоял теплый. Будто ковром, покрылась травой земля. Одевались в зеленый наряд и деревья. Листва на них была чистой и нежной, как после обильного дождя. Едва над лесом вставало солнце, шумно начинали гомонить птицы. Их разноголосый пересвист не стихал до глубокого вечера.

С того дня, как иптаповцы остановились недалеко от деревни Александровки, для них наступило время напряженное и беспокойное. Рядом находился противник. Наши части готовились к наступлению. А фашисты пока молчали, стараясь не выдать своих огневых точек. На всех открытых местах, более или менее доступных для танков, топорщились противотанковые надолбы и «ежи». На высотках возвышались железобетонные шапки дотов. Между деревьев, прикрывая все лощины и подступы к ним, затаились десятки пулеметных и артиллерийских точек.

Накануне боя комбат Соломоненко собрал артиллеристов. Он всегда добивался, чтобы каждый человек в его батарее был не просто автоматическим исполнителем воли командира, а знал четко и ясно свое место в строю, свою задачу и задачу подразделения. Так было и в этот раз.

— Вы представляете, что за орешек на нашем пути? — спросил комбат, и его внимательный взгляд пробежал по лицам батарейцев, точно изучая каждого. Взгляд задержался на Николаеве.

Владимир воспринял это как вопрос, относящийся непосредственно к нему. Отозвался:

— Вообще-то можно этот орешек и расколоть, если к нему поближе подобраться да посильнее стукнуть.

— Мысль точная, — похвалил Соломоненко. — Именно — ближе подобраться. В этом и наша задача. Завтра начнем продвигаться к позициям противника. Наблюдатели будут следить за его передним краем, а остальные — пушки устанавливать, окопы рыть. Понятно? Главное, сделать это все нужно так, чтобы враг не заметил.

Работали весь май с утра до утра. Бойцы днем далеко в лесу пилили деревья, рубили кустарник, а ночью на руках таскали их к переднему краю, строили накаты и укрывали технику. Часть бойцов готовила удобные подходы для машин и танков.

Николаев и Сергеев держались вместе: вместе работали, вместе отдыхали. Как-то в один из поздних вечеров, когда объявили трехчасовой перерыв, они разостлали под кустарником плащ-палатки и легли.

— Не спишь? — тихо спросил Сергеев.

— Не спится. О доме вспомнил. — Николаев вздохнул. — Сердце по семье стосковалось, а руки по работе.

— Ты до армии в Электростали жил?

— Да. Там жена с двумя малыми парнишками осталась. Глянуть бы на них хотя бы одним глазом…

— А работал кем?

— Вальцовщиком. — Приподнявшись на локте и подставив правую ладонь под подбородок, Владимир продолжал: — Завод-то эвакуировали. Но после войны, наверное, назад переведут. Как Гитлера доконаем, опять на завод пойду…

Посмотрев на Сергеева, Владимир увидел, что друг спит. Он поправил в изголовье вещевой мешок, который заменял ему подушку, натянул до подбородка шинель и тут вспомнил, что еще днем написал заявление о приеме в партию. Собирался заявление отдать парторгу, но так и не видел его днем. «Завтра отдам… А вдруг завтра бой начнется?» — с тревогой подумал Николаев.

Он встал. Неслышно прошел мимо спящих товарищей. Парторг и комбат сидели на большом валуне и, разложив на камне карту, что-то негромко обсуждали.

«Не вовремя пришел», — с досадой подумал Владимир. Он было повернул назад, но Соломоненко заметил его, окликнул:

— Товарищ Николаев, вы ко мне?

Владимир повернулся:

— Я к парторгу.

Несколько секунд, беззвучно шевеля губами, парторг читал заявление Николаева. Потом посмотрел на сержанта воспаленными, усталыми глазами. Улыбнулся:

— Добро, Владимир Романович. Но в ближайшее время, может, и не удастся собрать коммунистов. Дни жаркие предстоят.

— Вот и я об этом думал. Но на всякий случай… — Николаев умолк, будто собираясь с мыслями, затем решительно сказал: — Если что и случится, я хочу, чтобы меня коммунистом считали.

— Учтем. — Лицо парторга стало серьезным. Он бережно сложил листок бумаги и спрятал его в нагрудный карман гимнастерки. — Но будем надеяться, что все обойдется. Хотя, конечно, никто из нас не застрахован от этого. Война…

Прошла ночь. Растаял туман, оставив на листьях деревьев крохотные, поблескивающие, как слеза, капли влаги. Из-за крутолобых холмов выполз розоватый диск солнца. Утро застало артиллеристов возле орудий. Николаев услышал, как где-то рядом прощебетала зарянка.

— Тик… Тик…

И вдруг дрогнула земля, колыхнулись деревья. Спустя пять — десять секунд все потонуло в гудящем грохоте пушек. Огненный вал обрушился на позиции фашистов.

Николаев, плотно стиснув тонкие губы, ожидал распоряжений Сергеева. По команде дергал за шнур спускового механизма пушки и вновь выжидал.

Огненный вал, бушевавший несколько минут на первой позиции противника, переметнулся дальше. И тотчас поднялась наша пехота. Но не все вражеские огневые точки оказались подавленными. Противник бил из пулеметов, иногда в кустах сверкали вспышки орудийных выстрелов. Пехотинцы залегли.

Николаев, прильнув к панораме прицела, ловил эти вспышки, наводил орудие и дергал за шнур. Чуть заметно подпрыгивала пушка. В сторону со звоном отлетали дымящиеся гильзы. Владимир чувствовал, как от дыма першит в горле. В нос и рот лез песок и похрустывал на зубах. С бровей наводчика свисали капли горячего пота. Возбужденно, стараясь пересилить грохот боя, Сергеев почти после каждого выстрела одобрительно кричал:

— Хорошо, Володя!

Пехота снова двинулась вперед. И иптаповцы покатили пушки, продвигаясь шаг за шагом дальше в боевых порядках пехоты и поддерживая ее огнем. Окопы первой линии вражеской обороны уже остались позади. Каждый боец понимал, что останавливаться нельзя, что наступление, к которому так долго готовились, будет продолжаться не один день, а может быть, и не одну неделю.

Бои шли напряженные. Враг неистово сопротивлялся. Пять дней спустя после начала наступления нашим частям удалось пробить и вторую линию обороны противника.

В разгар наступления батарея Соломоненко получила задачу расчистить путь для танков. Задание было не из легких. Поперек дороги рядами вытянулись серые пирамиды противотанковых надолб. Батарея открыла огонь. Николаев, как всегда, точно наводил орудие на цель, и с каждым выстрелом все меньше и меньше оставалось на дороге противотанковых препятствий.

Противник, стремясь помешать иптаповцам, стал обстреливать их из пулеметов. Открыл огонь и хорошо замаскированный артиллерийский дзот противника. Николаев обнаружил его по вспышке выстрела. Снаряд, выпущенный из дзота, рванул землю недалеко от наших танков. «Проклятый дзот, — со злостью подумал Владимир. — Все может сорвать…»

— Дзот видишь? — спросил его Сергеев.

— Вижу, будь он трижды проклят! Далековато до него. Считай, на пределе прямого выстрела, а то и дальше.

— Попробуй. Давай по дзоту! — приказал сержант.

Николаев поймал в панораму стенку дзота с зияющей амбразурой. Дернул за шнур. Возле дзота взметнулся вверх и рассыпался мутный столб разрыва. Владимир выстрелил второй раз. Дым и пыль на несколько секунд застлали бугор. Но вот мутное облако снесло ветром в сторону, и Николаев увидел на месте, где раньше стоял дзот, груду расщепленных бревен и досок. Услышал веселый голос Сергеева:

— Отлично, Володя! Наши танки пошли. Теперь…

Сергеев не договорил. Возле орудия разорвался снаряд. Горячая волна воздуха швырнула Николаева в сторону. Он перелетел через правую станину пушки и упал на песок.

Владимир приподнялся на колени. Боли не чувствовал, только кружилась голова и монотонно звенело в ушах. Осмотрелся. Пушка стояла, ткнувшись стволом в землю. Возле нее никого не было. На дороге громыхали танки.

— Сашка!.. Сашка!.. — позвал он.

Никто не отозвался. Предчувствуя недоброе, он вскочил и кинулся к разбитой пушке. Возле неглубокой воронки увидел мертвых товарищей и среди них Сергеева. Несколько секунд Владимир оторопело стоял возле командира, потом бросился к соседнему орудию. Здесь тоже был убит весь расчет, но пушка осталась цела.

Наводчик решил в первую очередь засечь орудие, которое било по ним. Взгляд его скользнул по небольшому холму с редким кустарником, и в ту же минуту он заметил, как там блеснула ослепительная вспышка и почти разом на дороге задымил наш головной танк.

«Сейчас ударит по другому!» — пронеслось в сознании.

Быстро зарядил орудие. Первый же выстрел заставил замолчать пушку противника. Владимир усмехнулся и вытер рукой потное, покрытое пороховой копотью лицо.

Но торжествовать было рано. Вскоре он понял, что там, на холме, находилось не одно вражеское орудие. И словно в подтверждение его догадки, громыхнули выстрелы.

Николаева обдало песком. Но он не отошел от орудия. О смерти не думал: просто некогда было думать об этом. По всплескам пламени на пригорке он засекал огневые точки врага и посылал туда снаряд за снарядом…

Бой шел справа и слева от него. Николаев потерял счет времени. Он работал возле орудия за весь расчет: был и подносчиком, и наводчиком, и командиром. На нем взмокла гимнастерка. Рванул ворот гимнастерки — отлетели пуговицы, дышать стало легче. Точно град по железной кровле, стучали по щиту орудия осколки. А Николаев стоял и будто не слышал и не чувствовал всего этого. Он брал снаряды и, заталкивая их в казенник, дергал за шнур. Снова подбегал к снарядному ящику, торопливо хватал многокилограммовый патрон и совал в казенник. Кровоточили ободранные о металл пальцы рук.

Владимир не заметил, как из-за леса вынырнул фашистский самолет. Одна бомба упала возле орудия. Взрывной волной наводчика швырнуло навзничь и придавило к земле. Что-то острое, горячее обожгло шею.

Николаев очнулся спустя несколько минут. Приподнялся на локтях и подполз к пушке. Она была разбита. Он привалился спиной к колесу орудия и устало закрыл глаза. Ломило в висках, кровоточила рана на шее,, хотелось пить, поташнивало. «Отлежусь, и все пройдет», — утешал он себя.

Вечером Николаева нашла санитарка. Она перевязала ему рану. Помогла подняться и, поддерживая, осторожно повела к дороге. Николаева шатало. Девушке казалось, что раненому очень плохо, что он не может идти, и она стала его успокаивать:

— Еще немного — и мы на месте. Там машина. Посадим на машину, и вас отвезут в госпиталь. А там быстро на ноги поставят.

Владимир остановился:

— Нет, сестричка, спасибо. Только дальше я не пойду.

— Как не пойдете? — не поняла девушка. Она удивленно посмотрела на сержанта. — Не можете сами идти? — И она забеспокоилась: — Посидите, а я сбегаю за носилками и приведу санитара…

— Никаких носилок не надо, сестричка, — решительно сказал Николаев. — Я здесь останусь.

Девушка рассердилась. Она уговаривала его, ругала, стыдила.

— Подумаешь, герой! — в сердцах говорила девушка, не зная, что же теперь ей делать с этим упрямым сержантом. — Вы едва на ногах держитесь. Свалитесь… Хуже будет.

Но он так и не пошел с сестрой.

Командир батареи, узнав об упрямстве Николаева, только усмехнулся и не стал настаивать, чтобы сержант отправился в медсанбат. В бою батарея понесла большие потери, людей не хватало, особенно опытных, а Николаев был артиллерист «тертый», артиллерист-снайпер, как называли его товарищи.

— Ну что ж, Владимир Романович, — сказал Соломоненко, — если считаешь, что сейчас твое место в строю, принимай расчет…

Еще много дней подряд метр за метром теснили врага, сметали со своего пути его укрепления артиллеристы бригады полковника Петра Ильича Лизюкова, продвигаясь на северо-запад.

1 июля 1944 года бригада вышла к Финскому заливу.

Николаев вместе с товарищами долго стоял на отшлифованной волнами гальке берега. Кто-то из солдат восхищенно воскликнул:

— Ну и красотища!

— Очень красиво, — согласился Николаев. — А вон там видите острова? Так вот за них еще драться придется.

— А потом? — с любопытством спросил солдат Котенко.

— Куда пошлют, — ответил Николаев. — Дел еще много. И все-таки война к концу идет. Окончательно выдыхаются фашисты и их союзники.

Еще более двух недель шли бои за прибрежные острова Финского залива. И только иногда наступали недолгие перерывы. В один из таких перерывов, 16 июля 1944 года, коммунисты приняли Николаева в свои ряды. А спустя пять дней, 21 июля 1944 года, за мужество и отвагу, неоднократно проявленные в боях, Указом Президиума Верховного Совета СССР сержанту Владимиру Романовичу Николаеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

На войне, как в песне поется: «Нынче здесь, завтра там…» Едва закончились бои на Карельском перешейке, как бригаду полковника Лизюкова перебросили в Прибалтику, потом в Восточную Пруссию, где иптаповцы в составе войск 3-го Белорусского фронта вели наступление на крупную гитлеровскую группировку.

Был на исходе январь 1945 года. Ночью в местечке Кляйн-Маулен артиллеристы расположились на короткий отдых. Люди спали в полуразрушенных зданиях, съежившись от холода. На улице непогодило. Николаев сквозь дремоту слышал, как подвывал в развалинах домов зимний ветер.

На рассвете командиры подняли артиллеристов. Пушки и машины вытянулись длинной колонной по дороге. Их путь лежал к Кенигсбергу, где наши части окружили железным кольцом большие силы фашистских войск.

Иптаповцы сидели в кузовах машин, тесно прижавшись друг к другу. До Кенигсберга было еще далеко. Не знали артиллеристы в эти минуты, что одна из гитлеровских танковых частей и несколько эсэсовских подразделений пробились через позиции наших войск и теперь двигались навстречу колонне бригады Лизюкова.

Неприветливым был студеный январь. Ветер гнал по полю колючую поземку, кружил ее возле колес автомобилей и поднимал ввысь.

— Ну и погодка! — с досадой произнес солдат, сидевший рядом с Николаевым. — Я думал, что только у нас в Сибири холодно, а оказывается, и тут зима бывает.

— Сказал тоже! — отозвался другой солдат. — Да разве в Сибири такие холода? Куда там Пруссии с нашей Сибирью тягаться…

Все засмеялись. И не успел еще стихнуть солдатский смех, как вдруг где-то впереди колонны грохнул на дороге снаряд и чей-то тревожный крик смешался со свистом ветра:

— Танки!.. Немцы!..

Взрывы загрохотали один за другим. Фашисты, которые выходили из окружения, заметив нашу колонну, решили стремительным налетом смести ее со своего пути.

Николаев одним из первых спрыгнул на снег. Словно свечи, в колонне запылало несколько машин, где-то рядом стонал раненый. Медлить было нельзя. Солдаты облепили пушку, отцепили ее от крюка.

— Выдвигаемся вперед, — принял решение Николаев. — Прикроем остальных, пока они позиции занимают.

Впереди в снежной завесе появились гитлеровские танки. Они приближались. Но иптаповцы уже успели развернуть орудия и открыли огонь по фашистским машинам. Несколько танков, объятые огнем, остановились. А из снежной дали выползали все новые и новые вражеские машины. Фашисты рвались вперед. Они понимали, что назад им дороги нет, и поставили задачу любой ценой прорваться и уйти на запад.

Гудела и стонала земля. Горели танки. Горели подожженные немецкими снарядами наши машины. Умолкло несколько расчетов иптаповцев. Осколки скребли мерзлую землю, барабанили по щитам и станинам противотанковых пушек. В расчете Николаева убило наводчика. Николаев встал на его место.

Фашисты отползали назад или в сторону, перегруппировывались и снова кидались в атаку. Николаев ничего не видел перед собой, кроме этих танков и чернеющих точек рассыпанной на снегу цепи эсэсовцев. Позиция иптаповцев покрылась сплошной пеленой дыма, и казалось, что нет на этом участке ни одного квадратного метра земли, на котором бы не рвались немецкие снаряды. Прибежал связной. Задержался на секунду возле орудия Николаева, крикнул:

— Приказано стоять насмерть!..

Сержант кивнул головой. Он и без этого приказа знал, что надо стоять насмерть, до последнего.

Два часа шел этот бой. Замолкло еще несколько расчетов иптаповцев. А фашисты по-прежнему исступленно рвались вперед. Вскоре возле пушки Николаев остался один. Он был ранен и едва держался на ногах. Кровь стекала по его лицу, он чувствовал, что теряет силы. Ядовитый вонючий дым полз над полем, ел глаза. Почернел от копоти снег. Николаев увидел, как из дымной мглы выскочил комсорг Петропавловский. Едва тот оказался рядом, Владимир разжал тонкие губы, пытаясь улыбнуться. Но улыбка получилась вымученной. Сказал хрипло:

— А, это ты… Где остальные?

— Многие погибли. Командира полка убило… Со мной знамя, — быстро сказал Петропавловский. — Приказано отходить, Володя…

Николаев отозвался не сразу. Воспаленные глаза впились в вырвавшуюся из снежной тучи темную махину. «„Фердинанд“, — определил Николаев. — Прет сюда…»

Владимир повернулся к Петропавловскому, бросил:

— Уходи, комсорг. Спасай знамя!

— Но…

— Спасай знамя! — сердито повторил Николаев. — Будет поздно. Уходи!

По тону, каким было это сказано, комсорг понял, что сержант Николаев не оставит орудие.

Спустя некоторое время подоспели наши части и погнали фашистов. На поле боя, изрезанном гусеницами танков, перепаханном снарядами, Петропавловский с товарищами нашли разбитую пушку сержанта Николаева. Возле погнутой станины, обняв ее рукой, лежал Владимир. А в двадцати-тридцати метрах от него стояла гитлеровская самоходная установка «фердинанд», почерневшая от огня и дыма.

В этот же день похоронили товарищи бесстрашного сержанта. И долго, сдернув шапки, подставив обнаженные головы зябкому ветру, стояли они возле свежей могилы. Три винтовочных залпа разорвали угрюмую тишину, и, словно по сигналу, далеко-далеко впереди загрохотали пушки.

Наступление советских войск продолжалось!